— Меньше слов, — сказал Петухов. — Мы, например, помогали без рассуждений.
— Когда это было! Прошлый век.
— Но, но!
— Да нет, я не против традиций! Только перебарщивать не надо!
— Если потребуется, пойдешь и поможешь, — наставительно произнес Петухов.
Он основательно разместил на гранитном бортике рюкзаки поставил на сухое местечко ведро с грибами. А еще у него была гитара, запеленутая в полиэтиленовую простынку. Для защиты от осадков. Петухов проверил, не сеются ли в воздухе капли, затем распеленал гитару и тихонечко на ней забренчал. Кроме стихов он создавал также самодельные песенки, но почему-то стеснялся их исполнять — проборматывал для себя.
Сережка глянул на башенные часы:
— Через семнадцать минут закроют метро.
— Хорошо, еще есть такси, — сказал Павлик.
— Получку дадут во вторник, — не прерывая песенки, информировал Петухов.
— И как же быть?
— Мы в наше время не боялись трудностей, — сказал под музыку Петухов.
Приглушенно шумела перед ними площадь, отсвечивая иллюминированными лужами. Текли цепочки машин. Каждая машина несла белые или красные огни — чуть туманные и переливающиеся. Иногда казалось, что эти огни скользят и роятся сами по себе, как вольные светляки.
С башни поплыли медлительные, какие-то старинные звоны — это часы отбили три четверти.
И с последним ударом на лестнице появилась Вера; подскакивая на одной ноге, она затягивала развязавшийся шнурок на кеде.
— Вот и Золушка наша, — сказал Павлик. — Начинается сказка. Чем дальше, тем страшней.
— Сереж!! Ищи дежурного по камере! Павлик, пойдешь со мной! Алеше придется стеречь барахло, перетаскивать некогда!.. Скорее!
Павлик поерзал на бортике, но вставать медлил.
— Дед забыл номер?
— Ага!..
— И теперь не открыть?
— Ага!
— И поезд вот-вот уходит?
— В том и дело! Бросайте все, скорей!..
— Как по нотам, — подытожил Павлик. — Она думает, это исключительное событие. А это уже всем надоело.
— Меньше слов, — сказал Петухов.
— Да таких дедушек здесь табуны! Можно с утра до вечера помогать, и всем не поможешь! Я бы взял да плакат вывесил: «Со склерозом вход воспрещен!»
Сережка со вздохом поднялся:
— Идем, что ли…
— Ребята, я устал, как пес! — застонал Павлик, впервые в этом признаваясь. — Я пешком через город не могу! Издеваетесь вы, что ли?!. И родители взбесятся!
— У меня есть двушка, — сказал рассудительный и запасливый Петухов. — Я позвоню, родители не только поймут, но оценят. Шагай, шагай. Мы в свое время не капризничали.
3
Дед все ворочался в своем железном тупике, мученически отбивая поклоны перед шкафчиком. Наугад менял цифры, дергал за рукоятку, бухал оцарапанным, в ссадинах кулаком. Дверца сидела монолитно.
— «Неприступна, как гранит, вещи камера хранит!» — злорадно высказался Павлик, подступая к дедовской спине.
Павлик не особенно верил, что поможет. Эту камеру изобретали не простаки, которых перещеголяешь сообразительностью. И было бы куда разумней не вмешиваться, а подождать, пока Сережка приведет дежурного. Что же касается деда, то ему полезно будет убедиться в надежности сейфа. В следующий раз будет с уважением относиться к технике.
— Не зубоскаль! — сказала Вера. — Сообрази что-нибудь! Всего-то четыре цифры!
— Да? — усмехнулся Павлик. — Обычно это называется иначе.
— Как?
— Девять в четвертой степени.
— Вот видишь! Разбираешься ведь! — закричала Вера. — Пустите его, дедушка, он сейчас откроет!
Дед через плечо посмотрел на них, приподнял губу, как волк, оскаливая сухие десны:
— Взломщик, что ль?..
— Он самый, — не теряясь, сказал Павлик. — Рецидивист.
— Ступайте вы отседа. Не злите меня!
Дед был встрепанный весь, помятый, в расстегнутом дешевом полупальто, надетом на ватник, и в забеленных глиною кирзовых сапогах. Похоже было, что не на вокзале он ночевал, а где-то под кустами валялся.
Вера пропустила мимо ушей дедовский окрик.
— Вы не расстраивайтесь! Сейчас все сделаем!.. — Она улыбалась чуть ли не заискивающе, отмахивая волосы со лба.
Павлик тихонечко поманил ее, отвел в сторону, за шкафы.
— Не надо. Не лезь.
— Почему это?
— Не хочет — и не надо.
— Вот глупости! Он же расстроенный!
— По-моему, он это самое. Поддатый.
— Чего-о?
— Выпивши. Тяпнувши. Окосевши.
— Ну и что? — спросила она.
Павлик почувствовал, что она действительно не понимает. Растопырила свои глазищи и ждет объяснения. Ей нужны дополнительные резоны.
— Знаешь, я от таких подальше держусь. Не пачкаюсь.
— Во-он что…
— Пускай сами выпутываются.
— Я не заметила, что он пьяный, — сказала она. — Он расстроенный.
— А я заметил.
— И решил в сторону отвалить? Надо же, как интересно…
— Они ничего другого не заслуживают.
— Я не знала… Надо же!
— Рекомендуется соображать.
— Я недавно иду, а на улице пьяного инвалида бьют. Он защищаться не может, а его бьют. Ты бы тоже не пачкался?
— Не знаю. Я их не терплю, пьяниц.
Она смотрела с откровенным любопытством, изучающе. И опять у нее был такой взгляд, что не разберешь — засмеется или навсегда разругается.
— Ну, хорошо. Вернемся к нему, — на всякий случай уступил Павлик.
— У меня больше причин их ненавидеть, — сказала она. — Ты ведь знаешь. У меня гораздо больше причин.
— Ну, хорошо, хорошо! Вернемся!
— Мне должно быть еще противней. Верно ведь?
— Я ж сказал — идем к нему!
— Отправляйся-ка лучше к Петухову. Мы как-нибудь без тебя. А то нечаянно запачкаешься.
Павлик привык подчиняться ей, но после таких слов его не прогнали бы отсюда и с конной милицией. Теперь следовало доказать, что без него не обойдешься. Он кое на что способен. Держитесь, конструкторы сейфов. Вы, конечно, не простаки, но и человеческая сообразительность не имеет пределов. Особенно если она подогрета обиженным самолюбием.
Павлик прошагал обратно в тупичок, присел возле деда:
— Послушайте-ка! На бумажку цифры не записывали?
— Не-а! — рыкнул дед, обеими ручищами сотрясая шкаф. К Павлику дед не поворотился, глаза не скосил — пренебрег.
— Значит, не боялись, что забудете… Уже легче. Значит, номер взяли не с потолка, он был знакомый… Рассуждаем дальше. Какие цифры может человек помнить, не записывая на бумажку? Очень просто: год рождения, месяц, число.
— Прочитай сперва! — Дед потыкал ободранным пальцем себе за плечо.
Над шкафчиками свисал с потолка жестяной плакатик:
Павлик прочел, удовлетворенно покивал:
— Логично. Почти у всех год рождения начинается с единицы и девятки. Практически половина шифра отпадает…
— Шел бы ты со своими рассужденьями!
— Это значит, мы рассуждаем правильно! — смиряя себя, сказал Павлик. — Одним знакомым номером меньше. Что остается? Сейчас подумаем… Можно использовать номер телефона. Номер дома и квартиры. Угадал?
— В самую точку! Только я без телефона проживаю. И все избы у нас не нумерованные!
— Так… Остается еще меньше вариантов. Номер паспорта. Возраст. М-м-м… Размер сапог.
Дед тряхнул шкафчик с такой силой, что внутри загромыхало, повалилось что-то.
— Не зли, тебе сказано!!. Мелет ер-рунду!
— Мы же помочь стараемся! — вступилась Вера, и голос у нее стал жалобный.
— Языком стараетесь?! Дежурного сыскать надобно! Провалился, паразит, не сидится ему на месте!..
— Побежали за дежурным! Найдут его!
— Найдут, когда паровоз свистнет!
— Да нет же, вот они!.. — радостно вскрикнула Вера, приподнимаясь на цыпочки. — Все в порядке!
По лабиринту, малиново звеня подковками, приближался очень долговязый, баскетбольного роста милиционер. Его фуражка с кантиком пылала, как новенький спасательный круг, высоко над шкафчиками. Невидимый Сережка топотал где-то впереди, показывая дорогу.
Милиционер осторожно вдвинулся в тупичок, пересчитал всех взглядом. Тронул козырек:
— Старшина Гребенкин. Что у вас тут?
— Горю вот, как ракета американская! — Дед съездил по шкафчику локтем. — Отпирай скорея! Позабыл эту цифирь!..
— Попрошу документы.
— Зачем еще?!
— Извините, но так положено.
Из глубинных пластов — под ватником и рубахами — дед выкопал поношенный паспорт с заломившимися уголками.
— На!.. Да не канителься, поезд ведь!..
Ногтем подцепляя странички, старшина исследовал паспорт от корочки до корочки. Приятно было смотреть на старшину. Сердце радовалось от его вежливости, воспитанности, внешнего вида. Форма так сидела на нем, что хоть сейчас на парад.
— Скорея ты!.. Завели манеру: то не сыскать никого, то чешутся заместо дела!
— Спокойнее, гражданин. Сами виноваты, а высказываетесь.
— Ну, мой грех, мой! Дак чего — в ногах валяться теперь? Отпирай, а то разнесу этот дот!
— Нехорошо, гражданин. Напрасно вы так. Это сделано для вашего удобства. Культура, порядок. Не надо в очереди время терять…
— Что ты мне библию читаешь?! — еще яростней вскинулся дед. — Твое дело — отпереть, и до свиданьица! Где ключи?!
Старшина выправил уголок на паспорте, вернул деду.
— Все сделаем, что положено.
— Дак валяй!..
— Сейф вскрывает механик. При свидетелях. Вы, гражданин, назовете свои вещи, а мы проверим. У нас ведь инструкция существует.
Дед ахнул:
— Столько еще мороки?!.
— А как вы думали?
— Упущу поезд, упущу ведь!
— Поедете следующим.
— Кабы я мог следующим-то — неужто кричал бы? Неужто перед тобой выплясывал бы?! Ну, шутник! Бежи за своим механиком! Чтоб через минуту здеся был!
Старшина еще раз обвел взглядом всех присутствующих.
— Дети — ваши?
— Ай не видишь: вылитые мои!
Вера улыбнулась:
— Мы просто так. Мы помочь хотели.
— Прошу без меня ничего не предпринимать! — сказал старшина, поворачиваясь по-строевому.
Малиновые подковки прозвенели за шкафчиками, обозначая каждый размеренный шаг старшины.
— Во народ! — потрясенно произнес дед. — Эх, кабы время было, я б их тут перевернул кверху воронками! Глядите: не может он бегом, малокровный! Ему — что на этот поезд, что на другой пихнуть. А я телеграмму отбил, опоздаю — дым коромыслом взовьется!
Вера смотрела на деда, поправляя волосы растопыренной пятерней. Улыбалась. Дед чем-то ей нравился — это было заметно.
— Вы когда этот шкаф закрывали? — спросила она. — Вчера?
— Утром, чтоб ему треснуть!
— Как это было?
— Чего — как?! Сломя голову было! Время — в обрез, соскочил с поезда, несуся на телеграф. Да по лестницам этим! Да с чемоданом! Все руки пообрывал! Вот на обратном-то пути и соблазнился: гляжу — конура эта собачья нарастопашку!
— Ага, ага… Сначала, значит, вы телеграмму отправили. А сможете вспомнить — как вы ее отправили?
— Опять — как?!
— Ну, постарайтесь подробно: заполнили бланк, подошли к окошечку… А потом?
— Да что ты ко мне привязалась-то? — замученно спросил дед. — Али я дикий? Задом наперед телеграмму отбиваю?
— Не в этом дело, господи! Нечего тут обижаться! Просто попытайтесь вспомнить!.. — Вера говорила все настойчивей.
— У меня одно в голове! — закричал дед. — Беги да ложись под поезд!
— Как не стыдно!
— Чего-о?!
— Конечно! Как не стыдно — панику тут устраивать! Вспоминайте!.. — Вера обернулась к мальчишкам: — И вы не торчите столбами, думайте! Ну? У кого «ай-кью» выше?
— «Ай» чего? — спросил дед.
— «Ай-кью»!
— Это еще что такое?!
— Коэффициент умственного развития!
У деда брови полезли под шапку.
— Мать честная!.. — проговорил он. — Ну, тогда само собой. Тогда помирать рано. Напрягай, ребяты, коэффициент!
Вера не смогла на него больше сердиться — рассмеялась. Отличный был дед, честное слово. Даже ругаться с ним было интересно.
— Ладно, — сказала она. — Сейчас напряжем. Не помните, сколько вы за телеграмму уплатили?
— Кабы знать — навек затвердил бы. Рупь с копейками.
— Сдачу вам сдали?
— Сдачу?!
Дед переспросил это — и вдруг распрямился и тихонечко замычал, застонал, будто язык прикусивши. Разбойничьи его глаза, мерцавшие как темная торфяная вода, сделались пусты и бессмысленны. Целую минуту, не меньше, он переживал какое-то потрясение, отключившее его от окружающего мира.
Потом дед запустил руку под ватник и рубахи, судорожно там закопался. Извлек из тайных глубин какие-то затертые бумажки, ключик на веревочке, страшных размеров пуговицу. И в довершение — три лотерейных билета, совсем чистых и свеженьких.
— Вот… — произнес он, словно вполголоса «ура» крикнул. — Вот они!.. Как же я не вспомнил-то?! Ну, старый я пень! Ну, чурка осиновая!! Ребяты, отоприте-ка… У меня аж в глазах черно!
А они еще не понимали ничего, даже Вера не догадывалась — тупо смотрела на розовенькие, в разводах, билетики.
— Здеся номер-то! — загремел дед. — С билета он взятый! Всучили мне лотерею, сдачи на телеграфе не было! А я и забыл про них, затолкал поглубже в карман — и забыл! До выигрыша не вспомнил бы!
Сережка и Павлик выхватили у него билеты, сунулись к шкафчику. Сверяясь с цифрами серии, ошибаясь от спешки, защелкали ребристыми черными кнопками.
— Ну, девка!.. — сказал дед и ткнул ее в плечо. — В министрах тебе заседать! Удивила!.. Поспею ведь теперь, ей-богу! Настигну поезд! А напоследок вот чего: эти билеты — чтоб им в печке сгореть! — забирайте себе как премию! По штуке на нос!
— И не вздумайте, — отказалась Вера. — Еще чего!
— Награждаю! Не спорь!!
— А вдруг выигрыш там? Автомобиль «волга»?
— Дак что — спохвачусь? Пожалею? И-и, милая, я тебе автобазу цельную не пожалел бы! Эй, там!.. Ребяты!.. Не кувыркайте вы чемодан, лешаки!!
Сережка и Павлик уже открыли дверцу шкафчика и теперь вдвоем вытягивали фанерный, обтянутый драною клеенкой чемодан. Наверное, когда дед сотрясал шкафы, чемодан завалился набок, его покоробленная крышка отомкнулась. И на железное дно шкафчика, до блеска натертое тысячами узлов и сумок, просыпались комья глины.
Этой глиной чемодан был набит доверху. Отдельные ее комья запакованы были в оберточную бумагу, в тряпки, в пленку, но добрая половина лежала просто так, навалом. К глине пристали желтые листики, мусор. Ничего не скажешь — ценнейший груз транспортировал дед. Стоило переживать и кипятиться…
— Не кувыркайте!!. — Дед растолкал Сережку и Павлика, присел перед чемоданом и широкой ладонью, как черпаком, принялся тщательно собирать глину. — Эдак и не довезешь… Р-размазали бутерброд!! Сколь времени-то на казенных?
— Без пяти, — сказал Сережка.
— Рысью надо, рысью!.. — Дед прижал крышку коленом, в чемодане чавкнуло и запищало. — Прощайте, ребяты. Малокровному скажите: пусть шибче бегает! Инструкция хилая!.. Мне бы лишний часок — я бы навел здесь порядки!..
— Я помогу тащить, — сказал Сережка.
— Пупок не развяжется? Впрягайся тогда. Да сбоку, сбоку держись, а то стопчу еще ненароком!..
Дед рывком оторвал от пола чемодан. Сережка схватился за скрипящую ручку с другой стороны — сопя, как борцы, они выбрались из тупичка, побежали по мраморным плитам, приседая и оскальзываясь.
— Где дорога-то? — кричал дед. — Сюды, что ли?.. Как в норе кротовьей: кругом отнорки!
Павлик отряхнул куртку, вынул носовой платок, послюнил и стал вытирать замазанные глиной пальцы. Глина была въедливая, под стать владельцу. Вытрешь — а она опять проступает.
— Лихо у тебя получилось! — сказал он Вере.
— Да ну… Случайно вышло. Я сама не ожидала.
— Нет, лихо! Прямо потрясла логикой — где, что, когда?.. Все подробности! Мне и в голову бы не стукнуло — про эту сдачу спросить.
— Это не логика, — сказала Вера.