Карабарчик(изд.1952) - Глебов Николай Александрович 8 стр.


— Мое вам почтение!

— Здравствуйте, — сухо ответил Прокопий и стал дожидаться, когда Зотников проедет вперед.

— Домой идешь?

— Да.

— А как же с войной до победного конца? — язвительно спросил Евстигней, натягивая поводья топтавшегося на месте коня.

— Пускай воюют те, кому этот конец нужен.

— А тебе разве не нужен?

— Нет, — ответил через плечо Прокопий. — Проезжайте. Пеший конному не товарищ, да и я тороплюсь. — И, отвернув давно не бритое лицо от Евстигнея, он сошел с дороги.

— Мой бывший работник. По лицу вижу, что большевик, — пояснил Евстигней Савватейке, кивая в сторону Прокопия.

— Дать ему встряску? — Бродяга придержал коня.

— Сейчас не стоит. Посмотрю, что будет дальше, — махнул рукой Зотников.

Прокопий шел торопливо. Наконец на солнце блеснул позолоченный крест тюдралинской церкви.

…К вечеру в избе Кобякова собрались односельчане-фронтовики. И лишь когда серый рассвет пал на землю и на востоке заалела яркая полоска света, гости Прокопия стали расходиться по домам.

На следующий день в Тюдралу из Яргола пришел матрос. Шел он по улице твердым размашистым шагом, придерживая дуло карабина, лежавшего на плече. Рядом с ним шагали Янька и Кирик, с гордостью поглядывая на крепкую фигуру моряка. Поодаль, обнюхивая заборы, бежал Делбек.

— Показывай свою хату, — сказал матрос Яньке, и тот помчался вперед.

Печерский подошел к избе Прокопия и, окинув взглядом заречье, где ютились алтайские аилы, постучал в дверь. На стук вышла Степанида. Взглянув с удивлением на Кирика, на голове которого была матросская бескозырка, она улыбнулась незнакомцу.

— Будущий моряк Балтийского флота, — кивнул матрос в сторону Кирика и вошел в избу.

Прокопий явился под вечер. Поцеловал ребят и, освободившись от их объятий, радостно протянул руку Печерскому:

— Слышал о тебе, слышал!

А назавтра приехал Темир с усть-канским пастухом Алмадаком. Снова пришли фронтовики. В избе стало тесно…

Часть вторая

Глава первая

В один из солнечных зимних дней при звуке колокола из-под стропил церковного амбара вылезла галка. Повертела круглой головой и призывно щелкнула. В глубине карниза ей ответила вторая птица, потом третья, и вскоре вся стая, покружив над базарной площадью, потянулась к темневшему невдалеке лесу.

Тревожный набат повис над Тюдралой, над горами и растаял далеко в низине Чарыша. Группа фронтовиков, во главе с Прокопием и Печерским, вышла на площадь с красным знаменем. Позади фронтовиков шагали Янька и Кирик. Сегодня Степанида надела на них новые рубахи, нарядила точно на праздник, и ребята, осознав всю важность происходящих событий, торжественно несли табуретки, с которых должны были выступать ораторы.

Тюдрала шумела, как горная река. Скакали верховые, шли пешие, скрипели колесами таратайки, ржали кони.

На маленьких лохматых лошадях, густой колонной, во главе с Темиром, несшим красное знамя, двигались алтайцы.

С улиц и переулков на сельскую площадь высыпал народ. Прокопий махнул звонарю, и тот умолк. Солнце заливало село, голубые горы и леса и, сверкая на льду реки, отражалось в окнах береговых избушек.

Народ прибывал. Со стороны заимки Зотникова на окраину Тюдралы выскочил всадник. Покружил вороного коня и, подняв его на дыбы, яростно ударил нагайкой. Сверкнули на солнце серебряные накладки седла. Повернув лошадь, всадник бешеным галопом помчался обратно. Среди деревьев замелькали его богатая шуба и нахлобученная шапка, опушенная мехом выдры. Это был кривой Яжнай. Рано утром, объезжая зимние пастбища, он не нашел на месте пастухов и, узнав, что табунщики и чабаны уехали вместе с Темиром в Тюдралу, поскакал туда. При виде тысячной толпы народа бай струсил и погнал своего коня на заимку Зотникова.

Митинг в Тюдрале открыл Прокопий. Слегка опираясь на плечо сына, он поднялся на табурет, снял солдатскую фуражку и несколько секунд молча смотрел на притихших людей. В памяти пронеслись безрадостные картины собственного детства, тяжелого труда у Зотникова, вспомнились страдания Кирика.

— Товарищи, трудовой народ должен взять власть в свои руки! Да здравствует отец и учитель мирового пролетариата — Ленин!

По площади, точно вешний поток, прокатился гул голосов; он нарастал откуда-то издалека и превратился в могучий рокот.

— Слава Ленину!

— Да здравствует власть Советов!

— Смерть мироедам!

После Прокопия выступил Печерский, за ним — Темир. Говорил он по-алтайски. Ребята заметили, как мрачнело лицо друга при упоминании имени Сапока и Яжная и как озарялось оно улыбкой радости, когда он называл русских братьев — Печерского и Прокопия.

В этот день тюдралинцы выбрали свой первый Совет рабочих, крестьянских и солдатских депутатов во главе с председателем Прокопием Кобяковым.

Военным комиссаром отряда самоохраны был избран Иван Печерский, его заместителем — Темир.

…Вечером на заимку Зотникова приехали Сапок, Аргымай и кривой Яжнай. Ночью сюда же на взмыленном коне прискакал Ершов — бывший царский офицер. Его сопровождал Огарков.

Евстигней и все присутствующие при виде Ершова поднялись с мест.

Когда забрезжил рассвет, гости Зотникова разъехались в разные стороны. Провожая Ершова, Евстигней задержал его на крыльце своего дома:

— Как же держаться с большевиками?

— Тише воды, ниже травы, — усмехнулся Ершов и, наклонившись к уху хозяина, прошептал: — Скоро так нажмем на коммунистов, что кровь из них ручьем брызнет! — Глаза Ершова сверкнули. — А сейчас притихни. Съезди завтра в Тюдралу, в сельсовет. Так, мол, и так, я, Евстигней Зотников, стою за социализм, — Ершов зла усмехнулся, — а поэтому отдаю, мол, в общее пользование маральник. Понял? — Видя, что хозяин нахмурился, Ершов похлопал его по плечу. — Потом мы его вернем. Все будет в порядке. — И, вскочив на коня, исчез в предутреннем тумане.

На следующий день Евстигней явился в Тюдралинский сельсовет. Долго шарил глазами по стенам и, не найдя иконы, опустился на лавку.

— Зачем пожаловал? — спросил его сурово Прокопий.

Зотников не спеша погладил окладистую бороду, проговорил вкрадчиво:

— Значит, теперь и показаться нельзя? А ежели, к слову доведись, я сочувствующий советской власти, можешь ты меня гнать?

— Ну хорошо. Говори, зачем пришел? Евстигней крякнул.

— Желаю свой маральник в общее пользование передать.

— Хорошо. Завтра пошлю комиссию, маральник примем. Еще что?

— Бумаги мне никакой не надо. Только запиши где-нибудь, что Евстигней Зотников желает строить… как его… этот самый… — Евстигней наморщил лоб, — социализм, — медленно произнес он незнакомое слово, слышанное от Ершова.

— Все? — с трудом сдерживая гнев, спросил Прокопий.

— Еще желаю отдать старую собачью доху, что купил на ярмарке в Бийске, и комолую корову. Еще… — Видя, как побледнело лицо Прокопия, Зотников умолк и в страхе попятился к дверям.

— Вон отсюда! — Прокопий грохнул кулаком по столу и, схватив шапку Зотникова, швырнул ее вслед хозяину: — Паразит!

Вскочив на лошадь и не оглядываясь, Евстигней помчался во весь карьер к заимке.

Через некоторое время в Мендур-Сокон, в сопровождении Темира и Кирика, приехала русская девушка.

— Наш фельдшер, — объявил Темир Мундусу. — Завтра освободим один из аилов, где она будет жить и принимать больных, а сегодня пусть заночует у нас.

Мундус вынул изо рта трубку и, кивнув головой девушке, приветствовал ее по-алтайски:

— Каменный твой очаг пусть будет крепким, пусть будут у тебя кучи пепла и толокна!

Это значило, что он желает приезжей спокойной, счастливой жизни в стойбище.

Наутро, надев белый халат, фельдшерица стала обходить аилы. Переводчиком ее был Кирик. Зашли к снохе слепого Барамая, Куйрук.

Куйрук неохотно поднялась навстречу.

Девушка окинула взглядом бедную обстановку аила и спросила Куйрук о здоровье. Куйрук отодвинулась от гостьи, пробормотав что-то невнятное.

— Что она говорит? — Фельдшерица испытующе посмотрела на своего переводчика.

— Она говорит, — запинаясь, начал Кирик, — что русским лекарям не верит.

— А кому же она верит?

Кирик перевел вопрос, но Куйрук, бросив палочку, которой она ковыряла пепел в очоке, отвернулась и не отвечала.

— Скажи, чтобы она вскипятила воду в казане, — сдвинув брови, строго заметила фельдшерица. — Я через полчаса зайду.

Фельдшерица и Кирик вышли из жилья. В соседнем аиле нудно плакал ребенок и раздавался сердитый женский голос. Вошли.

У самого входа, привязанный за веревочку, топтался теленок. Фельдшерица погладила его по блестящей спине и повернулась к сидящей старухе. Та оказалась словоохотливой. Кивнув головой на люльку, вернее — на небольшую деревянную колодку, где, перехваченный ремешками, лежал ребенок, она рассказала, что внучка Урмат день и ночь не дает ей покоя.

Фельдшерица подошла к люльке, разрезала ножом ремешки и приподняла девочку. Дно колодки было мокрое и грязное. Фельдшерица переложила девочку на сухую одежду и сказала старухе, чтобы та выбросила колодку за дверь. Вымыв ребенка, девушка вернулась в аил Темира и попросила его дать ей помощницу. Потом вместе с двоюродной сестрой Темира, Танай, опять направилась к Куйрук.

Хозяйка, сидя у кипевшего казана, косо поглядела на вошедших и отрицательно покачала головой:

— Нет, свое счастье смывать не буду.

Лишь после долгих уговоров энергичной Танай удалось вымыть женщину.

Через час, провожая девушек, Куйрук провела рукой по чистому лицу и раскрыла в улыбке беззубый рот.

Прошло несколько дней.

В аил белокурой девушки Сарыкыс — так стали звать фельдшерицу — все чаще и чаще стали заходить жители Мендур-Сокона.

Глава вторая

Следом за фельдшерицей в стойбище приехал бойкий паренек. Он остановил лошадь недалеко от аила Барамая и, не слезая с тележки, крикнул хозяев.

На зов вышла Куйрук. Не выпуская длинной трубки изо рта, спросила:

— Чего тебе?

— Где живет Темир? Женщина показала.

Паренек повернул лошадь и, сопровождаемый лаем собак, подъехал к жилью охотника.

Дверь гостю открыл Мундус. Посмотрел добрыми старческими глазами на приезжего, сказал приветливо:

— Проходи, гостем будешь, — и повернулся к сидевшему у огня Кирику: — Помоги выпрячь лошадь.

Мальчик быстро поднялся на ноги. Возле таратайки приезжего уже толпились ребята, разглядывая с любопытством странный груз.

Приезжий, стоя около аила, развязывал полог, в который были завернуты книги и широкие листы бумаги, и весело командовал ребятами.

— Ну, карапузик, неси-ка вот это в аил! — Он передал пачку книг одному из мальчиков.

Тот неумело взял ее в руки; бечевка, связывавшая книги, соскочила, и книги с раскрытыми листами одна за другой начали падать на землю.

«Носильщик», запахнув рваную шубенку, присел на корточки и, охваченный любопытством, стал разглядывать рисунки.

Рядом с мальчиком опустились на землю и другие ребята.

На одном из рисунков была изображена большая голова с длинными усами и широкой бородой. Из ноздрей и изо рта страшилища дул сильный ветер, пригибая степной ковыль. Перед головой на могучем коне сидел всадник с обнаженным мечом.

— Уй! — Мальчик обвел глазами своих товарищей и, увидев Кирика, поманил его к себе: — Кто нарисован?

Кирик уселся и взял книгу в руки:

— Яжнай.

Глаза ребят заблестели.

— А это? — Мальчик показал на богатыря с обнаженным мечом.

— Темир.

— Уй! — радостно воскликнули ребята и посторонились, пропуская приезжего.

— Это сказки знаменитого русского поэта Пушкина, — вмешался в разговор паренек и стал собирать книги. — Вот скоро откроем избу-читальню, я вам буду читать много хороших книг… Тебя как зовут? — обратился паренек к мальчику, который уронил книги.

— Бакаш. Я бы ту страшную голову палкой стукнул! — похвастался он.

— Айда-ка, подойди! Вон какой ветер изо рта дует, конь едва стоит, — заметил один из мальчиков.

— А я бы сзади подошел да по затылку! — не сдавался Бакаш.

— Ишь ты, какой хитрый! — улыбнулся приезжий и вместе с Кириком вошел в аил.

Вечером вернулся Темир. С ним было трое русских.

— Это плотники, отец, — объяснил он Мундусу, показывая на приезжих. — Поставят большую избу для Сарыкыс. Там она будет принимать больных. Потом баню построят и избу-читальню.

На помощь плотникам пришли все жители стойбища. От старших не отставали и ребята. В лесу застучали топоры. С треском валились могучие лиственницы. Очистив деревья от сучьев, их волокли на лошадях в Мендур-Сокон.

Глава третья

Строительство амбулатории и избы-читальни подходило к концу. Пока плотники заканчивали потолок и крышу, Костя — так звали приезжего паренька — занялся с ребятами уборкой помещения. В глубине маленькой сцены повесили портрет Ленина и украсили его молодыми ветками пихты.

В день открытия избы-читальни к мендур-соконцам приехали Прокопий с сыном. Кирик тут же повел Яньку по стойбищу — показывать новостройки.

Из тайги прибыли нарядно одетые пастухи и охотники. Мендур-соконцы тоже принарядились. Даже Бакаш выглядел франтом. Новая меховая шапка с кистью из крученого шелка закрывала его густо намасленные черные волосы. На ногах мальчика были мягкие, без каблуков, алтайские сапоги. Хотя шуба была не по росту и Бакаш часто наступал на ее длинные полы и рукава, опускавшиеся до самой земли, зато это была праздничная шуба, которую он надел первый раз в жизни. Торжество открыл Прокопий.

Он рассказал о партии большевиков, которая принесла счастье народам, освободив их от кабалы купцов, помещиков и баев.

На маленькой сцене показался популярный народный сказитель. Усевшись на узорчатую кошму, он провел по струнам топшура и запел гортанным голосом:

…Думы твои глубоки,

Счастье наше — Ленин.

Стремлений твоих высоких

Народ не забудет — Ленин.

Мудрость твоя нетленна,

Народом любимый — Ленин.

Ты бедных из байского плена

К жизни вывел — Ленин.

Ты бить врагов научил

Бесстрашно и смело — Ленин.

Дорогу нам осветил

К коммуне твой гений — Ленин.

Люди вскочили с мест, захлопали.

Молодежь тут же открыла танцы и игры. Фельдшерица с Костей плясали «казачка». Сестра Темира — черноглазая Танай — кружилась с молодым охотником Аматом. Ребята вместе с Кириком и Янькой играли у реки в снежки. Прокопий и старики сидели в аиле Темира и, разговаривая о делах, пили крепкий чай с маслом и солью.

Над тайгой висело ласковое полуденное солнце и, бросая яркие лучи на деревья, как бы радовалось вместе с людьми новому, что принесла в Горный Алтай советская власть.

Глава четвертая

На следующий день Янька, взяв с Кирика обещание, что он вскоре приедет в Тюдралу, простился со своим другом.

— Обязательно приезжай! Весной в школу будут записывать! — крикнул Янька, уже сидя в седле, и, тронув коня стременами, стал догонять отца.

В тот месяц в Мендур-Соконе произошло еще одно важное событие. Как только плотники закончили баню и уехали домой, сноха слепого Барамая, Куйрук, вместе с Танай пошла в жарко натопленную баню и, вымывшись, бросила в предбаннике платье вдовы, которое она не снимала с плеч несколько лет. Одевшись, как и все русские женщины, провожаемая любопытными взглядами соседок, она направилась к своему аилу.

Назад Дальше