— Железная логика! Я ведь знаю, что иногда не хватает мелочи и сдачу билетами дают. А вот спросить бы не догадался!
— Это не логика, — сказала Вера. — Мало ты по магазинам бегаешь. Это горький женский опыт.
— Лежу на лопатках. Сдаюсь. Слушай, Вер, как по-твоему: куда он прет эту глину?
— Не знаю. Женского опыта мало, чтоб ответить.
— Оголтелый какой-то. Мало в деревне глины — отсюда попер. Печку обмазывать, не иначе…
Вера отмахнула волосы, придержала их ладошкой. Склонив голову, посмотрела на Павлика.
— А ты вообрази, что он большая шишка. Тебя ведь это смущает?
— Ничего меня не смущает! Просто гадаю, что за тип.
— Вообрази, что он главный специалист по глинам. Разведал сырье для гигантского комбината. Алюминия будет — завались!
— Угу. Дедушка русского алюминия.
— Или так: этой глиной не печку обмазывают, а спутники. Чтоб не сгорали в верхних слоях атмосферы.
— Угу, и теперь космос — нарастопашку.
— Правильно. В общем, вообрази, что ты — мальчик Ваня.
— Который дурачок?
— Что ты. Который необыкновенный герой. Знаешь, попадаются в книжках такие истории: как мальчик Ваня спас Москву. Или месторождение алмазное открыл, помогая геологам.
— Я скромнее.
— Ты такой же.
— Нет, извини. Я не такой.
— Прежде чем помогать старику, тебе хотелось у него справку потребовать. О заслугах… Обыкновенные-то дедушки тебе не годятся, заслуженных подавай.
Измазанный глиной, как папуас на военной тропе, с ввалившимися от усталости глазами, возник сзади Сережка:
— Пора исчезнуть!..
— А что?
— Милиция!! Этот старшина идет и еще двое с ним!..
— Ну и пусть. Нам-то что?
— Шкаф открыт, дед испарился. Разбираться начнут!
— Да в чем?!. — изумясь до крайности, раздраженно спросила Вера.
Под малиновое звяканье подковок дружно шли к тупичку знакомый старшина, пожилой майор, державший в руке планшетку, и паренек в штатском — вероятно, отыскавшийся наконец-таки дежурный по камере хранения.
Взгляд старшины очертил полукруг и споткнулся об открытую дверцу шкафчика. Дверца беззащитно обнажала свою оборотную сторону.
— Вскрыли все-таки?!
— Открыли, — сказала Вера.
— Где владелец вещей?
— Уже уехал, — сказал сережка обреченно.
— Так… Быстро вы. И каким же способом вскрыли?
— «Ай-кью», — сказал Сережка.
— Горький женский опыт, — добавил Павлик для полноты картины.
Старшина обследовал дверцу, ища следы повреждений. Дверца была чем-то заляпана, однако царапин, вмятин и иных повреждений не имела.
— Напрасно шутите. Я бы просил отвечать серьезно.
— Старик сам вспомнил, — сказала Вера.
— Если человек забыл, он вспомнить не может.
— Может, — сказала Вера.
— Не может! — возразил старшина, как припечатал.
Павлик придвинулся поближе к майору, почувствовав, что надо вмешаться. У майора было домашнее, неофициальное выражение лица, и китель не годился для парада. И фуражка была выгоревшая, со светлым донышком. Все это позволяло надеяться на взаимное понимание. Павлик разъяснил:
— Количество чисел у замка — девять в четвертой степени. Значит, имеем около шести тысяч вариантов шифра. Так ведь? И если не вспомнишь номер, будешь перебирать цифры примерно сутки. Все логично, товарищ майор?
— Логично, — кивнул майор, не высказывая, впрочем, особого интереса к этим выкладкам.
— Отсюда вывод: старик сам вспомнил.
— Они пытаются ввести в заблуждение, — предупредил старшина. — Старик не мог вспомнить. Он прибыл с периферии, ему это оборудование незнакомо. Я, товарищ майор, каждый день подобных стариков встречаю. И не было прецедента, чтоб вспомнили. Все голову теряют, понимаете ли. Шум стоит, гам.
— Мы только помогли вспомнить, — сказала Вера.
Парнишка-дежурный тоже осмотрел дверцу, зевнул с полным безразличием:
— Так я не нужен?
— Нет, — сказал майор. Он перевел взгляд на Сережку, на Павлика. Затем опять на заляпанную дверцу.
— Я их предупреждал! — сказал старшина. — Специально просил, чтоб не касались!
— Поезд ведь уходил, — напомнила Вера.
— А дежурного не найти было! — сказал Сережка.
Павлик снова обратил все надежды к майору:
— Старик говорил, что не может опаздывать. Лучше, говорит, под паровоз кинусь. Вероятно, какие-то срочные дела у него. Какое-нибудь задание важное… держался он очень внушительно.
— Я проверил паспорт, — сказал старшина. — Старик в игрушечной артели работает. Штамп стоит: «Артель «Красная Игрушка». Вы не пытайтесь запутать! — Павлик осекся.
— Какая разница, где он работает! — сказала Вера. — Кому хочется на поезд опаздывать? Все очень понятно!
Старшина доложил:
— Данные старика имеются, товарищ майор. Я взял на заметку. Беспокоит меня другое. Не исключено, что эти вот граждане натолкнулись на способ открывать камеры.
— Какой это способ? — спросил майор.
— Я только предполагаю. Они случайно могли натолкнуться на способ, который пока неизвестен. Иначе как бы они вскрыли? А впоследствии проболтаются, и могут возникнуть неприятности.
— Да нету таких способов! — нервничая, загорячился Павлик. — Смешно же! Неужели конструкторы не предусмотрели?!
— Всего не предусмотришь, — сказал старшина. — Телефонные автоматы — наглядный пример. Молодежь пошла слишком сообразительная.
Сережка сказал с укором:
— Я же сразу к вам побежал! Сюда вас привел! Зачем тогда приводить милицию, если мы взломщики?
— Не запутывайте простое дело. Вы поздней обнаружили этот способ.
— Нету у нас способа!!
— Полагаю, что стоило бы их задержать, товарищ майор.
— Полагаете?
— Для выяснения. Вполне возможно, что я ошибаюсь. Но с другой стороны, не дай бог, начнут страдать пассажиры. Вскрыта одна камера — могут быть вскрыты и остальные. Имеется прецедент.
— Мы вас не обманываем, — сказала Вера. — Даем честное слово.
Павлик заканючил, уже не заботясь о производимом впечатлении:
— Мы из турпохода, товарищ майор! Замучились жутко, мозоли на ногах… А сейчас метро закрывается! Если уже не закрылось!..
— Пройдемте, — сказал майор, перебрасывая планшетку из одной руки в другую.
— Куда?! Мы же все рассказали!..
— Пройдемте.
Старшина испытал минутную неловкость. Он не хотел, чтоб его считали сухарем и формалистом. Ребятишкам действительно пора укладываться в постели. Тем более, что вина их не доказана. И действовали они, надо полагать, без всякого злого умысла.
— Можно вызвать их завтра, товарищ майор.
— Продолжайте дежурство, старшина.
— Слушаюсь!
— А вас попрошу со мной, — сказал майор и повел всех троих к выходу.
4
Алексей Петухов сидел под фонарем — на манер бродячего бременского музыканта — и наигрывал самодельную песенку.
Над фонарем плясали, блестя крылышками, какие-то осенние мошки. Площадь внизу тихо шумела. Не мешали прохожие — не было их вовсе. Распевай, если нравится, во все горло.
Песенка лилась на редкость легко, свободно. Она очень нравилась Петухову. Но вот это обстоятельство его и смущало.
Что-то неладное происходит с его творчеством.
Он, Петухов, умеет создавать серьезные, значительные стихи. Выступает с ними в заводском клубе, публикует в газете. Но эти стихи, рожденные в поте лица, он почему-то вскоре забывает. Не снятся они ночами. Не звенят безотчетно в душе. Стыд и срам — Петухов читает их по бумажке, когда выступает в клубе… А вот всякие пустячки, рождающиеся сами собой, отчего-то запоминаются. Прилипают, как банный лист.
Если вникнуть в песенку, которую он исполняет сейчас, то руками разведешь. Ни складу, ни ладу, ни значительной темы. «Ускакали деревянные лошадки»… Вы представьте эту картину. Ведь кошмарное зрелище: какие-то палочки безногие скачут. И куда они скачут, простите? На пастбище? Но чепуховина эта возникла невесть откуда, и запомнилась, и даже понравилась, и Петухов исполняет ее. Вопреки здравому смыслу.
Пожалуйста — еще насмешечка проглядывает. Это просто поразительно. Петухов не стремился подшучивать над умом, деловитостью и глубиной взрослого человека. Он эти качества уважает. Он не прочь побольше их приобрести. И однако же — иронизирует над самим собой, посмеивается. Что же это такое? В конце-то концов — он хозяин своим стихам или нет?
Пальцы послушно тренькают по струнам, голос взволнован, сердце млеет. И в воображении возникают не безногие палочки, а что-то совсем иное. Красная полоса на небе. Плакучая береза на бугре и песчаная дорога. И пыль над этой дорогой. Твои босые ступни ощущают сухое тепло, ты бежишь по дороге; тебе весело и тревожно, тебе хочется обернуться… Откуда эта картина взялась? Петухов может поклясться, что не видел ее воочию. А она все-таки возникает — удивительно яркая, чистая, без ненужных мелочей, как в детских снах…
Сердце млеет, голос дрожит от переполняющих чувств. Все прекрасно и замечательно. Только вот нет у Петухова уверенности, что другие слушатели почувствуют то же самое. Где гарантия, что они увидят закат и березу, а не безногие палочки? Закат лишь подразумевается. Он только мерещится самому Петухову. А в стихах его нет. Что же это за стихи, когда — один пишем, а два в уме?
Нет, Петухов, правильно ты делаешь, стесняясь своих песенок. Рано их обнародовать. Учиться надо, развивать вкус надо. Работай над собой, стихи — это не баловство.
Бренча на гитаре и одновременно размышляя, Петухов почти забыл про Веру, Сережку и Павлика. А они вышли из вокзала вместе с каким-то милицейским майором.
Петухов поначалу не уловил связи в этом одновременном появлении.
— Ну, как? Удалось помочь?
— Успех превзошел все ожидания, — потусторонним голосом сообщил Павлик.
— Вот и отлично. А ты упрямился. Ни одно доброе дело, братец, не откладывай на завтра.
— Теперь-то не отложу, — сказал Павлик.
— Молодец! Ну, двинемся?
И тут майор вступил в круг света, отброшенный фонарем. Майор спросил:
— Товарищ — с вами?
— С нами, — виновато сказала Вера.
— Имущество ваше?
— Ага.
— Попрошу взять с собой.
Петухов ощутил наконец определенную связь явлений. Оказывается, майор имел отношение не только к ребятам. Но и к нему, Петухову, тоже имел.
Ничего не объясняя, майор смотрел, как туристы навьючиваются. Как морщатся и постанывают, сгибая натруженные спины.
— Вы чего это натворили?! — шепотом спросил Петухов, когда майор повел их по площади.
— «Ай-кью», — сказал Сережка.
— Женский опыт, — сказал Павлик. — Ни одно доброе дело не остается безнаказанным.
— Но, но!..
Вера пропустила вперед Сережку и Павлика, погрозила им кулаком.
— Ничего серьезного, Алеша. Так, недоразумение.
— Решается вопрос о наградах, — сказал Павлик.
Далеко шагать не пришлось. За углом, в переулке, молочно светилась бессонная вывеска: «МИЛИЦИЯ». У входа дремала патрульная «канарейка» — выкрашенная в радостный желтенький цвет «волга» с фонариком на крыше. Водитель сидел в ней, выставя локоть.
— Мы не этот автомобиль выиграли? — спросил Павлик, и это была последняя блестка его остроумия.
Наверно, на фантазию Павлика подействовали и стеклянная вывеска, под которую не хотелось спешить, и великолепная машина, в которую не тянуло усесться. И водительский локоть подействовал. Локоть-то в мундире был. А Павлика еще ни разу в жизни не водили под конвоем, он этих процедур не знал.
Неизвестное волнует, неизвестное страшит; Павлик побежал к майору, тряся рюкзаком; казалось, он дрожит весь:
— Товарищ майор!!. Мы забыли сказать — старик набрал номер с лотерейного билета! А потом нашел билет, понимаете?.. Очень просто было, а мы…
— Перестань!! — крикнула Вера.
— Я же объяснить… Мы этого не объяснили, вот нам и не верят!..
— Перестань!
Он стоял перед ней, качаясь, трясясь. Жалок он был до отвращения. И она подумала, что это очень хорошо, это прекрасно. Надо только запомнить вот такое его лицо. Человек с таким лицом не может нравиться. Все пройдет.
Горе, отчаяние Веры было в том, что он — лицемер и показушник, болтун и трус — ей нравился. Она старалась его презирать, старалась издеваться над ним. А он все равно нравился, и Вера не знала, что предпринять. Ей не презирать его хотелось, а только жалеть, не издеваться над ним, а только помогать. На перроне она заставила его нести ведро с грибами. Никто не подозревает, что Вера с наслаждением сама потащила бы это ведро и второй рюкзак потащила — только бы Павлику стало полегче… Но это пройдет. Вот она вдоволь насмотрится на отвратительную, жалкую его физиономию — и все пройдет.
А ничегошеньки-то не проходило.
Она смотрела на него, и ей хотелось подставить ему плечо и рюкзак снять, чтоб было ему полегче…
— Ненавижу! — сказала она одними губами.
— Товарищ майор! — произнес Петухов, окончательно разобравшись в событиях. — Я у них старший, я за все отвечаю…
Майор жестом руки прервал его, подошел к водителю оперативной машины.
— Ермаков, — сказал он. — Доставьте этих товарищей по адресу, который они укажут.
Водитель приоткрыл дверцу, оглядел туристов и все их снаряжение.
— Товарищ майор… — отозвался он неуверенно. — С таким грузом не поместятся… Багажник-то занят, вы ж знаете.
— Ничего, разместятся.
— Да никак невозможно, Товарищ майор. Не запихаю!
— Вам не надо стараться, Ермаков, — сказал майор. — Вы положитесь на этих товарищей. Они прекрасно все сделают.
Четвертая глава. История о дрессированных пчелах, живших на балконе, о грибах под кроватью, о сольной партии на трубе, а также о беспощадном, удивительном и незаметном поединке двух мужчин
1
Большая коммунальная квартира отходила ко сну.
Стихло на кухне шипенье сковородок и бульканье кастрюль; исчезла терпеливая очередь в ванную; погас в длинном коридоре свет, и сделались невидимы его закоулки — со всяческой рухлядью по углам, с корытами и велосипедами, подвешенными на стены, с голыми лампочками под потолком.
Закрылись плотнее двери комнат. Какое-то время из-за этих дверей еще доносились приглушенные голоса и шумы: пластинка докручивала иностранную песенку, вякал кот, просившийся на волю, бормотал и заполошно вскрикивал телевизионный комментатор. Но вскоре и они умолкли.
Засыпала квартира.
* * *
Лишь в одной из комнат — в самом конце коридора — продолжались какие-то странные хлопоты.
Миловидная женщина лет тридцати заканчивала тут уборку. Она подмела шваброй пол, расправила складки дешевого коврика возле двери, вытерла клеенку на обеденном столе. Оглянулась, проверяя: все ли в порядке, все ли радует глаз?
Комната, разделенная фанерной перегородкой, была тесной и неуютной. Однако содержалась образцово. От люстры с пластмассовыми колпачками и до старинной бронзовой ручки на дверях — все было начищено, вымыто и доведено до блеска.