Лешку почему-то вообще все животные любили. Ингар в нем души не чаял, кошки все время к нему под одеяло или на коленки лезли, коровы его, как солдаты командира, слушались, даже куры от него не бегали, а все время боком на него поглядывали, будто что-то хорошее от него ждали. Даже клевали у него с ладони хлебные крошки и ворковали при этом как голуби. Алешка с ними со всеми какой-то общий язык имел. Он понимал — что они хотят, и они понимали, чего он от них хочет.
Вообще Алешка ни от каких работ не отлынивал, но я заметил, что он с большим старанием занимается с животными. И никогда на них не сердится, даже если они сделают что-нибудь не так. Например, кормушку перевернут или поилку опрокинут. Всегда он напевает что-то, разговаривает с ними. И они его очень внимательно слушают, с интересом, с доверием, с уважением. Как старшего товарища.
Однажды мы такую картину наблюдали. Ингар что-то натворил, и Алешка ему выговаривал; стоит посреди двора, мораль читает и для убедительности, как мама, строго пальцем покачивает. Ингар сидит перед ним, задрав морду, и то к одному плечу, то к другому ее склоняет. Прислушивается, чтобы ничего не пропустить, и все правильно понять, и больше так никогда не делать.
Дядя Коля уже ему миску с кормежкой вынес: «Ингар, Ингар, обедать пора!», а тот — ноль внимания. Уставился на Алешку и голову все ниже опускает, уши прижимает — стыдно ему, пробрали его Алешкины укоры…
Вставали мы очень рано, потому что дел все прибавлялось. Дядя Коля доил и выгонял коров. Мама кормила кур, поросят и всех нас завтраком. Потом мы с Алешкой уходили на пастбище, и он учил меня хлопать кнутом. В полдень на дойку приходила мама, а за ней дядя Коля и папа несли бидоны для молока и скамеечку для мамы. Она повязывала голову красивой косыночкой и совсем становилась похожа на молодую крестьянку.
Мне очень нравилось смотреть, как она доит коров. Сначала упругие струйки молока из вымени звонко звенели в подойнике, но постепенно — все глуше и глуше, просто шуршали. И молоко поднималось в ведре шипящей густой пеной, и вместе с ним поднималась волна замечательного запаха. Мама, сдувая со щеки выбившуюся прядь волос, сцеживала молоко во флягу, а довольная Апреля тянулась к ней лобастой безрогой мордой, просила вкусненького. Потом мама наливала нам по кружке парного молока — вкуснее всякой колы, — и мы выпивали его залпом и шли обедать. А Ингар оставался стеречь коров, потому что после дойки они ложились в тень и отдыхали.
После обеда мы тоже отдыхали и занимались кто чем. Дел хватало. Не хватало техники. Дядя Коля все время на это жаловался. И все время Алешку нетерпеливо спрашивал, когда же он продаст свои сокровища и купит трактор, да и мы тоже понимали, как нам не хватает механизации труда, чувствовали это своей спиной, и руками, и ногами. С одной картошкой замучаешься. А ведь, кроме скотины и огорода, была еще тыща неотложных дел, все время надо было что-то подправлять, налаживать, строить. И в первую очередь — курятник расширять, дяде Коле должны были скоро завезти птичий молодняк — цыплят, утят, гусят, — а курятник для них еще не готов.
Поэтому дядя Коля договорился с лесником и свалил несколько деревьев для строительства птичника. Надо было теперь их вывезти из леса. И мы все собрались ему помогать, мама даже туесок взяла для земляники. А Алешка вдруг пожаловался на голову и сказал, что останется дома, полежит в тенечке. Мы переглянулись. Нам это не понравилось.
— Не хотелось бы его одного оставлять, — тихо сказал папа.
— Да ничего, — успокоил нас дядя Коля. — Я думаю, у нас денек-другой спокойный еще есть. Запрется на все замки, Ингара с собой в дом возьмет. Ничего.
— Ну, хорошо, — сказала мама, обеспокоенно трогая его лоб. — Выпей молока и ложись.
Дядя Коля вывел из загона лошадей и все приговаривал, вздыхая, по дороге в лес:
— Эх, мне бы тракторишко веселый. Хотя бы один. Да единственный грузовичок на круглых колесах, да две единственные косилочки. Эх! — и махал рукой.
Вернулись мы не скоро. Правда, деревья уже были свалены, но их нужно было очистить от сучьев, распилить, обвязать тросом, и мы провозились довольно долго, пока сделали первый рейс.
Алешки дома не было, и мы сначала забеспокоились, но папа кивнул в сторону пруда — там над кустами деловито торчала Лешкина удочка и маячила мамина плавучая «соломка».
— Выздоровел, — улыбнулся дядя Коля. — Хитрец. — И мы снова отправились в лес, и снова задержались, потому что застряли в канаве, пришлось выпрягать лошадей и выкатывать бревна вручную на ровное место.
Когда мы вернулись, Алешкина удочка все еще торчала над прудом.
— Ну, вот, — сказал дядя Коля, после того как мы откатили бревна на место и отдышались. — Завтра ошкурим, и можно их ставить.
Мы вымыли руки и умылись, и папа свистнул Алешке, чтобы шел ужинать…
Но тут вдруг к воротам подлетел знакомый ржавый «жигуленок». Он резко, с визгом развернулся к нам боком, истошно завопил писклявым сигналом — и из распахнувшейся дверцы вылетел какой-то небольшой предмет, перелетел через забор и упал посреди двора как раз между нами.
— Ложись! — рявкнул дядя Коля и свалил меня с ног. А папа толкнул маму.
И мы все уткнулись носами в землю и ждали взрыва. Лежали долго, не шевелясь, уже давно умчалась, хлопнув дверцей, машина, уже отлаялся Ингар и уснул в будке, уже потянуло из кухни пригоравшей без присмотра картошкой, уже куры собрались возле сарая, чтобы идти спать, а мы все лежали…
Наконец, мне села на шею оса и стала ползать по ней, примеряясь, куда бы ловчее меня тяпнуть. Я не выдержал, вскочил и присмотрелся. Это была не граната. Это была магнитофонная кассета.
— Вставайте-ка, — сказал я, отряхивая от пыли живот и коленки. — Не взорвется… Разлеглись…
Но дядя Коля, когда ее увидел, испугался еще больше. Он схватил кассету и бросился в дом, где на террасе у него стоял магнитофон. Мы — следом за ним. Он воткнул кассету в магнитофон, щелкнул клавишей…
Сначала послышалась какая-то музыка, потом тишина и какие-то неясные звуки, вроде шума деревьев и птичьего щебета, а потом — чужой незнакомый голос, жестокий, упрямый, немного насмешливый:
— Слушайте, козлы! Вас предупреждали по-хорошему. Три раза. Больше предупреждений не будет. Ваш малец у нас, в надежном месте. Сейчас он это подтвердит. Если завтра утром не отстегнете наличными десять лимонов, мы для начала пришлем вам его уши в конверте…
Яростный голос Алешки: «Самые прекрасные уши в мире! Нечто восхитительное из Парижа!»
Чужой голос: «Если денег не будет и к вечеру, вы получите его нос в спичечном коробке…»
Голос Алешки: «И ваше белье станет не только чистым, но и безупречно вкусным…»
Чужой голос: «Заткнись! А если денег не будет второго числа до двенадцати дня и если вы надумаете стукнуть ментам, тогда…»
Голос Алешки: «Тогда делайте, что вам нравится вместе с шоколадом «Виспа» и порошком «Ариэль»…»
Чужой голос: «С вами все в порядке, господа?» — и многослойный, трехголосый, глупейший мат.
Мы слушали все это в холодном ужасе. Мы не могли в это поверить! Наш непоседливый Алешка — в руках безжалостных и жадных бандитов. Маленький, одинокий, среди зверей, беззащитный…
Мама, опустив руки, с белым лицом, уставилась совершенно пустыми глазами на магнитофон. И они у нее все расширялись и расширялись, пока все ее лицо не превратилось в одни глаза. В которые лучше не смотреть…
Папа машинально хлопал себя по карманам — искал сигареты. А дядя Коля колотил кулаком по столу и ругался. Я смотрел на них по очереди и боялся, что заплачу, как маленький.
Но дядя Коля вдруг обрадованно хватил кулаком уже не по столу, а по своему лбу, облегченно засмеялся и бросился из дома. И мы все опять побежали за ним. Потому что с радостью вспомнили, что Алешка-то на пруду, а не в руках бандитов…
Но надежда наша сразу же рухнула. Алешки, конечно, на пруду не было. Он, чтобы обеспечить себе время на розыски клада, устроил хитрую маскировку — воткнул удочку в берег и повесил шляпу на куст. Расчет был безупречен — издалека казалось, что действительно он спокойно ловит рыбу в шляпе набекрень, а не мается в плену, в неизвестном месте.
Таких страшных минут у меня никогда, наверное, в жизни не будет…
Мы опять побежали в дом. Мы так весь вечер и бегали. В доме стояла жуткая пустота без Лешки и тишина, только впустую шелестела на террасе кассета. И вдруг в этой невыносимой тишине послышался на кухне звук. Будто хлопнула дверца холодильника. И мы все тоже похолодели.
Дядя Коля вздрогнул, схватил с лавки топор и бросился к двери. Он распахнул ее ударом ноги и… застыл как вкопанный на пороге. Но не надолго — мы всей гурьбой налетели на него сзади и ввалились в кухню, где было почти темно от чада, напущенного сгоревшей на плите картошкой…
Около холодильника стоял Алешка. В одной руке он держал холодный кусок мяса из борща с налипшей на него капустой, а в другой — огромную краюху хлеба.
У мамы подкосились ноги, и она опустилась на стул, на котором безмятежно спала кошка Мурка. Она стала лениво дергаться под мамой и мяукать. Но мама этого не замечала, она только спросила севшим голосом:
— Что?
— Где? — таким же голосом спросил папа.
— Когда? — прошептал дядя Коля, роняя топор.
— Как? — не удержался и я.
Но Алешка молчал. Он ничего не мог ответить, только таращил глаза, потому что весь рот его был набит, и он тяжело жевал — проголодался.
Тут мама немного опомнилась и бросилась его проверять — все ли цело? Она его вертела, так что во все стороны летела капуста с мяса, ощупывала, тронула губами лоб:
— Голова не болит?
— А она у него и не болела, — догадался папа.
— Ну и что? — завопил Алешка, проглотив наконец с трудом прожеванное. — Вы бы меня все равно не пустили! А я там дедушку нашел!
— Один твой дедушка в Москве, — напомнил папа, — а другой в Ленинграде.
— Да не мой дедушка, а княжеский! У которого клад. Раз я дедушку нашел, значит, и…
Что значит «и», мы в этот раз не узнали. Мама обхватила его, изо всех сил прижала к себе, и Алешкина голова утонула в ее животе. Он только мычал, брыкался и извивался, пытаясь вырваться. Наконец ему это удалось. Красный, запыхавшийся, он возмущенно закричал:
— Ты опаснее врага! Чуть не задушила. А я и так полдня в мешке просидел! И он стал рассказывать, что с ним приключилось…
Страшный бой на подступах к усадьбе
Как только мы ушли в лес, Алешка собрал свои вещи, сложил их в самый большой мешок для сокровищ и направился к усадьбе. Ингар изо всех сил просился с ним, но Алешка велел ему стеречь дом — ведь дома никого не оставалось. А возьми он Ингара, может быть, все получилось по-другому…
Подкараулили его в развалинах старого дома. Вообще-то Алешка туда не собирался. Он хотел продолжить поиски клада в заброшенной часовне, но чтобы не обходить дом по густым зарослям крапивы, решил пройти прямо через него — мы там уже все с ним вытоптали. Этот путь ему казался и короче, и безопаснее. А получилось все наоборот.
Когда он забрался внутрь, его уже ждали, злорадно ухмыляясь, двое бандитов. Алешка ловко увернулся от растопыренных рук одного, ткнул головой в живот другого, вспрыгнул на окно, соскочил вниз… и попал прямо в лапы Пузана. Вот так его и взяли — набросили его же мешок, подняли и куда-то потащили…
— Что же ты не заорал? — спросил я. — Ты бы так мог завизжать, что мы бы тебя и в лесу услышали.
— Я же не поросенок, — обиделся Алешка, — чтобы в мешке визжать!..
Через некоторое время мешок с него сдернули. Алешка огляделся. Они находились в каком-то мрачном сводчатом подземелье. Было сыро и холодно. И темно. Потому что огарок Лешкиной свечи не столько освещал подвал, сколько бросал вокруг себя пугающие густые тени, которые мешали рассмотреть все остальное.
Бандиты объявили Алешке, что он заложник. И сунули под нос микрофон.
— Посидишь здесь ночку, подумаешь, — злорадничал Пузан, налаживая магнитофон для записи, — родители поволнуются, а завтра в двенадцать мы обменяем тебя на фермерские миллиончики.
— Не выйдет, — отрезал Алешка. — У дяди Коли никаких миллиончиков нет.
— Нет — так найдет, — сказал в ответ Пузан. — Займет у твоих родителей. Они ведь тобой дорожат, а?
— Ну, не настолько же? — охладил их алчный пыл Алешка.
— А вот завтра и увидим. Спокойной ночи. И не вздумай орать, никто не услышит.
Они снова завязали мешок, задули свечу и ушли, радостно переговариваясь.
Алешке хватило терпения подождать подольше — на всякий случай, вдруг зачем-то вернутся. Потом он достал из кармана Пузанов нож (обыскать его, к счастью, не догадались) и вспорол мешок.
Кругом была темнота. Только наверху светилась какая-то узкая полоска. По разбитым и заваленным мусором ступенькам Алешка осторожно выбрался наверх, приотворил ржавую железную дверь, высунул голову — и понял, что находится в той самой часовне, куда он так стремился и где должны быть следы дедушки князя Оболенского. Вокруг было густо заросшее травой и кустами заброшенное кладбище, стояли и лежали каменные памятники, железные ржавые кресты. На деревьях висели вороньи гнезда и зловеще каркали вороны.
Вместо того чтобы рвануть домой без оглядки, Алешка снова спустился вниз, ощупью нашел на плоском камне свечу и спички и стал разглядывать подземелье. На его низких стенах были закреплены мраморные плиты с выбитыми крестами, именами и датами. За этими плитами, наверное, стояли гробы с прахом предков. Это был фамильный склеп князей Оболенских…
Не знаю, как сам Алешка, а у меня мурашки по всей спине бегали от его рассказа. Смелый он парень, однако.
— Так ты говоришь, — задумчиво уточнил дядя Коля, — что они завтра в двенадцать должны за тобой приехать, так? Вот мы там их и встретим. Навсегда отучим лиходейничать. Такой бой дадим…
— Чем? — скептически спросил папа. — У нас весь арсенал — одно ружье.
— Есть соображения, — подмигнул дядя Коля. — Пошли-ка спать. Завтра день будет трудный. Боевой.
И мы пошли спать. И это была наконец-то спокойная ночь. Мы знали, что сегодня нас никто не потревожит. Передышку нам дали.
Правда, мама выпила перед сном стакан валерьянки, а папе — уж так и быть — разрешили выкурить сигарету. Не мудрено — после таких потрясений.
А я, когда мы уже забрались на свой сеновал, подумал, — как же сейчас плохо дяде Коле. Ведь он считает себя во всем виноватым. Он пригласил нас на ферму, он разрешил оставить Лешку дома… Как же он переживает из-за этого, не меньше наших родителей. И я свесил вниз голову и крикнул:
— Дядя Коля, ты не думай, ты ни в чем не виноват, это все бандиты натворили! — и лег и стал спать. И услышал, уже засыпая, как дядя Коля тихо сказал родителям:
— Хорошие у вас ребята. Надежные. С ними мы любой бой выиграем. — И опять они о чем-то зашептались.
На следующий день мы встали рано-рано и быстро проделали обычные дела по хозяйству. А потом дядя Коля запряг лошадь в обычную телегу, бросил в нее ружье, надел свою пограничную фуражку и сказал:
— Становись!
Мы как дураки выстроились перед ним в шеренгу. А дядя Коля стал прохаживаться перед нашим строем, как полководец, заложив руки за спину и делая нам замечания: подравняйсь, брюхо убери, пятки — вместе, носки — врозь, а у тебя наоборот…
— Выйти из строя! — грозно приказал он маме. И она послушно сделала два шага вперед. — Вы остаетесь на охране объекта и обеспечите бойцов горячей пищей по возвращении с поля боя. Ясно?
— Никак нет, — твердо ответила мама. — Разрешите мне участвовать в операции. Я буду вам патроны подносить и раны перевязывать.
— Отставить разговорчики! Нале-во! На кухню шагом марш!
Мама отошла в сторонку и жалобно попросила:
— Можно я хотя бы платочком вам помашу?
— Это можно, — согласился суровый командир. — И обратился к бойцам с речью: — Товарищи бойцы! Братья по оружию! Сегодня мы вступаем в неравный бой с беспощадным врагом, посягнувшим на наше здоровье и имущество. Слушай боевую задачу: силами вверенного мне подразделения, при поддержке артиллерийским огнем, подавить сопротивление противника, обратить его в позорное бегство, обезоружить, задержать…