Почувствовав на спине ласковую руку сына, мать заплакала по-настоящему. Она вспомнила в эту минуту два других конверта, полученных ею во время войны. В одном было извещение о том, что отец Котаро, военный моряк, «осыпался, как цветок», в бою у берегов Австралии, а в другом письме сообщалось, что ее младший брат, летчик, «разбился, как яшма», у границ Индии.
— Ты тоже писал такие письма? — спросила мать.
— Нам хочется, чтоб все родители поставили свои подписи против войны, — тихо ответил Котаро. — Лучше ведь получить такое письмо, чем. ..
— Да ты у меня совсем еще маленький, — улыбнулась сквозь слезы мать.
Посмотрев на нее, Котаро вдруг отвернулся, снял очки и вытер их о рукав.
— Твои товарищи думают, что мы, матери, не хотим спасти своих тетей? И ты тоже так думаешь?
Она встала и, подойдя к лакированной шкатулке, стоящей на полке в стенной нише, выдвинула верхний ящичек и вытащила пачку продолговатых листков. На этих листках, украшенных изображением белого голубя, стояли подписи; некоторые из них были скреплены личными печатками и отпечатками пальцев.
— Видишь, Котаро, я не только подписалась, но п сама собираю подписи.
Мальчик долго перебирал исписанные листки, молча опустив голову.
Мать ласково наклонилась к нему и тихо спросила:
—- Может быть, мой сын тоже хотел бы пойти с такими листками по домам нашего городка?
Вместо ответа Котаро схватил руку матери и прижал ее к своему лицу.
* * *
Котаро бежал по улице, как на крыльях. В самодельной зеленой папке, завязанной тесемочками, лежал бланк для подписей под обращением о мире. Он прижимал папку к груди, словно боялся, что ее могут отнять у него.
Во всех домах его встречали с радостью. Хмурые лица людей теплели, и они пожимали ему руку, как взрослому.
В некоторых домах ставили подписи не только хозяин и хозяйка, но и взрослые дети и родственники. А иногда и гости.
Вот у него уже пятнадцать подписей!
Их могло быть и больше, если бы не отец Синдзо — этот противный Фудзита. Он даже не впустил Котаро за порог своего дома. «Какая война, откуда война? — за-махал он руками. — Иди, иди, мальчик!»
Котаро в раздумье остановился -перед бамбуковой изгородью, которая окружала прилепившуюся на самом краю оврага лачугу. Почерневшие от времени дощатые стены давно уже рассохлись и разошлись во швах. Свет, горевший внутри дома, желтыми пятнами пробивался наружу сквозь щели. От крошечной веранды, пристроенной к наружной раздвижной стене, остался только остов — несколько бамбуковых шестов. Крытая прессованной соломой кровля дома уже давно сгнила и была испещрена светлыми заплатами — обрывками цыновок, накрест прибитых к крыше тонкими жердями.
В этой лачуге жила семья Хонды.
Котаро приходилось бывать здесь не один раз. Старший сын Хонды — Таро учился вместе с Котаро. Маленький, застенчивый, с непомерно большой головой и большими ушами, мальчик получил от школьников прозвище «Фукудзин» — бог счастья. Прозвище это было ему дано словно в насмешку, так как семья его жила в страшной нужде. По этой причине маленький Таро редко посещал школу. Зимой, когда наступали холода, он особенно часто оставался дома: мальчик не имел теплой одежды. Кроме того, Таро приходилось помогать в работе отцу. Вся семья Хонды плела сандалии, соломенные мешки под рис и веревки для продажи на рынок. Когда Таро долго не появлялся в школе, Сато-сенсей посылал Котаро проведать его. Отец Таро, не старый еще, но сильно сгорбившийся угрюмый человек, встречал Котаро не очень дружелюбно.
— Иди, иди, мальчик, — говорил он. — Передай учителям, что прежде чем за книжку браться, надо чем-нибудь брюхо набить. Таро расписаться уже умеет, и на том спасибо...
Вот почему, стоя сейчас перед порогом дома Хонды, Котаро колебался. Кто знает, как его встретит сейчас угрюмый хозяин лачуги... Преодолев наконец свою робость, Котаро тихо открыл дверь и поздоровался. Изнутри кто-то глухо откликнулся. Котаро невольно зажмурил глаза от нависшей в воздухе густой соломенной пыли. Сквозь нее едва видны были люди — все одинаково серые, хмурые. Вся семья — взрослые и дети сидели на полу и плели соломенные сандалии. У самого входа на коленях стоял Таро и ожесточенно бил солому деревянным молотком. При появлении Котаро он покосился в сторону отца и смущенно поздоровался с приятелем. Удивленно вытаращили глазенки на внезапно появившегося гостя и младшие сестрички и брат Таро.
— Ты опять за тем же, Котаро? — не отрываясь от дела, спросил Хонда.
— Нет, дядя Хонда. Я пришел по другому, важному делу.
— «Важному делу»! — усмехнулся Хонда. — По какому же, позволь узнать?
Котаро раскрыл папку и вытащил оттуда бланк:
— Поглядите! Я хочу попросить вас и тетушку Хонду поставить свои подписи. .. Это для того, чтобы не было войны...
Хонда удивленно покосился на мальчика и отложил в сторону сандалии, которые плел.
У него было широкое желтое лицо с резко проступающими скулами и лихорадочно поблескивающие глаза.
— Подписи, чтоб не было войны? — удивленно переспросил Хонда и поднялся с пола.
Котаро читал текст обращения, а Хонда внимательно глядел в лицо мальчику. Прекратили работу его жена и дети. Удивленно приоткрыв рты, они не сводили глаз с мальчика в очках.
Густая соломенная пыль, висевшая желтой пеленой, медленно оседала на пол. Воздух становился все чище, и люди, как показалось Котаро, словно приблизились к нему, посветлели и выглядели не столь уж сумрачными.
— Хорошее дело... — задумчиво сказал Хонда. Он развязал белый платок, повязанный вокруг лба, вытер им потное лицо и, вздохнув, добавил: — Я знаю, что такое война...
— И я знаю, дядя Хонда, — опустил голову Котаро, — что значит остаться без отца. Лучше, если никто этого не испытает...
В комнате стало так тихо, что слышно было, как сидевший на корточках Таро задумчиво сгребает ладонью осевшую на пол пыль.
Хонда принял от сына кисточку и, обмакнув ее в туш-ницу, старательно вывел свою фамилию и имя.
— Спасибо, — сказал Котаро и поклонился.
— А ей можно расписаться? — Хонда кивнул в сто-рону жены.
— Ну конечно, можно! Тогда будет двадцать две! Двадцать две подписи!
Котаро подпрыгнул несколько раз, но сразу же спохватился и принял солидный вид. Он поправил очки, сползшие на кончик носа, и медленно поклонился.
sfc *
Масато готовил уроки. В доме было тихо: отец еше не возвращался с работы, мать ушла на лесопилку за щепками, а сестра пошла к подружкам.
Вдруг с улицы донеслись крики и хохот.
Масато подошел к дверям, ведущим на веранду, и раздвинул их. По улице шли, раскачиваясь, два пьяных американца. Один из них, маленький, коротконогий сержант, уже не шел, а волочился, крепко вцепившись в пояс другого — огромного рыжего верзилы. Временами сержант падал, и тогда другой, чуть нагнувшись, хватал его за шиворот и ставил на ноги.
Глядя на них, Масато невольно улыбнулся. Чего только не вытворяют эти амеко!
1
Вчера, например, рассказывал отец, к магазину Фудзиты подъехала грузовая машина. Два американских шофера предложили владельцу «Дома журавля и черепахи» яшик мясных консервов по недорогой цене. Один из них вытащил из кармана банку, вскрыл ее и дал Фудзите попробовать. Тому консервы понравились, и он поспешил заплатить за все банки. Большой деревянный яшик втащили в магазин с помощью обоих американцев. На прощанье Фудзита поблагодарил шоферов и попросил в любое время дня и ночи привозить к нему такого рода товары. Когда шоферы уехали, Фудзита, усевшись на ящик, стал потирать руки от удовольствия.
Вдруг он вскочил, как ужаленный, и отбежал в сторону, не сводя испуганного взгляда с ящика.
— Мертвец! — прошептал бедный Фудзита, вытирая выступивший на лбу пот.
— Пожалуй, это не мертвец... — произнес побледневший приказчик. — Кто-то хрипит...
Когда ящик наконец был вскрыт, оттуда вылез пьяный американский солдат. Увидев двух остолбеневших японцев, он пнул одного ногой, другому плюнул в лицо и ушел пошатываясь.
Фудзита и приказчик и не подумали задержать амеко. Они были рады, что он жив. Что было бы, если бы американец задохнулся?
1
по английскому языку отец обещал ему купить велосипед.
«Главное, — внушал Фудзита своему наследнику, — это английский язык. Всему остальному отец тебя сам со временем научит. А тот, кто не знает английского языка, теперь не человек».
— Хорошо, Фудзита, уэлл!
Мисс Уитни кивнула головой и сунула пальцы в накладной карман серой коротенькой юбки. Школьники знали, что в нем учительница хранит жевательную резинку и леденцы.
— Вот, мальчики, как надо заучивать слова и предложения! .. Лови, Фудзита!
1
В японских школах принята 100-бальная система. 100 баллов соответствует пятерке, 90 — четверке, 75 — тройке, а 50 — двойке.
Пунцовый от радости Синдзо на лету поймал продолговатую коробочку с жевательной резинкой и торжествующе оглядел класс.
Мисс Уитни поднялась на кафедру:
— Теперь, мальчики, раскройте учебник. Будем хором учить новые предложения из урока «Гостиница».
Учительница раскрыла учебник и сама прочитала несколько предложений.
— Понятно, мальчики?
— Понятно! — хором ответили школьники.
— Тогда начинайте!
И мисс Уитни, окинув взглядом класс, занялась чтением какой-то книги.
Школьники, сидевшие на передних партах, прилежно выкрикивали английские слова, не жалея ни сил, ни глотки. Сидящие во втором ряду могли уже так не стараться. В самом выгодном положении находились сидевшие позади. Эти молчали и, только лишь когда мисс Уитни поднимала глаза от книги, начинали беззвучно шевелить губами.
До звонка оставалось не более десяти минут, когда мисс Уитни отложила книгу и обратилась к классу:
— Сейчас, мальчики, мы вместе повторим еще раз все предложения.
Она прохаживалась между рядами парт и следила за тем, чтобы все повторяли за ней:
— «Пожалуйста, сэр, вот ваша шляпа!», «О, мадам, вы очень великодушны! Премного благодарен», «Разрешите, я отнесу ваш чемодан в номер», «Вам угодно выгладить костюм?»
Мисс Уитни вдруг остановилась возле парты, где сидел Сигеру.
— Очень хорошо, — процедила она сквозь зубы. — Ты даже рта не раскрываешь!
Сигеру мгновенно изобразил на своем лукавом лице страдальческую гримасу:
— У меня зубы болят, госпожа учительница.
— А ты? — обратилась она к рядом сидящему Масато.
Масато привстал, опустив глаза.
— Почему не отвечаешь? Не нравится английский язык?
Масато поднял голову и в упор посмотрел на учительницу. Она стояла совсем рядом, и он увидел, что рот у нее далеко не такой пунцовый, как кажется издали. Небрежно наведенная на него краска не коснулась серо-фиолетовых кончиков губ. Слипшаяся от духоты пудра сползла со щек и обнажила у рта мелкую сетку морщин. Только глаза у нее были естественные — светлосерые, холодные, выпуклые.
— Мне нравится английский язык, госпожа учительница, — сказал Масато.
— Если нравится, то почему же ты не учишь его?
Масато скосил глаза в сторону Дзиро, словно ища
у него поддержки. Дзиро сидел насупившись.
— Не язык, а эти фразы мне не нравятся, — тихо произнес Масато. — Как будто всех нас готовят быть лакеями, чистильщиками сапог и рикшами.
— Вот ты какой! — Мисс Уитни вскинула брови. — А кем же ты собираешься стать в будущем? Может быть, доктором или инженером?
Масато наморщил лоб и угрюмо пробормотал:
— Не знаю, кем я буду, но только не лакеем.
Учительница пристально посмотрела на Масато и стала говорить, отчеканивая каждое слово:
— Всякий человек должен быть доволен своим положением и своим заработком. А тот, кто недоволен и стремится нарушить установленный порядок, делается бунтовщиком, и тогда ему надевают наручники. Понятно?
— Все равно не хочу быть лакеем! — буркнул Ма-сато.
— Ты с кем споришь, грубиян! — Мисс Уитни топнула ногой. — Будешь тем, кем тебе прикажут быть! Вон из класса!
Класс затих, и слышно было лишь прерывистое дыхание Масато. Он торопливо собирал свои книжки.
— Сядь, — внезапно переменила свое решение мисс Уитни. — Останешься после уроков и напишешь на доске пятьдесят раз фразу: «Я никогда не буду джентльменом», и пятьдесят раз эту же фразу наоборот. Пока не напишешь, не уйдешь!