За рулем дремлет дядя Вася. Костя неслышно открывает дверку и нажимает на руле пластмассовую кнопку с заводской маркой — эмалевым трехлопастным пропеллером. Звучит сигнал. Шофер потягивается и протирает глаза.
— Дядя Вася, я решил поступить в автомобильный техникум.
Совсем как прежде, дядя Вася вынимает из кармана сверток и протягивает бутерброд. Четыре года разлуки почти не изменили его, только волосы стали совсем седые.
— В техникум? Одобряю. Да кто устроит тебя? Комиссара нашего куда-то на Урал перевели.
— Ну и что же? — говорит Костя. — Теперь я и сам кое-что умею…
* * *
— Костя-а! Дядя Костя-а!
Горшков пошевелился. Пружина, выпирающая из спинки сиденья, кольнула в лопатку. Он почувствовал ломоту в теле, занемевшем от неудобной позы. Прямо над ним через пробоину в крыше автомобиля виднелось померкшее небо, предвечерние тени лежали на Клочках истлевшей обивки кузова. Снаружи донесся крик:
— Дядя Костя-а! Где ты-ы?
Горшков поспешно выбрался из машины и уже отошёл было несколько шагов, но вернулся и оставил сверток с инструментом.
Серёжа стоял около своей эмки и, сложив рупором ладони, упорно продолжал звать. Увидев Горшкова, радостно заулыбался, но спросил сердито:
— Куда ты запропал, ёлки-палки? Я охрип вовсе. Горшков присел на подножку машины.
— Ну, как там в гараже? Как Логинов, справляется без меня?
— Справляется, Сашка Обрезков помогает. Он давеча бидон молока привез; ему на тракте заблудшая корова встретилась, он ее подоил. Я молоко в холодок поставил. — Сережа пошарил вокруг глазами. — А где ин: струмент? Давай собираться. У меня картошка варится, с молоком поедим.
— Вот что, Серёжа. — Горшков посмотрел на хмурое нависшее небо, поежился и застегнул ватник. — С моторами тянуть нельзя: дождемся холодов, пойдет снег, завалит все здесь, копайся тогда. На меня Примак надеется, а я, знаешь, уснул тут — пропало несколько часов. Придется уж мне эти дни поработать подольше.
Серёжа посмотрел на усталое, осунувшееся лицо Горшкова и придвинулся к нему.
— Я тебе помогать буду, дядя Костя. Пускай Примак пешком походит. Ты скажи только, что надо делать?
Горшков обнял парня за плечи.
— Не горячись, Сережа. Примак — больной человек, его нельзя обижать. — Он посмотрел в преданные глаза Сережи и вдруг неожиданно для себя тихо сказал: — Есть у меня дочка, но она далеко, в детдоме. Встретился я тут с людьми, они ко мне хорошо отнеслись, выручили в беде, но для них я был только случайным попутчиком… Стало быть, выходит, что, кроме тебя, никого у меня нет… Вот наберу я здесь деталей на четыре мотора, оживим грузовики, получим с тобой шофёрские права и заживем тогда, как ты давеча сказал, богато.
Серёжа еще тесней прижался к Горшкову.
— Мы, когда права получим, дядя Костя, подадимся с тобой на фронт, в танкисты!
* * *
Теперь Горшков проводил в гараже лишь несколько ночных часов. С первыми лучами солнца он отправлялся на свалку и работая до позднего вечера. Постепенно удалось освободить крепления четырех двигателей, но вытащить их из рам ему одному было не под силу, и он занялся мелочами. К концу четвертых суток около «мерседеса» образовалась груда карбюраторов, патрубков, шестеренок и рычагов. Два раза в день приезжал Сережа, еще издали было видно, как он с видом заговорщика пробирается через завалы, надвинув фуражку к подняв воротник. Не доходя до «мерседеса», останавливается, оглядывается и издает крик какой-то птицы. Горшков, невольно улыбаясь, отвечает ему тихим свистом.
Сережа подходил, ставил на капот машины котелок с супом, доставал из-за голенища ложку, раскладывал на газете лук, лепешки, воблу.
Однажды он явился с алюминиевой солдатской флягой, подвешенной на ремне через плечо, щелкнул каблуками и взял под козырек.
— Начальник довольствия Ольга Никитична для вас налила спецпаек, товарищ командир танка, — отрапортовал он.
Во фляге оказался компот из сушеных фруктов.
Пока Горшков закусывал, Сережа доложил новости: в гараже все идет нормально; Логинов уже выдал шофёрам третий прицеп; только из отдела кадров звонили, ругались, почему Горшков не идет заполнять анкету, грозились зарплату придержать.
— А я думаю, черт с ними, раз не понимают, что человек срочной работой занят. Проживем и без денег. На что они нам, если на фронт уйдем! — Он воровски огляделся по сторонам и вынул из-за пазухи немецкий пистолет. — Здесь на свалке подобрал. Искривлен маленько. Может, починишь, дядя Костя?
Горшков взял пистолет, не разглядывая, швырнул его за гору лома и надвинул Сереже фуражку на самые глаза. Тот оторопел.
— Наше дело чинить автомобили, Сережа. Давай перетащим все это барахло в эмку и поедем домой. Домой! А завтра с утра запряжем Обрезкова, соберем людей и увезем отсюда моторы,
Сережа опять повеселел. Но в машине по дороге к гаражу все же заметил:
— Значит, фронт отставить… — И вздохнул.
15
Ночью зазвонил телефон. Звон наполнил конторку, отозвался тревожным эхом в пустом$7
— Электростанция, чтоб ей пусто было! У нас в районе хлебозавод, там лопнула аварийная установка. Звонили из райкома — тяжелое дело!
Горшков ничего не понял спросонок.
— Какой хлебозавод? При чем здесь я?
— Моя вина, — смущенно забормотал голос в трубке. — Тут недавно я похвастался в райкоме, какой у меня механик. Так теперь они просят помочь, прислали машину. Ты поезжай посмотри, Горшков, а?
— Да ведь я не электрик, Борис Григорьевич… Но Примак уже дал отбой.
После дня работы ломило спину и руки. Горшков чертыхнулся и начал одеваться, стараясь не разбудить Сережу.
У ворот гаража стоял «виллис». Накрапывал дождь, было темно, только вдалеке, в окне кабинета Примака, мерцал слабый свет керосиновой лампы.
Пока машина пробиралась по пустынным ночным улицам, шофер рассказал, что тока, видно, не будет до утра, а хлебозаводишко, хотя и маленький, снабжает половину магазинов в районе. Ночной выпечки не даст — скандал.
Горшков вспомнил разговор с Примаком.
— У них ведь, кажется, есть своя аварийная установка?
— Вот она и подвела, — кивнул шофер. — Дизелёк сколько-то поработал, потом — тра-та-та — поршень оборвало. По-моему, цилиндр угробило. Дохлое дело. Да вот сейчас сами увидите.
«Виллис» свернул в переулок, заполненный хлебными фургонами, и въехал через ворота-весы на заводской двор. Слева потянулся одноэтажный корпус с квадратными окнами, из которых под дощатыми навесами торчали лотки для отпуска хлеба. Вокруг было темно, лишь в глубине двора светился проем какой-то двери. Когда подъехали, Горшков увидел небольшое кирпичное строение вроде трансформаторной будки, оттуда раздавались голоса и стук металла.
В тесном помещении, освещенном двумя фонарями «летучая мышь», прямо против двери на бетонированном полу стоял генератор, от его шкива тянулся приводной ремень к маховику дизельного мотора. Крышки смотровых люков картера были уже открыты, они валялись на полу вместе с какими-то деталями. Лязгая гаечными ключами, вокруг дизеля сгрудились люди. Горшков молча отстранил одного — очкастого мужчину с озабоченным, сильно измазанным лицом, — взял у него тряпку и, обмотав ею рукав, сунул руку в смотровой люк.
— Вот и мне, наверно, так следовало сделать, — сказал очкастый, сокрушенно разглядывая рукава своей куртки. — Да вы смотрите второй шатун, в нем все дело.
Горшков нащупал шатун и встряхнул его. Раздался стук. Это болталась верхняя головка шатуна, ударяясь остатками поршня о стенки цилиндра. Слесари прервали работу и выжидательно смотрели на Горшкова. Сзади подошел шофер «виллиса».
— Ну вот, видите? Я же говорил, дохлое дело. Можно не копаться.
— Закрой дверь, Игнат, и помолчи, — сердито сказал очкастый. Он внимательно смотрел на Горшкова, будто старался вспомнить что-то.
— Шофёр прав. Стенки цилиндра дали трещину. — Горшков вытащил руку из картера и поднес ее к фонарю. С пальцев вместе с бурым маслом стекали прозрачные струйки воды.
Люди растерянно переглянулись. Человек в куртке машинально поправил грязной рукой очки, и Горшков понял, почему у него так перемазано лицо.
— Что же вы не остановили двигатель сразу, как только он начал стучать?
— Я же не моторист, — сказал очкастый. — Моторист с директором побежали в кладовую.
Горшков вытер пальцы, отдал очкастому тряпку и присел на край ящика, заполненного старыми поломанными деталями.
Мужчина снял очки, вынул неожиданно чистый носовой платок и вытер свое одутловатое лицо; теперь, без очков, с близоруко мигающими глазами, оно выгляделовиноватым и беспомощным.
— Что же делать? Ток будет только с семи. Люди утром останутся без хлеба. Этого нельзя допустить… Лейтенант Примак обнадежил меня, товарищ Горшков,
Шофер «виллиса» прикрыл рот ладонью и зевнул.
— Да что тут сделаешь, Антон Ильич? Вы же сами видите, делать нечего. — Его сонный вид, недовольный тон и то, как он нетерпеливо вертел в руке ключи от машины, — все это говорило яснее слов, что уже глубокая ночь, да и день был нелегкий, а дома ждет постель, и надо бы, наконец, покинуть эту тесную, пропахшую соляркой будку.
Антон Ильич не обратил внимания на эти слова, зато Горшков пристально смотрел на руки шофера, вернее — на ключи, которые тот вертел в пальцах: да ведь тут же за дверью стоит «виллис», оборудованный добавочной силовой передачей!
Горшков перевел взгляд на генератор, установленный прямо против дверей, и резко встал с ящика. В это время на пороге появился запыхавшийся подросток с комсомольским значком на спецовке. В руке он держал поршень.
Горшков не дал ему опомниться.
— Поршень ни к чему: двигатель вышел из строя. Есть у тебя запасные приводные ремни?
— Есть… Вон в том шкафчике, две штуки… А что?
— Сшивай их немедленно. А Игнат подгонит «виллис» прямо к двери… Накинем ремень на заднее колесо.
Перемазанное лицо Антона Ильича сразу повеселело.
— Как это мне в голову не пришло? Ведь это же просто! Поворачивайся живее, Игнат!
Шофер осадил машину вплотную к раскрытой двери. Он протиснулся в будку, бросил на пол запасное колесо и стал снимать с него резину.
— Да вы не встревайте, Антон Ильич. И так уж возсе измазались. Сами сделаем.
Но Антон Ильич только азартно махнул рукой и принялся помогать слесарям. Они закрепили, как велел Горшков, три колеса, а четвертое подняли на домкрат и сняли. Игнат поставил вместо него диск без резины.
Подготовка была закончена. Вытирая лоб, все собрались вокруг Горшкова и моториста, сшивавших ремни. Потом соединили ремнем диск «виллиса» со шкивком генератора, Антон Ильич помогал продергивать сыромятные полоски. Через несколько минут был закреплен последний стежок.
Теперь все смотрели на Игната. Он вытер ветошью руки, надел ватник, застегнул на все пуговицы.
— Попробуем? — и ухмыльнулся так беззаботно, что всем стало ясно: парень сильно волнуется. Он кое-как протиснулся через загороженную машиной дверь, сел за руль, пустил мотор.
Ремень дрогнул, сдвинулся и пополз от двери. Шкив генератора закрутился плавно, набирая обороты. Все повернули головы к распределительному щиту.
Гул, мотора окреп, стал слитным и басовитым, ремень тонко зашелестел. Если бы не стремительно проносящиеся сшивки, можно было бы подумать, что он остановился. Стрелки на приборах качнулись, ожили, медленно пошли вправо. Под потолком затлела темно — красная подковка; вот она побагровела, пожелтела, и вдруг будку залило белым электрическим светом. В открытую дверь стало видно, как двор опоясался цепочкой фонарей, вспыхнули окна в корпусе.
Антон Ильич вынул часы. Они показывали пять минут третьего. Прошло пятьдесят пять минут с тех пор, как Примак позвонил в гараж,
16
В кабинете директора хлебозавода топилась печь. На письменном столе лежала разломанная пополам буханка свежеиспеченного хлеба, стояли две жестяные кружки с кипятком. Антон Ильич все присматривался к Горшкову, машинально катая в пальцах маленький стальной шарик, найденный в картере двигателя. Директор завода, однорукий смуглый человек в грязновато-белой спецовке, надетой поверх гимнастерки, следил, как отражается в шарике свет настольной лампы, хмурился и зло покусывал нижнюю губу.
— Как же он все-таки попал в цилиндр? — спросил Антон Ильич.
— Это могло случиться во время чистки двигателя, по небрежности моториста, — ответил Горшков, с трудом сдерживая зевоту. Он сидел, устало опустив плечи, и грел натруженные пальцы о кружку с кипятком. Глаза у него слипались.
— Сволочь! Отдам под суд, — сквозь зубы сказал директор. — На фронте я бы его расстрелял.
Антон Ильич поморщился.
— Давно он у тебя работает?
— Когда я из госпиталя сюда пришел, уже работал. А вообще-то он, как началась война, из школы ушел. С тех пор здесь.
— А родители что ж? Директор слегка смутился.
— Мать жива. А отец и старший брат под Смоленском погибли.
— Пришли его сюда. А сам побудь где-либо. Ты со своим свирепым лицом только испортишь разговор.
Директор ушел. Антон Ильич отломил кусок хлеба и принялся жевать, задумчиво уставившись в темный угол комнаты. Под его расстегнутой курткой виднелась на пиджаке орденская колодка, защитные шерстяные галифе порваны на колене. «Это, наверно, когда выбирались из будки», — вспомнил Горшков. Грузному Антону Ильичу было не протиснуться мимо несущегося приводного ремня, моторист хотел остановить генератор. «Я тебе остановлю!»—пригрозил Антон Ильич и кое-как выбрался в окно.
В дверь постучали. Вошел моторист. Он покосился на укрепленную с обратной стороны двери табличку «Без дела не входить» и остановился на пороге.
Антон Ильич внимательно оглядел подростка.
— Закрой дверь, подойди сюда. Ты зачем же снял комсомольский значок?
— Раз так получилось, какой я теперь комсомолец?.. — Паренек запинался. Казалось, что он вот-вот заплачет. — Кондратьев говорит: «Иди, сейчас Антон Ильич у тебя билет отберет, а завтра я тебя с работы сниму…» — Он теребил в руках шапку и смотрел в пол.
Антон Ильич сердито кашлянул, спросил у моториста, как его зовут.
— Павел.
— Так вот, Павел, Я никак не допускаю, что ты мог намеренно сделать аварию. Может, по небрежности? Валяется там у тебя вокруг движка всякое барахло…
— Не знаю, не знаю… Честное комсомольское… — Моторист обеими руками прижал к груди свою драную меховую шапку.
— А это? — Антон Ильич разжал ладонь и показал шарик.
— Мой… Мы там сделали столик-игру, «китайский бильярд» называется… — Павел умоляюще протянул шапку к Антону Ильичу. — Только я его никуда не подкидывал…
Горшков слушал разговор, всматривался в лицо Антона Ильича и думал о том, что где-то когда-то уже видел этого человека. А молоденький моторист напомнил Горшкову его самого, когда он был подростком.
Горшков спросил:
— Павел, ты закрываешь гнезда в двигателе, когда вывертываешь форсунки или краники?
— Краники? Постойте… — Павел смотрел на Горшкова широко открытыми мальчишескими глазами. — Краник… Ну да, я как раз вчера вывертывал продувной краник, у него рычажок поломался… А в будку зашли ребята…
— Какие ребята? — поинтересовался Антон Ильич.
— Да наши, из ФЗО. Мы стали играть. У меня таких шариков много. И гнездо в движке я не заткнул, никто мне этого никогда не объяснял, товарищ Николаев…
Фамилия Николаев в сочетании с неуловимо знакомыми чертами лица вдруг вызвала в памяти Горшкова образ молодого усатого человека в кожанке, с маузером на боку.
Словно откуда-то издалека донесся стук двери, захлопнувшейся за мальчишкой-мотористом. Горшков вздрогнул, кипяток из кружки расплескался по столу.
Дверь распахнулась. С порога директор крикнул:
— Ну как, что с мотористом делать?
— С мотористом?.. — Николаев снял очки и рассеянно поскреб концом дужки свой седой висок. Нехотя ответил — Инструктировать надо. Где инструкция?
— Какая еще инструкция? Я его под суд отдам, стервеца такого!