— Вот это да!.. Нырнул — и пропал… Что значит матрос!..
— А что же ты хотел? — прошептал второй. — Для него это, как для рыбы, родная стихия. Он теперь вынырнет где-нибудь на середине, схватит воздуху и опять под воду… Попробуй заметь такого… Командование знало, кому это дело поручить!
От таких слов старшину в жар бросило. Выходило, что он совершает преступление, обманывает и командование и солдат-однополчан. Нашлись бы ведь в полку и не матросы — хорошие пловцы.
«Хоть пешком по дну, а иди, старшина… — сказал он себе и добавил: — Нет такой реки, на которой матрос не найдёт чего-нибудь плавучего…»
Старшина разжал пальцы и выпустил корень.
Только на этот раз он не пошёл сразу на дно, удержался на воде две-три минуты. За это время течение отнесло его на десяток метров вниз. И вот в тот самый момент, когда положительная плавучесть угрожала перейти в отрицательную, что-то легонько стукнуло старшину по затылку. Он быстро обернулся и чуть не вскрикнул от радости: судьба послала ему отличное сосновое бревно.
Заполучив такое подручное средство, старшина сразу пришёл в норму. Он оттолкнул бревно от берега, уцепился за него левой рукой, а правой стал загребать в сторону противника. И, странное дело, плыл он, почти не опираясь на бревно. А когда гитлеровцы пускали ракеты, спокойно нырял или, пряча голову за бревно, высматривал, где ему лучше высадиться.
Гитлеровцы заметили бревно и на всякий случай дали по нему несколько очередей, но старшина остался цел и невредим.
Мичман не рассказывал нам, как ему удалось «уговорить» вражеского наблюдателя отправиться вместе с ним на нашу сторону. Кажется, самым убедительным доводом послужил вид старшины, кусок тельняшки у ворота и добротный матросский нож.
Гитлеровец «согласился» тихо, по-пластунски доползти со старшиной до берега, но когда разведчик предложил ему лечь в воду и плыть, он замычал и категорически замотал головой: не умею, дескать, плавать. На это старшина ему ответил:
— Я и сам не чемпион ещё…
Тот ничего не понял, и тогда старшина по-немецки сказал ему приблизительно следующее:
— Очень сожалею, герр, но тогда мне придётся пригласить кого-нибудь другого…
Фашист всё хорошо понял. Так хорошо, что немедленно начал стаскивать свои сапоги с подковами. Пока старшина искал бревно, он уже сам полез в воду. И знай фашист, что старшина действительно ещё не чемпион по плаванию, он мог бы от него уйти. Но он и не подозревал этого, стоял и, дрожа всем телом, ждал «руссиш матрозен».
Бревна на месте не оказалось. Наверно, его отнесло течением. Другого выхода у старшины не было, и он принял отчаянное решение — плыть без подручных средств рядом с пленным.
А чтобы «язык» не утонул, старшина связал его сапоги за ушки и опрокинул их в воду так, что получилось два поплавка. Он предложил гитлеровцу воспользоваться этим плавучим средством, но тот отказался: он отлично держался на воде. А старшина, под благовидным предлогом не выпустить «языка», ухватился за него одной рукой да так и плыл до самого берега.
Когда их обоих вытащили на берег, старшина приказал солдатам вести «языка» прямо к генералу, а сам углубился в лес… Не мог же человек идти к генералу, если в желудке у него было не меньше ведра воды, когда его мутило при каждом движении.
Вот, товарищи, какую историю рассказал нам мичман во вступительной лекции. Только вы не думайте, что мы сразу же после неё перестали быть «топорами» и попрыгали за борт. Это пришло потом, месяца через два.
Боцман знает всё
Боцман оказался совсем не таким, каким думал его увидеть молодой матрос Василь Петренко. Он не курил трубки (и вообще не курил), не носил усов и бороды, не распекал своих подчинённых зычным или хриплым голосом и не отличался могучим телосложением. Китель на нём сидел франтовато, подворотничок сверкал белизной, пуговицы отливали золотом.
Василю показалось с первого взгляда, что боцман — человек несолидный, что он не столько исполняет должность боцмана, сколько играет эту роль.
Боцман быстро перезнакомил молодёжь со всеми «стариками», а вечером устроил что-то вроде пионерского костра, на котором молодые, незаметно для себя, поведали свои несложные биографии. Сам боцман, как бы к слову, рассказал им о корабельных традициях и порядках.
На другой день боцман определил Василя к месту: он отдал его под начало старшего матроса Булавинова, человека спокойного, рассудительного, цепкого до всякого дела. Им обоим была поручена покраска корпуса ниже якорного клюза.
— Учитесь, товарищ матрос. В хозяйстве такое ремесло всегда пригодится, — сказал боцман. — Булавинов у нас отличный маляр, перенимайте опыт.
— Есть перенимать опыт! — отчеканил Василь.
Но Булавинов не сразу допустил Василя к настоящей работе. Сначала Василю пришлось только размешивать краску да передвигать самого Булавинова на беседке. Это немного обидело молодого матроса, но он и виду не показал. Ему хотелось разузнать у Булавинова про боцмана, и он сказал:
— Интересный у нас боцман…
— Чем это интересный? — как-то насторожился Булавинов.
— Лёгкий он какой-то… — неопределённо ответил Василь.
— Да? Лёгкий, говорите? — переспросил Булавинов и помолчал, видимо подбирая слова. Потом добавил: — Имейте в виду, такого боцмана, как наш, на всём флоте нет. Он всё знает. Понятно я говорю?
Старший матрос сказал это таким тоном, точно Василь обидел его самого.
— Да ничего особенного я и не сказал, — начал оправдываться Василь. — Показался он мне таким с первого взгляда.
— А вы по внешности не судите о человеке.
Булавинов спустился на беседку и стал закрашивать шаровой краской бурые пятна под якорным клюзом. По мере надобности Василь приподнимал беседку или передвигал её с одного места на другое.
«Ишь ты, — думал он, — как они тут за боцмана горой стоят. «Лучшего на флоте нет»! Перехватили, наверное, через край… Есть ведь и такие, которые всю жизнь на море. Опыта у них побольше будет. А пример с него берут. Ну, поживём — увидим!»
Просто удивительно, почему Василю, степному пареньку, жившему у такой малой речушки, на которой никакой лодке не развернуться, полюбилось море. На призывной комиссии он решительно заявил, что хочет пойти на флот, и его просьбу удовлетворили. Теперь Василь ставил перед собой одну цель: стать в своё время боцманом, а там видно будет…
«Учиться никогда не поздно, — рассудил он мудро. — Раз надо начинать с того, чтобы краску размешивать, значит, размешивай хорошо…»
Через неделю Василь так «оморячился», что уже не путал названий частей корабля, знал назубок все расписания боевых тревог и своё место по любой из них. Делал всё так старательно, что боцман в присутствии других матросов похвалил его. Для полной удовлетворённости не хватало Василю только одного — морского простора. Дни и ночи стоял корабль среди бухты на якоре, и всё «плавание» только в том и заключалось, что корабль разворачивало ветром с одного направления на другое.
— В море бы скорей, — сказал он как-то Булавинову. — А то как на берегу… Меня хотели на батарею послать, так я и руками и ногами отбивался. Отбился, а всё равно вроде телка на верёвочке…
— Да, непорядок. Надо будет командиру сказать, — усмехнулся Булавинов.
— Ну вот, опять смеётесь. Вроде я не понимаю, что это делается тогда, когда приказ будет. Я про то говорю, что моря по-настоящему ещё не видел.
— Посмо?трите ещё! — успокоил Булавинов. — Я сам море люблю.
— А боцман про поход ничего не говорил? — хитровато спросил Василь. — Он же всё знает.
— Говорил. Говорил, что поход будет своевременно или чуть попозже. Но вы не бойтесь, про вас не забудут.
Когда пришла пора выполнить приказ: «Все наверх! По местам стоять! С якоря сниматься!» — Василя как ветром сдуло с койки. Он сразу же стал торопливо одеваться. Но, как назло, руки не попадали в рукава, ноги — в штанины. Впопыхах он обул ботинки без носков, а носки зачем-то сунул в карман.
Боцман уже был на своём месте и с обычной улыбкой посмотрел на Василя, когда тот принялся разматывать шланг: на обязанности Василя лежало обмывать цепь во время подъёма якоря.
— Хорошо действуете, товарищ матрос, — похвалил боцман, но тут же, не меняя тона, добавил: — А если бы ещё носки были у вас на положенном месте, а не в кармане, то всё было бы отлично.
Василь почувствовал, что покраснел. Добро, что было ещё темно, а то Булавинов непременно бы сказал: «Подходи прикуривай…» — и показал бы на Василёвы уши.
«Откуда он про носки дознался?» — недоумевал Василь, но, когда украдкой провёл рукой по карману, сразу всё понял: носки предательски выбились наружу. Торопливо засунул он их поглубже, но боцмана это не устроило, и он приказал Василю тут же, при всех, переобуться.
Брашпиль выбирал цепь медленно, звено за звеном; цепь грохотала о железный настил палубы и казалась Василю бесконечно длинной. Он стоял у самого клюза и хлестал по появлявшимся кольцам цепи тугой струёй воды из брезентового шланга.
С моря тянуло солёным ветром. Василя всё время обдавало брызгами, и роба на нём промокла. Ему стало холодно. Боцман словно почувствовал, как дрожат у Василя плечи. Он подошёл к нему и тихо сказал:
— Спокойно!
От одного этого слова, сказанного просто, у Василя сразу унялась дрожь, и он стал замечать, что происходит кругом. А кругом все были на своих местах, все занимались своим делом, и никакой суеты. Корабль медленно продвигался вперёд, подтягиваемый якорной цепью. Стучал натужно брашпиль. Доносились команды. Наконец якорь показался над водой. Корабль вздрогнул и уже своим ходом двинулся вперёд занимать место в строю. Один за другим корабли вышли в море.
Со всех сторон бухту окружали огни, и Василь стал беспокоиться, что командир корабля не найдёт в такой обстановке выхода из бухты. Но корабль шёл, не сбавляя хода, уверенно стал на своё место в строю и ещё прибавил ходу.
Василь успокоился, посмотрел на других матросов, расставил ноги пошире и стал ждать моря. Наконец-то сбудется давняя мечта!
Море встретило молодого моряка штормовой волной. В первую минуту Василь ничего не понял. Случилось что-то совсем непонятное: казалось, кто-то огромный навалился ручищами ему на плечи и начал вдавливать в палубу, а в следующее мгновение палуба стала вдруг уходить из-под ног. Затем снова в ногах свинцовая тяжесть, и опять провалилась палуба.
И в этот момент вспомнился Василю, вспомнился ярко, с подробностями, один день из детских лет. В сарае к балке подвешены качели: он стоит на одном конце доски, друг его Петька — на другом. Петька всё приседает и приседает, раскачивая доску. Василю не страшно, но он почему-то начинает кричать. С ним творится что-то неладное, ему становится плохо, стучит в голове, тошнит. Он кричит, но Петька только озорно смеётся и раскачивает доску ещё сильнее. Василь взлетает под самую стреху. Потом Василь очутился на земле — то ли он свалился с доски, то ли Петька понял наконец, что с другом беда. Василю было так плохо, что он ничего не соображал. Запомнился только сердитый голос Петькиной матери: «Ты что, дурень, делаешь? Не видишь, что его укачало?»
«Неужели и теперь?.. — с тоской подумал Василь. — Тогда всё пропало…»
Волна за волной обрушивались на корабль. Острый форштевень рассекал валы, и по бортам взлетали вспененные султаны, точно перед кораблём беспрерывно рвались глубинные бомбы. Он то взлетал на волне, то проваливался куда-то вниз.
С каждым ударом волны Василь всё больше убеждался, что его жизненные планы рушатся, что моряка из него не выйдет. В голове с каждой минутой прибавлялось свинца, в ногах появилась противная дрожь. До него, как будто из-за стены, донёсся голос боцмана:
— Матрос Петренко! Уберите шланг на место.
Василю показалось, что боцман приказал ему сделать что-то совершенно немыслимое, невыполнимое. Можно ли убирать какой-то шланг, когда кажется, что оторви руку от скобы, за которую держишься, и сразу же очутишься за бортом в этом пенистом водовороте. А боцман продолжал, будто всё было нормально:
— Переберите его, чтобы вылилась вода, скатайте и закрепите в гнездо.
Потом, вспомнив, наверное, что корабль качает, он сказал вроде по секрету:
— Ставьте пошире ноги… Так будет удобнее.
Василь был совершенно уверен, что работу эту можно проделывать, только ползая на четвереньках или лёжа на животе. Однако опозориться перед боцманом не хотел. Улучив момент, он двинулся к шлангу, двинулся так, как будто получил задание не брезентовый безобидный шланг водворить на место, а по крайней мере укротить гремучую змею.
Только одно и радовало его, что было ещё темновато и можно надеяться на то, что боцман ничего не заметит.
Василь провозился со шлангом долго, но его никто не торопил. Пока убирал, рассвело. Корабли шли кильватерным строем, держась друг от друга, несмотря на волну, строго на заданном расстоянии. Справа по борту бесновалось море, слева волны штурмовали скалистые обрывы берега.
— Балаклава на траверзе, — сказал Василю Булавинов, вытянув руку в сторону полуразрушенных башен на вершине скалы. — Историческая крепость! А дальше там — мыс Феолент. Про «спящую красавицу» слышали? Вон она, глядите!
Василь посмотрел, и ему захотелось сказать Булавинову, что он с большим бы удовольствием смотрел сейчас с этих самых исторических башен на корабль, прыгавший в открытом море по волнам, чем смотреть с корабля на земную твердь.
«И как это мы не замечаем на земле, что она не качается под ногами?.. — думал Василь, — Пожалуй, надо было мне в береговую оборону проситься…»
Он всё же старался меньше попадать на глаза боцману и Булавинову, чтобы они не заметили его состояния. Очень хотелось пойти куда-нибудь в укромный уголок и лечь. Но уйти было нельзя, и он стоял на своём месте, придерживая рукой бескозырку, чтобы её не сорвало ветром.
— Вы ленточки завяжите под подбородком, — посоветовал Булавинов. — Они когда-то специально для этого и придуманы были.
Василь ленточки завязал, но легче ему от этого не стало, а боцман, как показалось Василю, стал особенно к нему приглядываться.
«Сейчас скажет, наверно, что вид у меня не моряцкий…» — подумал Василь. Но боцман, как будто ничего не заметив, приказал идти в шкиперскую и разделать там бухту троса.
Боцманское хозяйство на корабле — большое хозяйство. Всегда для матросов дело найдётся. Но почему понадобилось боцману посылать молодых в такую погоду в трюм? Разве нельзя будет размотать бухту троса на стоянке? Разве обязательно сейчас делать огоны и маркировать концы?
Булавинов точно подслушал мысли Василя и сказал:
— Такая наша жизнь матросская. Шторм не шторм, а матрос должен быть всегда своим делом занят. Тем и сильны мы. А ну, ставьте бухту на-попа! Раз… два… Взяли!..
Работа немного отвлекала Василя, и он порой переставал чувствовать качку, но в то же время, как ему казалось, стал он каким-то туповатым: не мог с первого раза уяснить, что говорил и показывал ему старший матрос.
«Заметит, что укачался, и боцману доложит», — досадовал он.
Наступило время обеда, и они поднялись на палубу. На ветерке Василь почувствовал себя совсем было хорошо, но есть ему, говоря честно, не очень хотелось. И не будь он бачковым, ни за что не пошёл бы на камбуз. От одного запаха жирных матросских щей у него снова появилось желание, как острят старые моряки, «уйти пешком на берег».
Шторм и не думал утихать. С прежней силой дул с моря ветер и гнал на корабль волну за волной, обдавая палубу ливнем холодных солёных брызг. А корабли шли всё тем же курсом, в таком же идеальном строю, как и при выходе из бухты.