– Верно.
– Я не знала, что взрослые врут.
– Взрослые не так уж сильно отличаются от детей, – сказал он. – Есть хорошие, а есть и не очень. Ты помнишь ту девочку на дне рождения, где ты была, которая жульничала во всякой игре?
– Помню.
– И всем она очень не нравилась, так?
– Да.
– Но ведь другие дети были хорошие и они тебе нравились?
– Да, папа.
– То же самое и со взрослыми. Есть замечательные люди, а встречаются и дурные. Пойми, ваша директриса была в трудном положении. Но только очень хороший человек в этой ситуации понял бы, что он наносит серьезный вред, не признавая правду. По-видимому, ваша директриса человек не очень хороший. И еще запомни, Камилла: иногда и от не очень хорошего человека можно что-то почерпнуть. Мисс Мерсер хорошо знает географию, и тебе есть чему у нее поучиться.
Я молча сидела у него на коленях, а потом спросила:
– Папа, ну а ты веришь, что я сказала правду про то, что я у нее отпрашивалась три раза?
– Да, Камилла. Я знаю, что ты сказала правду.
Я приникла к нему.
– Папочка, как я тебя люблю, – прошептала я.
– Чего мне никак не понять, – сказала Луиза, – так это почему взрослым надо так себя вести. Какая поганая история, Камилла. Какая подлая мерзкая вещь – так поступить с ребенком. Я не понимаю, как же они так могли.
– И я не понимаю.
Я почувствовала в душе такое тепло по отношению к Луизе, потому что она не посмеялась над тем, что я ей рассказала. Она поняла.
– Послушай, – сказала Луиза, – Фрэнк тебе говорил, почему его выгнали из школы?
– Да, – кивнула я.
– Ну вот, то же самое. Этот мужик, который правит той школой, казни заслуживает, четвертовать его надо. Я думаю, что Фрэнк, конечно, перебарщивает в некоторых вопросах. Но если тот, с кем ты дружил, как Фрэнк дружил с Джонни, вдруг умирает у тебя на руках, то можно бы понять, что человек не осознает, что он говорит и делает. Я думала, Мона убьет Фрэнка, когда он явился домой. Она ему, конечно, выдала, но потом отправилась к этому директору и поговорила так, что у него, наверно, до сих пор горят уши. Слушай, Камилла, насчет Фрэнка.
– А что насчет Фрэнка?
– Ну – он когда-нибудь пытался тебя поцеловать?
Меня удивил этот вопрос. И рассердил. Очень рассердил. Мы только что были так близки с Луизой, и было так тепло. А теперь это тепло ушло.
– Нет. С чего бы это?
– Фрэнку нравятся девочки. А ты хорошенькая. Фрэнк созревает очень рано. Я бы скорее поняла, если бы его выгнали за какой-нибудь романчик с девочкой, а не по каким-то там непонятным религиозным мотивам.
– Как это ты додумалась задавать мне такие идиотские вопросы? – заорала я на нее так, что какая-то дамочка в норковой шубке зашикала:
– Ш-ш-ш, тихо, девочки!
– Ну, я думала, тебе будет приятно, если он тебя поцелует, – сказала Луиза, понижая голос. – А тебя вообще когда-нибудь целовали?
– Нет! – отрезала я, злясь на нее как никогда прежде.
– Ты очень удивишься, если я скажу, что меня – да? Я хочу сказать, меня целовали. Удивишься?
– Да нет, не особенно. – Я все еще злилась на нее.
– А вот было. Если тебе даже покажется это смешно. Уродливую старушку Луизу целовали.
– Мне не смешно.
– Поверь мне, Камилла, когда это случается, наступает большое разочарование. И совсем не похоже на то, как это показывают в кино. Может, потому, что я не была влюблена. Я думала, что упаду в обморок от счастья. А мне вовсе не понравилось. Это был тот слюнтяй, который пригласил меня погулять на прошлых пасхальных каникулах. Его мать работает с Моной в одном журнале, мне думается, они хотели, чтобы их дети подружились. Он учится в каком-то крутом элитном пансионе и очень много о себе понимает. Волосы у него так воняют бриллиантином, что меня чуть не стошнило. Мы ходили в театр на какой-то вонючий мюзикл, хотя мне хотелось посмотреть простую честную драму. Он все время держал меня за руку, а рука у него была влажная и липкая. Я подыгрывала ему только ради эксперимента. Девушка, которая хочет стать врачом, должна все знать. А мне хотелось знать, как это бывает, когда ты идешь на свидание с парнем.
После театра он угостил меня сандвичем и имбирным пивом. А потом повез домой на такси. Елки-палки, я так привыкла ездить в метро и автобусах, что я уж и не помнила, как это бывает, когда тебя везут на такси. Он и в такси держал меня за руку, а потом поцеловал. Ой, он такой слюнявый! Я вытерла губы платком. Я думаю, это его здорово задело, потому что всю остальную дорогу до моего дома он молчал. Но когда мы приехали, то на лестнице он меня снова поцеловал. Во второй раз я уже не доставала платок и не вытирала рот, пока он не попрощался и не побежал обратно к такси. Подумай только, у него хватило денег держать такси! Его отец работает в большой компании, производящей виски. Они посылают Моне и Биллу ящик к каждому Рождеству, думаю, ему о деньгах не приходится беспокоиться. Он прислал мне парочку писем оттуда, из своей крутой школы, можешь догадаться, что письма были дурацкие. Ой, слушай, как ты думаешь, мне следует выйти замуж из-за денег, а, Камилла? За такого вот слюнявого, а? Или дождаться какого-нибудь лядащего, помирающего с голоду доктора с симпатичными сухими губами? О, блин, Камилла, как бы мне хотелось не быть некрасивой! Мне бы очень хотелось думать, что этот слюнтяй поцеловал меня потому, что я чертовски привлекательна, а не потому, что он целуется с каждой девчонкой, которую пригласит погулять. Я не верю в счастливые браки. Я предпочла бы оставаться холостой, но только потому, что так решила, а не потому, что меня просто никто не возьмет замуж.
– Спорим, ты выйдешь замуж раньше, чем я, – сказала я Луизе.
Луиза запустила пальцы в свои рыжие волосы.
– Это ужасно быть некрасивой, Камилла, – сказала она.
Я пожалела Луизу и опять почувствовала, что люблю ее.
– Многие выдающиеся женщины в истории были рыжими, – сказала я, чтобы ее утешить, – но ни одна из них не прославилась раньше, чем ей исполнилось лет тридцать.
– Может, я буду лучше выглядеть, когда повзрослею, – сказала Луиза. – А если я стану хирургом, то никакой разницы нет, как я выгляжу. Когда они оперируют, они все загорожены до самых глаз. Жизнь странная штука, правда, Камилла? Иногда я чувствую себя по-сумасшедшему счастливой, а иногда глубоко несчастной. Только несчастной я бываю гораздо чаще. Никогда не предавай меня, Камилла. Пожалуйста, пожалуйста, никогда меня не предавай!
– Конечно же, я тебя никогда не предам, – сказала я.
Но я знала, что уже в чем-то ее предала. Луиза всегда была моим другом, а теперь вроде бы я дружу с ней по обязанности. Я понимала, что это из-за Фрэнка.
«В субботу, – думала я. – Я увижу Фрэнка в субботу».
8
Воскресным утром я надела свою новую зеленую шерстяную юбку, чистенькую белую блузочку и зеленый вязаный жакет. Я не решилась надеть воскресное пальто и шляпу, натянула на себя свое школьное пальто цвета морской волны и красный берет, но, правда, минут пять вертелась перед зеркалом, не нахлобучив берет кое-как, как я обычно это делаю, а попыталась надеть его так, как я видела на Мишель Морган во французском фильме.
Когда я уже собралась уходить, мама позвала меня из своей комнаты. На ней было платье с длинными рукавами, чтобы прикрыть все еще заметные шрамы на запястьях.
– Ты уходишь, дорогая? – спросила она.
– Да, мама.
– С кем?
– С Фрэнком Роуэном.
– А Луиза идет с вами?
– Не знаю, – отозвалась я.
Я не соврала. Я и в самом деле не знала, включал ли Фрэнк Луизу в свои планы, хотя сильно в этом сомневалась.
Мама нахмурилась.
– О, дорогая моя, я никак не могу свыкнуться с мыслью, что ты ходишь на свидания. Знаю, это ужасно, но я никак не могу дать себе отчет в том, что у меня уже такая взрослая дочь, которая… Иногда мне кажется, я не создана быть матерью. Знаю, я не была тебе хорошей матерью… но я так люблю тебя, дитя мое, правда, правда.
– Мне надо идти, – сказала я. – Я обещала Фрэнку встретиться с ним в десять.
– Я не уверена, правильно ли это… все, конечно, так изменилось с тех пор, как… Но хорошо ли тебе быть с Фрэнком наедине?
– Да все нормально, мам.
– Мне бы надо обсудить это с Рефферти, но не хотелось бы его тревожить. Ты когда придешь, дорогая?
– Не знаю, – ответила я. – Фрэнк сказал, может, мы пойдем поужинать с мистером и миссис Стефановски.
– Кто это такие?
– Родители его друга.
– Ну… ладно… Ты позвонишь мне около шести? Тогда я не буду так беспокоиться.
– Позвоню, – сказала я.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– И, пожалуйста, не очень задерживайся, дорогая, не расстраивай папу. И меня тоже.
Она притянула меня к себе:
– Я люблю тебя, даже если не была хорошей… Ты ведь это знаешь, да? Что бы ни случилось… Я всегда буду любить тебя.
Я поцеловала маму и вышла. Фрэнк ждал меня на лестнице своего дома.
– Привет, Камилла, – сказал он, серьезно, без улыбки поглядев на меня. – Ты прекрасно выглядишь.
У меня на сердце сделалось тепло-тепло. Он взял меня под руку.
– Я сказал Дэвиду, что мы утром к нему заедем. Хорошо?
– Да, – кивнула я.
– Я не предупредил его мать. Она всегда поднимает панику, когда к Дэвиду приходит кто-то незнакомый. Она говорит, это его утомляет. Но Боже ты мой, ему же надо иметь друзей. Сейчас он очень нуждается в друзьях.
Мы пошли пешком к дому на Перри-стрит, где жил Дэвид. В доме был лифт, и мы поднялись на верхний, седьмой этаж. Фрэнк позвонил в дверь. Нам открыла дама средних лет в красном шерстяном платье. У нее были седые волосы и печальное лицо.
– Здравствуй, Фрэнк, – сказала она. – Он сегодня не очень хорошо себя чувствует.
– Вы хотите, чтобы мы не заходили, миссис Гаусс?
– Я не знаю. Он всегда так рад тебя видеть, но…
И она с сомнением посмотрела на меня. Из глубины квартиры послышался голос:
– Кто там пришел, ма?
– Это Фрэнк. С подругой.
– Пусть заходят. Не держи их там, в холле.
– Заходите, – сказала дама.
Фрэнк шел впереди, я – следом. Мать Дэвида так нас встретила, что я начала бояться. Раньше я никогда не встречалась ни с кем, имеющим серьезные увечья. И еще я боялась, что от страха, как Луиза, начну говорить что-нибудь не то.
Дэвид сидел в просторном кресле. Ноги у него были отрезаны почти полностью. Он был до самых культей накрыт байковым одеялом. Он читал какую-то книжку, которую он тут же, как только мы вошли, швырнул на соседний столик. Фрэнк поздоровался с ним за руку. Я последовала его примеру.
– Дэвид, это Камилла, – сказал он. – Она мой друг. Я хотел, чтобы ты с ней познакомился. Камилла, это Дэвид Гаусс.
Я смотрела на него. Он выглядел старше своих двадцати семи. Двадцать семь – это, конечно, уже взрослый человек, но не старый же. А он выглядел старым, несмотря на копну спутанных темно-каштановых волос. У него было тонкое лицо, широко расставленные глаза. Возле рта располагались глубокие складки, точно ему часто приходилось сжимать зубы, чтобы не закричать. Нос его был нешироким, орлиным.
– Так ты дружишь с Фрэнком? – спросил он.
– Да.
– А как вы с ним подружились?
– Мы с его сестрой учимся в одном классе.
– Это еще не повод, чтобы подружиться.
– Ну, мы разговорились.
– Это уже причина более основательная, – сказал он. – Луиза тоже твой друг?
– Да, – сказала я. – Она мой самый лучший друг. Я хочу сказать…
– Хочешь сказать, что она была твоим лучшим другом, да? – сказал Дэвид с какой-то странной улыбкой.
– Да. Именно. Только я не осознавала этого до того, как сказала Дэвиду, что она мой лучший друг. Только теперь я поняла, что сейчас это уже совсем соответствует истине.
– Да, – сказала я, пристально глядя ему в глаза. Они были цвета воды в зимний день без солнца, когда небо затянуто облаками, и дует резкий ветер, и вода так холодна, что вот-вот покроется льдом.
– Другими словами, – сказал Дэвид, – Фрэнк нравится тебе больше, чем Луиза.
– Да.
– Луизе придется туго, но такова уж жизнь, рано или поздно ей придется принять жизнь такой, какова она есть. Фрэнк, пойди попроси ма принести нам кофе.
– Я сам сварю, – сказал Фрэнк и вышел из комнаты, оставив меня наедине с Дэвидом.
– Садись, – предложил Дэвид. – Расскажи мне о себе. Камилла – как дальше?
– Камилла Дикинсон.
– Мне тебя называть Камилла или мисс Дикинсон?
– Ой, конечно, просто Камилла, – сказала я.
Я села на стул как раз напротив него, чтобы хорошо было видно его лицо. Комната эта, по-видимому, служила и спальней, и гостиной, и кабинетом. В углу стояла больничная кровать, накрытая красным покрывалом. В комнате было много книг, на стене – большая репродукция картины с белой лошадью и несколько страшненьких, состоящих из треугольников абстракций. На полу лежал восточный ковер, темно-красные шторы на окнах соответствовали красному покрывалу на кровати.
– Вы не родственник Карла Фридриха Гаусса? – спросила я.
– Математика? Нет. Насколько мне известно – нет. Любишь математику?
– Да, – сказала я. – Гаусс сделал расчеты для Пьяцци, когда тот впервые открыл планетоиды.
– Ты математик, а? – спросил Дэвид. – Сколько тебе лет?
– Пятнадцать. Почти уже шестнадцать.
– Хороший возраст. Я впервые влюбился, когда мне было пятнадцать лет. В свою учительницу по скрипке. Ей было двадцать четыре. Красивая, как сиамская кошка. Ты тоже немножко напоминаешь кошку, Камилла, своими большими зелеными глазами. Ты была когда-нибудь влюблена?
– Нет.
– А во Фрэнка ты не влюблена?
Он точно ударил меня кулаком. Я вздрогнула.
– Я об этом не думала.
– А почему бы и не подумать? – Он посмотрел на меня с доброй, дружеской улыбкой.
– Я… Я не знаю, – ответила я в некотором замешательстве. Потом сказала: – Если человек влюблен, он об этом не думает. Он просто об этом знает.
– Мудрые слова, сказанные человеком в таком юном возрасте, – заметил Дэвид, и я не поняла, смеется он надо мной или нет. – Иногда не мешает и подумать, – добавил он. – Ты хочешь стать математиком, как Гаусс?
– Я собираюсь стать астрономом, – сказала я.
– Не шутишь?
– Не шучу.
– Что ж, математика – необходимый фундамент для этой науки. – Потом в голосе его зазвучали заинтересованные нотки: – Ты случайно не играешь в карты? Любишь играть?
– Обожаю.
– Придешь ко мне когда-нибудь поиграть? Фрэнк замечательный парень, но он ничего не смыслит в картах. Неинтересно играть, когда все время выигрываешь. Папа Стефановский играет со мной в шахматы, но он тоже не дает мне проигрывать. Ты играешь в шахматы?
– Да, – сказала я. – Я раньше играла. У меня была гувернантка, и она научила меня, и мне очень понравилось, только с тех пор, как ее нет, мне не с кем играть.
– О, здорово, здорово! – воскликнул он, и глаза его загорелись живым огнем. – Ты просто находка, Камилла. Благослови Бог Фрэнка, что он привел тебя ко мне. Послушай, Камилла, я тебя не пугаю?
– Нет.
– Я… я тебе не противен?
– Нет.
– Честно? Я бы мог прицепить мои искусственные ноги, если тебе трудно видеть меня такого.
– Нет, – повторила я.
– У меня нет надежды как следует воспользоваться настоящими протезами, а эти только так – для вида. Толку в них нет никакого. Меня только угнетает, когда я их нацепляю. Ты понимаешь меня?
– Да, – сказала я.
Вошел Фрэнк с кофейником и чашками на подносе.
– Я варю кофе не так хорошо, как миссис Гаусс. Так что если что не так, вините меня, – сказал он. – Мы с Дэвидом любим черный. А как ты, Камилла?
– Я тоже буду черный.
Я никогда не пила черный кофе. Мама не любит давать мне кофе. Мне на завтрак готовят какао или иногда – чай. Я несколько раз пила кофе, но с сахаром и сливками или по-французски – с немного подогретым молоком. Вкус был ужасный.
– А как насчет печеньица, Фрэнк? – спросил Дэвид.