— Нам не надо, чтобы тонизировал, — забраковал чай Маттео. — Если этого Черного Горбуна еще и тонизировать… бр-р.
— Мы же жокею даем, — напомнила Джаноцца. — Коню это вредно. Да и не будет конь есть кефир с помидорами. Если он не совсем псих, конечно.
— Ох, не придирайся, кто съест, тот и съест. Конь так конь, жокей так жокей. Паоло, а как я буду таблетки вмешивать? Их растолочь?
— Ни в коем случае, их глотать надо, — возразил Паоло, — Целиком.
— Можно торт украсить сверху, — предложила Джаноцца, втайне надеясь, что конь таблетки выплюнет.
— Хорошо, пусть пока мороженное застывает, — кивнул Маттео. — Эх, вот если бы мы выиграли… мы бы тогда после палио так издевались над Черепахами, так смеялись бы…
— Мы бы рисовали зеленкой на их дверях зеленых черепах, — размечтался Паоло.
— Зеленых черепах, только что съевших слабительный тортик, — уточнил Маттео.
— Зачем? — не поняла Джаноцца.
— Это старый обычай: победившая контрада несколько дней после палио может издеваться над проигравшими врагами. Победа — главное в жизни, и победившим можно все. Это очень весело. Помнишь, когда победила контрада «Слон»? Хи-хи-хи…
— О-о! — оживился Паоло. — Это было супер! И где они взяли живого слона? Хи-хи-хи…
— Они привели настоящего слона в контраду «Волна» (ее еще «Дельфин» называют), — продолжил Маттео. — И слон того… ну, запора у него явно не было. А Слоны еще каждую ночь обматывали дома, где жили Дельфины, рулонами туалетной бумаги.[3]
Джаноцца прыснула, потом строго сказала:
— Это очень неприлично.
— А победителям после палио можно все, — махнул рукой Маттео. — А помнишь историю с гусями? Гуси — наши союзники, а не враги, как Черепахи. А у Гусей враги Слоны. И вот в 1961 году Слоны победили! Чтобы уязвить врагов — Гусей, они ощипали 43 живых гуся и выпустили в контраде Гусей. Голые гуси с возмущенным гоготом ходили по улицам и ругались! Гуси — люди обиделись смертельно — такая насмешка над их контрадой! И прокляли Слонов страшным проклятием: «Сколько голых гусей вы выпустили, столько лет вам не видать победы в палио!».
— Ого! — одобрила Джаноцца. — Ну и поделом, нечего над животными издеваться.
— Ага. Между прочим проклятие накладывал кто-то знающий…
— Говорят, что твоя бабка, — перебил Паоло. — Она тогда еще девчонкой была, но в деле уже разбиралась. А что… Улитки с Гусями всегда дружили. Прикинь, проклятье сбылось! Только на один год бабка ошиблась — не 43, а 44 года Слоны проигрывали палио, и только в 2005 году проклятье выдохлось и Слоны победили[4].
— Моя бабка никогда не ошибается, — гордо возразил Маттео. — Она нарочно этот год накинула, на всякий случай, про запас.
— Не нравятся мне эти Слоны, — сказала Джаноцца. — Все время животных мучают — то слона, то гусей.
— Мне тоже не нравятся, но я Улитка, мне положено, — сказал Маттео. — А вообще-то все люди равны: черные и белые, богатые и бедные, Слоны и Улитки, Гуси и Черепахи. Это нам учительница в школе говорит.
— Все-таки учителя ничего не понимают в жизни, — вздохнул Паоло.
— Ну, давайте торт украшать, — и Маттео достал из морозилки здоровенную смерзшуюся лепеху тошнотворной окраски. — Кто как предлагает украсить?
— Можно из розовых и красных таблеток выложить маргаритки, а из зеленых листики, — предложила Джаноцца. — А вокруг голубенькие — это будет небо.
— Нет, дайте я сделаю, — отобрал «лепеху» Паоло. — Ну дайте! Маттео мороженое делал, Джаноцца фрукты терла, а я хоть украшу!
— Да пожалуйста, — пожал плечами Маттео. — только быстро, чтобы не растаял.
Паоло с озабоченным лицом втыкал таблетки туда-сюда.
— Вот! — гордо сказал он. — Узнаете?
— Ну… — пригляделся Маттео. — На мозаичный пол в Дуомо явно не тянет.
— Это зеленые звездочки? — неуверенно предположила Джаноцца. — А вот это амеба с сосиской в ручке. А с краю синенький кактус…
— Сама ты амеба с сосиской! — оскорбился Паоло — Это фреска «Битва при Монтеапетри», когда мы победили Флоренцию в 1260 году. Это не зеленые звездочки, а позеленевшие от ужаса флорентийцы, бегущие с поля боя! А это не амеба, а национальная героиня Сиены, торговка Узилия Трекола. Она лично взяла в плен 36 флорентийцев и связала их одной веревкой![5] Это не сосиска, а как раз эти 36 флорентийцев!
— Как они сплющились! — удивилась Джаноцца.
— А то! Веревка оказалась коротковата… А с краю не синий кактус, а осел Узилии Треколы! К его хвосту привязали знамена побежденных флорентийских полков и проволокли по улицам!
— Нет, мне не нравится, — сказала Джаноцца. — Что вы все нападаете на бедных флорентийцев!
— Это они на нас напали тогда, — возразил Маттео. — Они первые начали. Молодец Паоло, красивая картина. Теперь понесли это в конюшню. Надеюсь Черный Горбун любит историческую живопись. Позвони Джованни и Стефану, пусть встречают. Наверное, торт лучше закинуть через дыру в крыше?
— Лично я бы не обиделся, если бы на меня с потолка свалился торт, — заметил Паоло. — Пусть даже и с помидорами.
Глава 12
Сколько ног у двух голов?
Жокей Валентино обнял Черного Горбуна за зеленую шею и говорил, какой он замечательный. Черный Горбун и сам знал, что замечательный, но иногда сомневался.
— Сейчас я пойду на банкет в честь завтрашней победы, а ты отдыхай и развлекайся, — сказал он и ушел. Обычно вечером накануне палио народ праздновал и ликовал — заранее, а то вдруг завтра придется огорчаться, а они уже всех перехитрили и все отпраздновали.
— «Отдыхай и развлекайся, — подумал Черный Горбун. — Иго-го, конечно. Ему хорошо. А я тут один… и кошка чего-то не пришла. Отдохнуть можно, а вот развлечься…»
Джованни уже привычным движением просунул голову в дыру в крыше.
— Иго-го? — спросил Черный Горбун. — А, это ты! Что-то давно не заглядывал.
— Я торт принес, — объяснил Джованни. — С помидорами! Вкуснотища! Тебе и твоему жокею.
— Жокей ушел, — объяснил Черный Горбун. — Весь торт мне достанется. А что такое торт?
Джованни прицелился и метнул торт прямо к копытам коня.
— Иго-го? — обрадовался Черный Горбун. — Это начинается развлечение? А что с этим делают?
Он осторожно тронул торт копытом, потом понюхал.
— Это едят, — объяснил Джованни.
— Нет, — убежденно сказал Черный Горбун. — это точно не едят. Может, к ушибам прикладывают? Холодненькое.
— Едят, точно едят! — заволновался Джованни. Паоло сзади подсказывал:
— Все крутые кони это едят и назавтра побеждают в палио.
— Может, я не крутой конь? — жалобно спросил Горбун, которому решительно не хотелось есть косметические сливки с помидорами. — Может, я жидкий конь? Или всмятку?
— Тебе жокей велел развлекаться, вот и развлекайся, — приказал Джованни.
— Или хоть таблетки выковырни и съешь, — сказал Паоло, пытаясь тоже просунуться в дыру.
— О-о! У тебя и вторая голова есть! — удивился Черный Горбун глядя на Паоло. — А ноги у тебя есть?
— Съешь тортик — и я скажу, есть ли у меня ноги, — пообещал Джованни. — Мой ответ тебя изумит.
Черный Горбун был любознательным конем. Ему очень захотелось узнать, есть ли у его двухголового гостя ноги. Он осторожно отковырнул с торта торговку Узилию Треколу и засунул в рот.
— Ну, съел, — сказал он. — Отвечай.
— Отвечаю: есть! А если ты съешь еще этих разноцветных таблеток, то я скажу, сколько их у меня.
Горбун взял бархатными губами 36 связанных пленников.
— Отвечаю: восемь! А если ты съешь еще, то я тебе их покажу!
Заинтересованный Черный Горбун подобрал с подтаявшей поверхности «торта» синего осла и всех зеленых бегущих флорентийцев. Мальчики быстро сунули в дыру все свои ноги. И правда оказалось восемь. Джаноццины ноги в дыру не вошли.
— Все! — шепнул Джованни. — Он все таблетки сожрал. Сейчас начнется такое… Линяем срочно!
И мальчики убежали.
— Ну и иго-го, — сказал Черный Горбун. — Странный зверь этот двухголовый тип с восьмью ногами. Жалко, что ушел. Один, опять один…
И задумчиво выплюнул в угол торговку Узилию Треколу, 36 пленников, 3 полка зеленых флорентийцев и синего осла. Он их за щекой держал.
2 июля
Глава 13
Девяносто секунд
— Это что?
— Это ядерное оружие, — пояснил Маттео. — А если кто думает, что не ядерное, пусть плюнет мне в глаза. Еле допер из старой крепости.
У порога конюшни лежало старинное чугунное ядро. На боку белой краской было старательно выведено: «Ядерное оружие».
— А как оно работает? — спросила Джаноцца.
— Боюсь, что никак, — грустно сказал Маттео. — Разве что конь об него споткнется.
— Ну… будем надеяться, что Черный Горбун так ослаб от слабительного тортика, что взорвется просто от ядра, — вздохнул Стефан. — Эх, все пропало…
Дверь в конюшню отворилась.
— Вы чего тут? — спросил конюх. — А ну, идите отсюда.
— Да мы ничего, — сказал Стефан. — Вот ядерную бомбу вам принесли. Пошли ребята, пусть они без нас взрываются.
И вся компания печально ушла, справедливо сомневаясь в эффективности ядерного оружия. Конюх обозрел ядро, прочитал надпись и позвал другого:
— Эй! По-моему это ерунда какая-то.
— По-моему, тоже, — согласился второй конюх. — В любом случае до палио от облучения мы не умрем. А после победы будет уже все равно. Потому что главное — это победа.
И Черный Горбун пошел к победе. Сначала был пробный заезд — он первый, потом Рыжая Оглобля, потом неожиданно Каро Амико, который даже не числился в фаворитах, потом Мелисента, потом Белика…
Потом священник благословлял лошадей[6]. Глупые туристы и жители других городов считали это необычным и даже кощунственным — чтобы лошадь вошла в церковь! Но сиенцы знали, что лошадь ничуть не хуже человека, а то и лучше: лошади не бывают убийцами и ворами, лошади не развязывают мировые войны, лошади не наживаются на торговле наркотиками… лошади даже не пьют, не курят и не ругаются! Они служат людям в течение тысячелетий, они погибают на войнах, они задыхаются от тяжелой работы… неужели они не заслужили, чтобы два раза в год добрый священник прочитал над ними божьи слова, окропил их святой водой и сказал: «Ступай и возвращайся с победой!» Потому что сиенцы всегда считали, что главное — победа.
— Ступай и возвращайся с победой! — сказал священник маленькой белой лошадке.
— Я не смогу, — ответила Белика.
Священник в контраде Улитки прожил долгую жизнь и понимал всех — и людей, и лошадей. Он улыбнулся и сказал тихо, чтобы никто больше не слышал:
— Только не думай, что главное в жизни — победа. Они все так считают в Сиене — и люди, и лошади — но они ошибаются.
— А что в жизни главное? — удивилась Белика.
— Не знаю, — честно ответил священник. — Вернее, знаю, но не скажу. Каждый должен сам решать — хоть человек, хоть лошадь.
Потом было шествие контрад — ах, как это красиво и странно, когда от префектуры до Дуомо и далее к Кампо, по улицам Капитано, Сан Пьетро, дель Касто ди Сопра, дель Казато ди Сотто идут горожане в средневековых костюмах и разукрашенные кони, и кричат мальчишки, и реют флаги, а сзади, в «боевой колеснице», запряженной быками, — самый главный флаг — палио, штандарт с изображением Девы Марии, который вручат победителю.
И вот уже Кампо, забитая народом так, что еще немного — и люди начнут выдавливаться из толпы через верх. Они все там, в этой толпе, — Джаноцца, Маттео, Стефан, Паоло, Джованни, их родители, бабушка Маттео, тетя Феличита из посудной лавки, три бдительные бабушки из контрады Черепахи — все, так или иначе упомянутые в этой сказке. Зеленая кошка нашла себе очень удобное место на карнизе: сверху все видно и не затопчут. Рядом присел жирный лохматый голубь.
— Чур, перемирие, — предупредил голубь, опасливо косясь на кошку. — Не забыла, что на время палио перемирие?
— Да полно, — проворчала кошка. — На что ты мне сдался, весь в орнитозе.
Голубь успокоился и стал следить за участниками. Толпу трясло — сейчас все решится. Лошади тоже волновались и никак не могли встать в линию. Гвидо, уже на Белике, был спокоен.
— Ты моя красавица, — сказал он. — Мы сейчас им покажем.
И тут Белике захотелось победить. Она знала, что она слабая лошадь, что у нее слабые ноги, ей четыре дня об этом говорили все кому не лень. Она и не рассчитывала на победу. Но тонкий, терпкий яд палио вдруг проник в кровь и вскипятил ее, возбуждая безумную надежду: а вдруг. Она заржала громко, страстно… старт! Она немного засиделась на старте, но не сильно, и сразу ушла вперед. Где-то внутри нее тикали секунды — или это сердце. 10 секунд, 20 секунд, 30 секунд… один крут позади, она третья. 40 секунд, 50 секунд… ага, она уже вторая… 60 секунд… но Черный Горбун, роскошный, непобедимый, был впереди. Что-то мешало… ага, эта глупая упряжь… ну ладно. Белика выдохнула, вдохнула и развернула крылья. Упряжь лопнула, Гвидо слетел с нее. Белика этого не заметила. Крылья, не спеленутые больше упряжью, затрепетали на ветру. Один взмах, другой… 75 секунд, 80 секунд…
Она летела над Кампо, над замершей толпой, над лошадьми, ветер обнимал ее как-то по особому, не так, как на земле. Она закричала, как кричат журавли. Кажется, прошло 90 секунд…
— Эй! — закричала она. — Эй, идите сюда, тут небо!
Она позвала всех — и людей, и лошадей. Но отозвались только лошади. Они пошли на незапланированный четвертый круг.
В небе над Сиеной летели крылатые кони, вспомнившие о своих крыльях.
Эпилог
Джаноцца незаметно выбралась из толпы. Ее ухода никто не заметил — на Кампо все кричали, спорили, кто победил, смеялись, плакали, смотрели в небо. Она пошла по направлению к Дуомо — быстро, чтобы опередить толпу: ведь после окончания скачек все пойдут в храм.
— Можно, я провожу тебя?
Гвидо, прихрамывая, нагнал ее. Видок был еще тот: костюм в пыли, рукав разорван, на щеке кровавая ссадина.
— Конечно. Тебе больно?
— Нет, мне жалко, — улыбнулся Гвидо. — Если бы я удержался, я сейчас летел бы над Сиеной… жаль, что свалился.
— А кому присудили победу?
— Не знаю. Вообще-то по земле первым пришел Черный Горбун. Но Белика опередила его по небу по крайней мере на полкорпуса.
— Они до сих пор летают?
— Наверное. Я бы летал. И почему считается, что летать неприлично? Кстати, а кто ты? Я так и не понял.
Джаноцца улыбалась. Исчезли джинсы и футболка, откуда-то взялось платье до пола, длинный развевающийся подол… Она стала выше, старше…
— Мне надо было проверить… — сказала она. — Знаешь, люди не всегда хорошо относятся к лошадям. Бьют их, загоняют… летать не разрешают…
— Кто ты? — повторил Гвидо, уже догадываясь.
— В Греции меня называли Потвиа — «хозяйка коней», в Индии Дрваспа — «хозяйка благоденствующих лошадей», кельты дали мне прозвище Эпона — «госпожа лошадей». Были и другие имена.
— Аритими, — вспомнил Гвидо. — Ее почитали этруски, наши предки.
— Люди не верят в старых богов. И это правильно: каждому времени — свои боги. Но кони — это моя работа, я за них отвечаю, не могу же я бросить своих подопечных в этом мире автомобилей и самолетов, — оправдывалась Джаноцца. — Теперь я ухожу успокоенная. По крайней мере в Сиене люди и лошади понимают друг друга. Все, дошли. Дальше я пойду одна.