И тут они вспомнили о конспирации и опять неразборчиво зашептались до самого утра.
Только Алешка безмятежно спал всю ночь. И сжимал под подушкой кулак. С трофейным ножом.
Тревожные события
С этого дня мы стали жить как в осажденном замке. Поглядывали по сторонам, вздрагивали от неожиданных звуков — нам все время казалось, что кто-то недобрый и коварный незаметно следит за нами, чтобы застать врасплох. Прежде чем выйти за ворота, мы высовывали голову и вертели ею во все стороны. Мы настороженно обходили опасные места, где могла бы нас ждать засада. Оборачивались каждые сорок секунд. А Лешка, как в боевиках, открывал двери только ногой и сразу отскакивал в сторону. И один раз чуть дядю Колю не пришиб — он как раз стоял за дверью. Но все обошлось. Правда, у дяди Коли в этот момент было в руках полное лукошко с яйцами. Но мама извинилась и быстренько вымыла пол, и стены, и потолок, и окно, а остальные два яйца мы зажарили.
— Ты права, — сказал дядя Коля маме. — Не бандитов нам надо бояться.
А потом стали происходить странные вещи. Загадочные. Как-то мама с папой собирались в магазин. По обычной программе: мама полчаса выбирала юбку, будто не в магазин шла, а на презентацию, а папа изо всех сил причесывался перед зеркалом. И Лешка, конечно, сказал:
— Пап, а у тебя лысина меньше стала.
Папа погладил Алешку по голове и чуть не заплакал. Но мама отодвинула его от зеркала и стала внимательно изучать в нем свое лицо как чужую страну. Чтобы покрасить глаза и ресницы. Потом раскрыла сумочку с помадой, порылась в ней…
— Так, — сказала она ледяным голосом. — А где папины сигареты? — И посмотрела на нас своим любимым взглядом — «насквозь вижу».
Папа пожал плечами:
— Я тебе их отдал.
— Я их в косметичку положила.
— Я не курю, — сказал я.
— Я тоже, — сказал Алешка. — Ни разу. В школе… Во дворе… А уж на сеновале… Не то что… — и он вовремя прикусил язык. Тем не менее сигареты исчезли.
В тот же день, когда дядя Коля вернулся с молокозавода и сгружал с телеги пустые фляги, с пруда донеслись звонкие вопли — Алешка звал его на помощь.
Мы, конечно, побежали все — испуганные и вооруженные кто чем, а мама прямо с веником.
Но ничего особо страшного не произошло: Алешка ловил на удочку карасей и уронил в воду мамину «итальянскую соломку», которую он почему-то послушно надел в тот день от солнца. Шляпа уже довольно далеко отплыла от берега. Она как красивый кораблик покачивалась под самым концом той ветки, по которой мы выбирались из воды. Папа уже хотел ступить на нее, но Алешка схватил его за руку:
— Нет, пусть дядя Коля достанет, он лучше умеет. А то ты еще упадешь.
Дядя Коля гордо посмотрел на папу, лихо заломил свою ковбойскую шляпу и пошел выручать чужую.
Мне показалось, что как только он шагнул по ветке, она тихонько скрипнула. И еще. И еще. С каждым шагом она трещала все сильнее. Но гордый доверием дядя Коля ничего не замечал: он смело шел и только чуть-чуть придерживался за верхнюю ветку.
Оставался всего один шаг до шляпы… И тут нижняя ветка ужасно треснула и обломилась. И дядя Коля повис над прудом. Но верхняя ветка была намного тоньше и быстро опускалась под его весом. Наконец дяди Колины сапоги коснулись воды, и он понял, что делать все равно больше нечего. И разжал руки…
Когда он вынырнул, Алешка был уже за сараем и кричал оттуда:
— Это не я, не я! Это рэкетиры!
Конечно, рэкетиры, подумал я, то-то ты утром в сарае шарил, ножовку искал.
Дядя Коля выбрался на берег по другой ветке, сперва проверив ее на крепость, и, выливая воду из сапог, сказал:
— Опытной рукой сделано. Видите, подпилено-то снизу. Чтоб незаметно было. И чтоб не сразу переломилась. Но зачем?..
В развалины нам в эти дни выбраться не удалось. И слава Богу. Мне эти раскопки уже порядком надоели. Ни в какой клад я не верил. Ходил с Алешкой только ради его безопасности, да он и сам начал сомневаться. И сказал мне по секрету:
— Ничего мы там не найдем со своей лопатой. Там экскаватор нужен. Дядя Коля говорил, у него друг есть с экскаватором. В Можайске. Давай попросим.
— Придумал! У него и на Дальнем Востоке друзья есть. Подрывники. Давай уж всех соберем.
— Ну тогда давай с тобой к этому сумасшедшему учителю сходим. Может, он что-нибудь знает. А мы у него выпытаем осторожненько. Пойдем, а?
И того не легче! Но этот хоть поближе. И я согласился, ведь если Лешка упрется, его не сдвинешь. А одного его отпускать нельзя.
Но нас и двоих не отпустят.
И мы придумали хитрость. Я выберусь задами и буду ждать Лешку возле школы, а он уйдет с фермы обычным путем. И вот Лешка подошел к воротам.
— Ты куда? — сразу же бдительно спросил папа.
— Пописать.
— Вон туда, — папа махнул в сторону туалета.
— Занято, — отрезал Лешка.
— Кем? — не поверил папа.
— Пчелами, — Лешка знал, что папа боится пчел и мышей больше, чем маму. И ни за что не пойдет проверять.
— Ладно, иди. Но быстро.
— Как получится, — буркнул Алешка и скользнул за ворота.
Учитель жил недалеко от школы в обычном деревянном доме. Вокруг него бродили куры и козы. И сушилось на веревках белье. А на стене была прибита медная табличка в узорах: «Памятник старины. Охраняется государством».
— Плохо охраняется, — заметил Алешка. — Вот-вот развалится.
Действительно, «памятник старины» со всех сторон подпирали жерди, окошки все покосились, а крыша заросла мхом.
Мне было немножко страшновато входить в дом — как бы не рухнул нам на головы. А потом — все-таки сумасшедший. Наверное, с клюкой, весь в лохмотьях и весь зарос бородой и волосами. Но Алешка держался уверенно и снисходительно меня успокоил:
— Не бойся, он не кусачий. — В сенях мы постучали в дверь и услышали звучный голос:
— Прошу вас.
Мы вошли, и никакого сумасшедшего там не было. За столом, возле печки, сидел учитель в черном костюме и белой рубашке с галстуком, с узенькой аккуратной бородкой, и ел обыкновенную картошку.
— Здравствуйте, господа, — он встал и сделал красивый жест в сторону чугунка, будто там была не картошка, а устрицы. — Не угодно ли?
Алешка вдруг шагнул к столу и ловко, коротко, как гусар, склонил голову:
— Благодарим вас, мы по делу.
Я даже глаза вытаращил от таких манер.
— Прошу в кабинет, — учитель промокнул губы полотенцем вместо салфетки и отдернул штору в закуток, где стояли письменный стол, кресло и лавка, покрытая шерстяным одеялом. Над столом висела красивая застекленная рамочка, а в ней что-то вроде старинного письма выцветшими чернилами. — Присаживайтесь, господа. — И он придвинул Алешке кресло. — Вас, несомненно, привел ко мне интерес к усадьбе Оболенских? Полагаю, что имею удовольствие видеть его достойных потомков, влекомых вполне объяснимыми чувствами к родному пепелищу? Кофе? Сигары? Или по бокалу бургундского?
Да, подумал я, если бы он молчал, вполне сошел бы за нормального. Даже за умного. Но с Алешкой, как ни странно, они мгновенно нашли общий язык, беседовали так, будто давно знали друг друга и часто встречались у каких-то общих знакомых. И после первых слов этот псих уже называл Алешку князем, а он его господином учителем.
— Да, знаете ли, все это очень интересно, — важно вещал Алешка, закинув ногу на ногу, — но ведь никаких реальных следов клада до сих пор обнаружить не удалось…
Я даже не заметил, как он повернул разговор в эту сторону. Я вообще его не узнавал. Я смотрел на эту шпану вернадскую и думал: когда он успел вырасти и где успел нахвататься?
— По части прямых свидетельств — безусловно с вами согласен, — так же важно отвечал «г-н учитель». — Однако есть косвенные, — и он кивнул на письмо в рамочке, — и, смею вас уверить, достаточно убедительные.
— Вы позволите взглянуть? — привстал Алешка.
— Будьте любезны, — и учитель снял рамочку со стены. — Это письмо князя какому-то родственнику в Париже. Обратите внимание на приписку, вот здесь: «Спешу также сообщить, мой друг, что все наше достояние мы благополучно переправили к дедушке. Надеюсь, там оно сохранится в неприкосновенности до той поры, когда им смогут воспользоваться законные владельцы».
— Пожалуй, вы правы, — очаровательно согласился «юный князь Оболенский». — Только где же теперь искать дедушку?
— Увы! — Учитель возвел глаза к потолку. — В одна тысяча восемьсот девяносто пятом году по Рождеству Христову старый князь завершил свой земной путь. И был предан земле неподалеку отсюда. В фамильном склепе Оболенских.
— Это в часовне, что ли? За усадьбой? — не выдержал Алешка светского тона.
— Естественно, мой юный друг, где же еще? — Я слушал весь этот бред и думал: кто же тут спятил — они или я? И как бы поскорее вытащить Лешку отсюда. Но они уже, слава Богу, заканчивали разговор и церемонно прощались. «Юный князь» с достоинством откланялся и даже ловко «щелкнул каблуками». «Г-н учитель» выразил удовольствие от беседы и надежду на новую, еще более приятную встречу.
— Уверяю вас, — загадочно добавил Алешка, — что вы не разочаруетесь…
— Ну и псих, — передохнул я на улице. — Нашел, что на стенку вешать. Хорошо еще, свой сундучок не вытащил.
Алешка внимательно посмотрел на меня, ни слова не сказал в ответ, только опять загадочно улыбнулся.
Дома наш побег раскрылся. И нам попало. Но не очень: послали картошку окучивать. Мы работали до вечера. И все это время Алешка молчал и о чем-то думал. А после ужина они с дядей Колей пошли за коровами. Алешка загнал Красулю и Апрелю в коровник, затворил за ними ворота, напоил их, натаскал в кормушки сечки.
Я опять подумал о том, как он повзрослел за эти дни, загорел, обтрепался. Каким стал уверенным.
И мама, наверное, тоже об этом думала. Потому что она стояла на крыльце с подойником и, улыбаясь, смотрела, как умело Алешка управляется по хозяйству. Дядя Коля его даже на сено брал и очень хвалил. А мне опять за него почему-то стало тревожно.
И я опять долго не мог заснуть. Сначала я думал об Алешке, об этом разговоре с учителем, об этих гадах, которые не дают нам жить спокойно, а потом услышал, как кто-то внизу тихонько встал и вышел в сад. Я, конечно, выглянул — это был папа. Он тихонько пошел в сторону пруда, к дальнему сараю, где было свалено всякое старое барахло. И я, крадучись, пошел за ним. Вдруг ему понадобится помощь, а рядом никого нет. Вот тут я как выскочу!.. Как заору!..
Папа вел себя как-то странно, все время оглядывался, а у сарая нагнулся, приподнял край старой бочки и что-то оттуда достал. И зашел за сарай.
Я подкрался поближе и осторожно заглянул за угол… Вот оно что! Вот куда пропали сигареты из маминой сумочки! Вот как он держит слово! Ну, батя, погоди!..
Папа чиркнул спичкой… И тут же в кустах, что за прудом, сверкнула яркая вспышка и что-то грохнуло.
Я ничего еще не успел сообразить, а папа уже отшвырнул сигареты, схватил лопату и бросился в кусты, ругаясь матом. Я такого от него еще никогда не слышал. И побежал за ним. Может, еще что-нибудь выдаст… А меня уже догонял дядя Коля с ружьем. Мы пролетели кусты насквозь, все вымокли от росы и только успели увидеть, как вдалеке на проселке мелькнули габаритки какой-то машины. Дядя Коля вскинул ружье, но стрелять не стал — далеко.
— Ушел, — перевел он дыхание. — Караулил, сволочь! Дима, сбегай за фонариком. Только осторожно, не буди наших. — Мама, конечно, не спала. Она сидела в одеяле на кровати.
— Что случилось? — Глаза ее были широко распахнуты.
— Да ничего, — небрежно отмахнулся я. — Дядя Коля вроде лису подстрелил возле курятника. Или собаку бродячую. Где фонарик? Он просил принести.
Я взял фонарик и спокойно вышел, а уж в саду побежал.
— Свети, — сказал дядя Коля, раскрыл нож и стал выковыривать из углового столба сарая застрявшую пулю. — Ты где стоял? — спросил он папу. — Здесь? А выстрел был оттуда? Значит, он в тебя не целил — предупреждение послал. Черт с ними, переведу завтра деньги.
— Это не выход, — не согласился папа, пытаясь незаметно затолкать пяткой сигареты обратно под бочку. Тоже мне — конспиратор, нашел место. — Тогда они вообще от тебя не отстанут. Каждый месяц платить будешь. Пока совсем не разорят.
Дядя Коля отколол щепку, и пуля упала ему в руку. Он покатал ее на ладони:
— Пистолетная. Ладно, посмотрим, утро вечера мудренее. Если бы их на открытый бой выманить… Я бы мужиков в деревне поднял. У нас деревня партизанская, недаром Храброво называется. Небось в каждом доме по стволу найдется…
Дядя Коля сунул пулю в карман, и мы вернулись в свою любимую баню.
— Как поохотились? — спросила мама. Видно, она не очень-то мне поверила. — Как лисичка?
— Ушла, — равнодушно сказал дядя Коля, вешая ружье на стену. — Да оно и не жалко — летом какой у нее мех?
Похищение
Лешка определенно что-то задумал. К чему-то готовился. Припрятал фонарик, свечной огарок и спички. Стянул зачем-то со столбов бельевую веревку. Увязал все это в узелок и спрятал в сене.
Я решил незаметно за ним приглядывать — как бы в беду не попал со своими фантазиями. Я почему-то очень привязался к нему в последнее время, как-то чаще и сильнее чувствовал, что он — мой младший брат, мне даже было приятно, когда просыпаешься ночью на сеновале, а он сидит рядышком, уткнувшись носом в мое плечо. Или брыкается во сне ногами. И мне все время казалось, что он самый беспомощный и беззащитный из нас. И я все время старался быть с ним рядом, чтобы не оставить его с бедой наедине.
Внешне жизнь наша протекала спокойно, размеренно, в неустанных трудах, хотя мы каждую минуту ждали решающего «наезда» рэкетиров. Но бандиты бандитами, а работать-то все равно надо. И дядя Коля часто приговаривал: «Как потопаешь, так и полопаешь».
А иногда — наоборот. Что тоже правильно. И как-то ближе.
И хотя мы были городские, он очень часто нас хвалил. Потому что мы многому научились. А родители наши, оказывается, очень многое и раньше умели. А мы не знали об этом, даже не догадывались.
И как-то так получилось, что у каждого появились свои обязанности. Каждый делал то, что у него лучше получалось и что больше нравилось делать.
Мама готовила, стирала, убиралась в доме, ходила под охраной в магазин, занималась цветами и овощами.
Мне очень полюбилось поливать огород: как-то самому становилось легче, когда свежие струйки воды падали из лейки на серую, высохшую за день землю. Как она становилась черной, мягкой, влажной. Как свежеют, жадно утоляя жажду, листочки растений, как блестят на них холодные искристые капли, будто роса. И как они крепнут на глазах, словно наливаются волшебным соком. И еще я полюбил запрягать лошадей и колоть дрова. Почему-то в это время хорошо думается. И мысли умные приходят, простые и добрые. Наверное, от запахов лошадиной сбруи и расколотых поленьев.
Папе дядя Коля давал самую неквалифицированную работу — ямы копать или чего-нибудь с места на место перетаскивать.
Но лучше всех работал Алешка. Он как-то очень быстро приспособился, все у него получалось по-своему, но очень ладно и хорошо. Все он умел, а когда научился — мы и не заметили.
Чаще всего Лешка возился с Пятачком, который рос прямо на глазах, все больше розовел и округлялся. И очень полюбил Алешку. Сразу его узнавал и радостно хрюкал. И если Алешка чесал его за ухом, то Пятачок прямо балдел от удовольствия, валился на спину и подставлял розовое брюшко — мол, чеши уж дальше, раз начал, валяй по полной программе.
Иногда Алешка выпускал его во двор, побегать. И тогда Пятачок сначала делал круг почета, а потом ходил за ним следом как собачонка: рыльцем в Алешкины пятки и хвостик крендельком. Даже на пруд его провожал, когда Алешка ходил ловить карасей. И терпеливо валялся рядом на солнышке. То есть на травке. Но очень не любил, когда Алешка купался — волновался за него, бегал взад-вперед по берегу и визжал так, что даже прибегал Ингар — посмотреть, что такое случилось? И как бы это не пропустить.
А когда Алешка что-нибудь говорил, Пятачок поднимал свой пятачок и терпеливо его слушал, поводя и подергивая прозрачными треугольными ушами и внимательно глядя заплывшими поросячьими глазками с белыми ресницами. «Избалуешь ты его, — говорил дядя Коля, — придется тебе в Москву его брать. Ведь он без тебя скучать будет».