Правда, повредил он очень мало растений. Быть может, что-то помешало ему, а может быть, он просто уже наелся или близился рассвет. Во всяком случае, папа сам собрал все обломанные стебли и унёс их за один раз, а достались они, такие нежно-зелёные, кроликам, разумеется к немалой радости грызунов.
И радость эту папа доставлял им с того дня всё чаще и чаще. Случалось, что он приносил им большую охапку. Скоро пришлось таким же образом порадовать и корову — одни кролики не справлялись. В конце концов настало утро, когда папа, придя на кукурузное поле, только развёл руками — барсук наломал столько, сколько один человек унести уже был не в силах.
Пришлось Маттесу взять тележку и нагрузить её до самого верха.
Случайно последствия разбойничьего набега неистового Фридолина были обнаружены в воскресное утро, и первое, что увидела приехавшая из города Мушка, была тяжело нагружённая кукурузой тележка, которую вкатывали во двор. Мушка тут же побежала на кукурузное поле, и то ли оттого, что сама она сеяла часть этой кукурузы, то ли потому, что стала немного старше и поняла, как дорог сейчас был каждый фунт корма, во всяком случае за завтраком, когда папа метал гром и молнии по адресу маленького грабителя, она ни единым словом не заступилась за Фридолина: стало быть, и этого союзника барсук лишился.
Да, Мушка сильно изменилась за этот год! Возможно, это было связано с тем, что она жила теперь в городе и каждое утро ходила в школу по узким мощёным улицам, между высокими каменными домами. Может быть, именно это заставило её принять твёрдое и бесповоротное решение сразу по окончании школы переехать в деревню и жить там. А такое серьёзное решение вполне может привести к тому, что человек, даже не очень ещё взрослый, станет о многом думать иначе и на многие вещи смотреть по-иному.
— А что это ты сегодня утром за завтраком ни словом не вступилась за своего Фридолина? — спросила мама Мушку, когда они на кухне мыли посуду.
— Он теперь уже совсем не мой Фридолин, — ответила ей Мушка. — Разве можно так безобразничать? Ты посмотрела бы, что он натворил на кукурузном поле!
На это Мумми ничего не сказала.
А папа тем временем уже успел написать охотничьему инспектору Фризике письмо с настоятельной просьбой приехать и проучить барсука.
Позвав дочь, папа велел ей отнести письмо тот же час к Келлерам, где Фризике останавливался, когда приезжал в деревню.
— Кстати, спросишь, когда он опять собирается к нам. Так больше продолжаться не может, действовать необходимо быстро и решительно!
И хотя было совершенно очевидно, что письмо это содержало страшную угрозу для маленького забавного Фридолина, Мушка взяла его и отнесла по назначению, а возвратясь, весело сообщила, что приезд инспектора Фризике ожидается со дня на день.
И в самом деле, на следующее же утро в диценской усадьбе появился инспектор в сопровождении дочери примерно тех же лет, что и Мушка, и, по всему судя, уже заядлой охотницы: через плечо у неё было перекинуто небольшое охотничье ружьё.
Сама потрава на кукурузном поле не произвела на инспектора особенно большого впечатления — на своём веку он видел и кое-что похуже. Однако Фризике заверил папу, что в ближайшие дни выследит барсука. Сам он всю неделю пробудет в Карвице и за это время непременно прикончит грабителя.
У папы Дицена словно гора с плеч свалилась — наконец-то они расправятся с разбойником! И так всегда: сначала папа верил, что камни под забором чем-то помогут, потом, что его спасёт капкан, затем, что лисы загрызли барсука. Вот и теперь он думал, что инспектор Фризике избавит его от всех бед. Папа тут же спросил, каким образом инспектор намерен выследить барсука: будет ли он сидеть в засаде или же раскопает нору?
Инспектор Фризике ответил, что хочет поставить капкан: несколько таких крепких железок, закопанных у выходов из норы, надёжнее всего.
Папа, конечно, сразу же вспомнил о своём старом, ржавом капкане, который он ставил добрую сотню раз, и потому промолчал. Кивнув раз-другой в знак согласия, он даже разрешил Мушке пойти вместе со всеми, когда будут ставить капкан у норы, разумеется, если инспектор не станет возражать. Инспектор не возражал, и Мушка действительно пошла с ним. Вернулась она после этой экспедиции возбуждённая и, должно быть, совсем позабыла, что маленькому барсуку железные капканы могут ведь раздробить лапы. Страшно волнуясь, она стала рассказывать о том, как тщательно инспектор ставил эти самые капканы — ни разу не коснулся их голыми руками. Он очень осторожно закопал капкан неглубоко в песок, но так, чтобы нельзя было заметить. А над папой, когда она, Мушка, ему рассказала, что папа много раз трогал капкан руками, даже посмеялся. Папе это, разумеется, не очень понравилось, но он промолчал. И вообще в такой капкан, какой ставил папа, ни один барсук не пойдёт, сказал ещё инспектор Фризике.
Собака его, оказывается, быстро нашла два выхода из норы, и теперь перед каждым из них закопаны капканы. Через день-другой барсук обязательно попадётся.
Такое сообщение и, главное, ожидаемый успех охоты настроили всех на радостный лад. Это же заставило папу быстро забыть о булавочном уколе, полученном от инспектора Фризике. Папа отнёс старый капкан на чердак и бросил его в угол со словами:
— Валяйся тут, покуда совсем не заржавеешь!
С разрешения родителей Мушка участвовала и в последующих проверках капканов. Она рассказала, что барсук — теперь она уже не называла его Фридолином — доходил до самого капкана, но дальше не шёл, а возвращался в нору. Всё это можно было прочитать по следам на песке. Инспектор закопал капканы ещё лучше и чуть-чуть сдвинул их, и теперь барсук непременно попадётся.
Так проходил день за днём, и, когда однажды папа спросил, не попался ли барсук в капкан, дочка ответила, что инспектор давно уже уехал в город и капканы снял, а то как бы кто-нибудь из людей случайно не попался. Но инспектор обещал в следующий приезд непременно поймать барсука, добавив, что это, должно быть, старый и очень хитрый зверь…
Папа Дицен вздохнул огорчённо: ведь опять, в который раз, развеялись все его надежды! Но так как давно уже никто его кукурузную полоску с недобрыми намерениями не посещал, он и решил, что барсук, раздосадованный железками у входов, убрался куда-нибудь подальше.
Папа Дицен и не представлял себе, как Фридолин был привязан к своему дому, который он уже однажды защитил от лис. Ему ли бояться каких-то железок! В этом бестолковом мире у барсука бывали и куда большие неприятности…
Словом, как уже сказано, папа успокоился и не вспоминал о барсуке до тех пор, покуда на кукурузной полосе вновь не обнаружил потравы. Да какой! Казалось, барсук, желая наверстать упущенное, мстил своим врагам — он крушил и рушил всё, что попадалось ему на пути. В некоторые дни Маттесу приходилось по нескольку раз отправляться с тележкой в поле: и для кроликов и для коров настали блаженные времена.
Но как же быть с кормом на осень и зиму? Кукурузу сеяли не для зелёного корма — его сейчас было вдоволь и на полях и на лугах, — нет, зёрна кукурузы предназначались на зимний корм. И все эти надежды пошли прахом из-за какого-то барсука!
И тогда папа Дицен принял великое решение. Все надежды его обмануты, теперь он сам возьмётся за дело. И тут уж не имеет значения, запрещена охота в здешних местах законом или не запрещена. Испокон веков известно: нужда свой закон пишет!
У папы был пистолет с длинным стволом, который заряжался и дробью. И вот, вооружившись этим пистолетом, папа ночью отправился на кукурузную полоску. Предварительно он всё очень хорошо обдумал: ночь предстояла безлунная, но на небе ни облачка, всё оно было усыпано звёздами. Лёгкий ветерок дул от полоски к усадьбе, так что запах охотника не донесётся до барсука. Да и время было выбрано удачно — недавно миновала полночь, а, по дедушке Брему, это была как раз та пора, когда барсуки выходят на охоту.
А уж как осторожен был папа и осмотрителен! Так же осторожен и осмотрителен, как и его дочь Мушка, подглядывавшая за барсуком, когда тот нежился на солнышке в своём корыте. Однако намерения отца и дочери были прямо противоположны.
Папа, правда, и не рассчитывал, что в первую же ночь застрелит барсука. Быть может, барсук выйдет позднее и папе придётся часами выжидать его, но папа на этот случай выбрал хорошее место — под старой сливой у самого заборчика. Возможно, барсук и вовсе не покажется этой ночью, ну, тогда папа придёт в следующую ночь, и ещё, и ещё, покуда в конце концов не уложит барсука. Да, папа Дицен был полон решимости навести порядок в этом мире!
С такими мыслями он и отправился на кукурузное поле.
Тёмной стеной стоят растения перед ним. Папа прислушивается. Тихо. Но вот поднялся ветерок, и чёрная стена зашуршала, зашелестела. Разве при таком шуме можно услышать барсука?
Папа стал спускаться вдоль полоски к озеру — туда, где росли молодые сливовые деревья, решив, что, если он пойдёт по траве, барсук ничего не заметит. И правда, покуда кукуруза шелестела на ветру, папа не слышал даже своих шагов. Только когда ветерок стих, папа понял, какой он производит шум: дождя уже давно не было и трава громко шуршала под ногами. Тогда папа перешёл на пашню.
Сначала он шагал не особенно остерегаясь — ведь барсук до сих пор хозяйничал только на нижней половине поля. Но вот впереди показалось дерево с хорошо запомнившейся кроной — значит, он уже на нижней половине, теперь надо быть начеку!
Папа замер. Ветерок стих, далеко вокруг всё слышно. Папа Дицен стоял не шелохнувшись, и вдруг сердце его часто-часто застучало: ему почудилось, что чуть ниже его, в кукурузе, кто-то шуршит… Что ж это было? Что заставило папино сердце так колотиться? Неужели этот маленький и такой славный зверёк? На него и охотиться стыдно. Он же неуклюжий совсем, его и шагом сразу нагонишь, а крепкий удар по носу — и барсуку конец. Во всяком случае, подобная добыча славы не принесёт, и хвастаться тут нечем!
И всё же папино сердце стучало всё громче, покамест он подкрадывался всё ближе и ближе, стараясь не наступить ни на палочку, ни на жухлый лист и держа в руке пистолет со взведённым курком. Сердце стучало так громко, что папа порой не отваживался даже переступить с ноги на ногу. Вот он и стоял на одной ноге, будто цапля, и слушал, как барсук ломает и грызёт кукурузу.
И не то чтобы он всё время слышал этот треск и хруст. Одно время он даже подумал, что барсук уже удрал, почуяв охотника: должно быть, барсук прислушивался, нет ли поблизости врага, хотя тут в кукурузе ему ни разу никто не мешал.
Папа Дицен подобрался так близко, что уже слышал, как кукурузный початок хрустел в зубах, как барсук, чавкая, глотал сок. И сколько хорошей кукурузы пропадает! Папа чуть было не шагнул вперёд, гнев торопил его. Но он тут же приказал себе: спокойно! И особенно осторожно поставил ногу на землю. Не спеши! На этот раз ты должен прикончить воришку.
А папа и впрямь стоял совсем рядом с барсуком, потратив на последние тридцать метров не менее получаса, а может быть, всего только десять минут — так точно он себе этого не мог представить. На небе мерцали звёзды, а ветерок, который был бы теперь так кстати, совсем улёгся. Папа снова поднял ногу, но так и не опустил… Вдруг там, где он ступит, — камушек и он зашумит, покатившись по земле, и спугнёт барсука? Ведь только что барсук прислушивался — нет ли кого? И верно, стоило папе опустить ногу — барсук сразу притих, должно быть насторожился. А ведь только еле-еле слышный звук донёсся до его уха — распался сухой комочек земли. Теперь замерли оба — и охотник и барсук. Папа боялся даже дышать и, как говорят, весь обратился в слух, готовый глазами просверлить темневшую перед ним стену. Ему даже казалось, что он видит барсука или его тень, свет его глаз, но нет, ничего он не видел, ничегошеньки…
И тогда папа решил выстрелить на звук. Правда, сейчас не было слышно никаких звуков.
Рука, сжимавшая пистолет, вспотела, папе стоило большого труда сдержать указательный палец — вот-вот он нажмёт на курок…
И вдруг вновь хруст и чавканье! Стало быть, барсук ничего не заметил… Некоторое время он жевал, потом послышался треск — это он обрушил стебель. Зато папа сделал сразу три шага. Теперь он стоял рядом с барсуком, сердце стучало так громко, что ему казалось, барсук услышит этот стук. Но тот весь занялся новым початком.
Пистолет поднят, указательный палец согнут… но нет, палец опять выпрямился… Быть может, лучше сделать ещё один шаг? Чёрт возьми, до чего же трудно установить в темноте, откуда точно несётся звук!
Палец вновь согнут и снова выпрямился… Ещё один шаг? Только один шаг? Столько папа уже вытерпел, не так уж трудно сделать этот последний и единственный шаг. Папа поднял ногу, очень медленно и очень осторожно поднял, и ещё медленней и осторожней опустил… Но как только он поставил её на землю, барсук притих. Папа готов был поклясться, что не произвёл ни малейшего шума, но барсук тут же перестал жевать. Затаив дыхание папа стоял и слушал. И вдруг он услышал очень тихое, какое-то осторожное движение в кукурузе, метрах в пяти от себя. Ага! Барсук почуял его и теперь уносит ноги…
Будто гром раздался в ночи — это грянул выстрел! Казалось, гром этот донёсся до самых звёзд. Папа рванулся вперёд, в кукурузу…
В ту самую минуту снова подул ветерок, кукуруза зашуршала, зашелестела, будто тысяча барсуков зараз носились по папиной любимой полоске.
Закурив сигарету, папа зашагал в деревню. «Зря я, конечно, сделал этот последний шаг! И без него я наверняка бы попал, — думал он. — А вдруг я всё же ранил барсука? Надо завтра утром прийти и проверить. Во всяком случае, я его так припугнул, что теперь он дорогу в мою кукурузу забудет».
Разумеется, проверка, проведённая на следующее утро, ничего не дала, и все последующие выходы на охоту тоже. Больше папе ни разу не удавалось подойти к барсуку так близко, как первый раз. Иногда он, правда, слышал, как барсук хозяйничает на его поле, но на выстрел уже подойти не мог. Тогда папа, услышав барсука, начинал палить в воздух — это чтобы хотя бы испугать барсука.
Но сколько бессонных ночей ни проводил он на кукурузном поле, сколько ни палил в воздух, барсук хозяйничал на полоске, и каждый второй или третий день Маттес возил тачку с зелёным кормом на двор…
А потом папа заболел. Его увезли из Карвица в больницу, и вернулся он уже только следующей зимой, так что и второй военный поход на Фридолина окончился полной неудачей.
Сам же Фридолин жил в своей норе тихой и мирной барсучьей жизнью и исправно кормился. Минувший год принёс ему немало горя и забот: Изолис и Изолина, потом эта опасная железка перед входом в нору, страшный грохот и треск на кукурузном поле, прямо в зарослях Сладенького! Но Фридолин уже свыкся с мыслью, что мир этот будто нарочно устроен так, чтобы помешать его барсучьему покою. И доставалось этому миру от барсука и днём и ночью! Ведь ворчать и брюзжать для Фридолина означало то же самое, что жить, иначе он потерял бы всякий вкус к жизни.
Но что-то хорошее Фридолину минувший год всё же принёс: на диценской кукурузе он отъел себе такое круглое брюшко, какого у него не было даже в Буковом лесу. В кладовой лежало много моркови, и надвигавшуюся зиму можно было проспать спокойно.
— Да, да, — говаривал Фридолин в тихие осенние дни, нежась на солнышке, — всё в этом мире шиворот-навыворот. И создатель всего живого на земле совсем со мной не посчитался. Все-то меня преследуют — и двуногие, и четвероногие. Но всё равно им меня не поймать, я даже удрал от этой чёрно-белой горы! — Фридолин вспомнил корову по кличке Роза. — Нет, меня не изведёшь! Вот и всё хорошее, что есть в этом бестолковом мире: никогда он без меня, барсука, не останется!
И, сказав это, Фридолин повернул своё округлое, как барабан, брюшко навстречу солнышку.
Послесловие для Мушки
Дорогая Мушка!