И тут вся собственная злость ударила царю прямо в чёрное его сердце!
Оно лопнуло, и царь умер.
Визирь, кланяясь, подбежал к девушке:
— Спасибо, — говорит, — тебе, отважная девушка. — Я бы, — говорит, — на такой смелый ответ не решился никогда. Ну а раз царский трон освободился, то ты и садись на него. Будь нам вместо злого царя доброю царицей!
— Нет, — говорит девушка, — дочке крестьянской сидеть на троне занятие неподходящее. Меня поле ждёт! Меня пшеница, что колосом наливается, ожидает! Вы тут сами всё с новым-то царём решайте… Да только крепко-накрепко помните про тот горячий обед в горшке, особенно про тот миг, когда он огня не вытерпит и плеснёт прямо через край!
Крепкое враньё
(из армянских сказок)
Жил-был царь, и вот надумал он однажды по-царски повеселиться.
Собирает к себе глашатаев-крикунов, даёт им задание:
— Бегите по всем дорогам, везде кричите: «Кто мне, царю, крепче всех соврёт, тому я дам в награду золотое яблоко!»
Помчались глашатаи-крикуны по тропкам, по дорогам, разбежались по сёлам, по городам, везде разносят весть: «Кто царю крепче всех соврёт, тот получит золотое яблоко!»
Не прошло дня, не успел царь выйти на крыльцо, а народу перед ним уже видимо-невидимо. Тут и знатные люди, и не шибко знатные. Тут и селяне, и горожане. И каждый каждого переврать желает.
Один говорит:
— Я по небу без крыльев летал, да вот в копну соломы упал и поэтому не разбился…
Царь весело кивает:
— Вполне так может быть! Верю! Ты врать не умеешь…
Второй говорит:
— У меня курица соловьём пела, на дудке играть умела, да жена моя эту курицу по ошибке зарубила и сварила вместе с лапшой…
Царь кивает и этому
— Верю, верю! Тут враньём и не пахнет… Такое тоже может быть.
Третий врун совсем из себя выходит:
— У меня, — говорит, — маленькая свинья принесла сразу взрослого жеребца-скакуна! Я даже на нём вот сюда и прискакал. Только жаль: сама-то свинья-мать потерялась по дороге.
Царь кивает и этому:
— Ах, ах! Поскольку и твой рассказ — правдивый, поезжай скорее обратно, ищи свою драгоценную свинью!
И вот таким манером вруны к царю все теснятся, друг друга толкают, перебивают, да всё ж самого крепкого вранья — такого, чтобы царь поверил, — придумать не могут.
И один лишь мужичок, с виду совсем простой, сельский, стоит себе в стороне, не лезет, не толкается.
Стоит и держит под мышкой пустой пузатый кувшин.
Царь, конечно, этим мужичком заинтересовался.
— Ну, — говорит, — ты чего здесь стоишь, молчишь? Почему мне ничего не врёшь, ни даже не привираешь?
А мужичок спокойнёхонько отвечает:
— Мне, пресветлый царь-государь, не до вранья… Я пришёл к вам за делом.
— За каким таким делом? — удивился царь.
— А помните, вы год тому назад взяли у меня взаймы вот такой вот полный кувшин чеканных червонцев? Взять взаймы взяли, а до сей поры не отдали… Вот я с кувшином-то за долгом и пришёл!
— Что-о?! — так и взвился, так и подскочил на крыльце царь. — Какой такой долг? Какие такие червонцы! Ты врёшь, мужик! Врёшь, врёшь и врёшь! Все твои слова — не правда!
— Ах, я — вру? — засмеялся мужичок. — Тогда подавайте мне, ваше царское величество, своё золотое яблоко!
И царь сел, и захлопал глазами, и опомнился, засмеялся тоже. А потом преподнёс мужичку золотое яблоко:
— Оно — твоё! И больше — ничьё!
С кем подружиться мышке?
(из осетинских сказок)
Мышке-норушке захотелось найти себе надёжного друга. Рядом жили ещё мышки, но про них норушка думала:
«Они маленькие, они очень слабенькие… Что толку искать себе товарища среди них? Нет, мне нужен друг не такой; мне нужен друг всех сильнее!»
И мышка-норушка влезла ночью на высокую сосну, добралась чуть ли не до неба, тоненько крикнула месяцу:
— Месяц, месяц! Говорят, ты самый-самый сильный! Ты даже ночью сияешь! Я хочу с тобою дружить.
Месяц широко раскрыл свой жёлтый единственный глаз, поглядел издали на мышку и, не соглашаясь с ней, поводил туда-сюда острым подбородком:
— Что ты, что ты! Я не самый сильный, я даже не самый светлый… Светлее меня, сильнее меня — ясное солнышко!
— Что ж, — говорит мышка, — пойду к солнышку…
Но пока слезала с сосны вниз, солнышко и само вышло ей навстречу из-за дальнего края земли.
Вышло, улыбнулось, озарило всё вокруг таким тёплым, таким ярким светом, что месяц вмиг потускнел, а мышка запищала:
— Ой, пик-пик, и верно, солнышко сильнее месяца! Я буду дружить только с ним! Ты согласно, солнышко, стать моим другом?
— Согласно-то я согласно, — ответило солнышко, — да вот плывёт сюда тёмная туча. Она меня сейчас закроет, она — могучее меня.
И правда. Наплыла туча, спрятала солнышко, мышка только и успела сказать:
— Ах!
Да тут же опомнилась, запищала:
— Туча, туча! Раз ты такая могучая, давай с тобой подружимся!
— Я бы не против, — пророкотала басом туча, — да вот уж поднялся ветер-силач; он меня гонит долой!
И ветер-силач тучу прогнал долой; даже сосну, под которой теперь сидела мышка, зашатал-закачал, — и сразу стало видно: с ветром бороться не сможет, пожалуй, никто.
— Ветер, ветер, — обрадовалась мышка, — вот с тобой-то я дружить и буду! Ты самый-самый силач-богатырь!
— Нет! — вздохнул шумно ветер. — Глянь, мышка, вон туда на пашню… Видишь, там шагает с плугом по борозде пара быков? Я дую им встречь, — а они знай себе шагают, пашут! Я хочу их остановить, — а они шагают, пашут! Они меня сильнее во много раз…
И только мышка хотела выскочить из-под сосны, только хотела с быками заговорить, напроситься на дружбу, а они вдруг со своим тяжёлым плугом встали.
Остановились, поднатужились, плуг снова дёрнули, а он — ни с места. Тянут, ярмо чуть ли не трещит, а плуг — ни с места!
— У-ух! — запыхтели быки. — Опять попался в борозде крепкий корень от старого пня. Нам его без чьей-либо помощи даже и плугом не переломить, не рассечь… Эй, кто нам, быкам, поможет?!
— Мы! Мы! Мы! — так и запищало, так и загомонило под родною мышкиной сосной.
И видит мышка: её давние соседи — такие же, как она, серенькие, маленькие мышки и мышата — выскакивают друг за другом из норок, катятся к пашне, к борозде, к тому крепкому корню, и давай его своими крохотными зубёнками точить-грызть, давай точить-грызть.
Минуты не пролетело — корень лопнул, плуг пошёл, быки благодарно вздохнули:
— Вот кто самый-то сильный, вот! Тот, кто нам в нашем труде помощь оказал! И нечего тебе, мышка-норушка, друзей неведомо где искать… Ищи их поближе!
— А я уже нашла! А я уже их увидела! — засмеялась мышка. — Это — мои соседи! Я их позову сейчас в гости ко мне, а потом они позовут меня в гости к себе. И мы подружимся славно и весело — навсегда!
Лиса и куропатка
(из аварских сказок)
В жаркий полдень лежала в тени за большим камнем и тихо вздыхала голодная лисица:
— Ух, какой зной! От этого зноя мыши и те попрятались глубоко в норки. Видно, никем мне нынче не поживиться, не подкрепиться до самой ночи…
Вдруг на камень уселась куропатка. Голова и горло у неё золотисто-коричневые, грудка серенькая, на серенькой груди из пёрышек как бы — подковка. Ну, а главное — вся она, эта куропатка, толстенькая. Сразу видать: нагуляла жиру за лето — оё-ёй!
У лисицы слюнки потекли.
«Вот мне закуска-то, вот! Такая пожива куда лучше мышек, повкусней даже самой свежей петушатинки. Только бы её раньше времени не спугнуть! Только бы изловчиться так, чтобы схватить куропатку в один миг».
И лисица в тени затаилась ещё тише, а куропатка по гладкому камню похаживает, коготками постукивает, взглядывает на солнышко и поёт, заливается:
— Чир-гик! Чир-гик! Чир-гик!
Очень куропатке по нраву собственная, пусть и короткая, всего лишь в два слова песенка.
Плутов ка-лисица это поняла сразу. Она тонким-претонким, ласковым-преласковым голосочком из укрытия, из-за камня говорит:
— Ой, кто это распевает такую песенку хорошую? Ой, у кого это такой голосок расчудесный?
— У меня! Чир-гик! — тут же откликнулась куропатка и от удовольствия ещё шире раздула своё золотистое горло.
— А скажи, — совсем ласково, совсем умильно говорит лисица, — ты поёшь с открытыми глазками или с закрытыми?
— Да не всё ли равно? — отмахнулась весело куропатка.
— Нет, не всё равно! Не всё… Закрой глазки, и твоя песенка зазвучит по-иному. Наверняка даже лучше!
— Я попробую, — ответила куропатка.
И закрыла глаза, снова принялась напевать:
— Чир-гик! Чир-гик! Чир-гик!
А лисица — прыг! Ухватила куропатку да и держит её уже в зубах.
Испугалась куропатка: «Пришёл мой смертный час! Обманула меня лисица! Но, может, успею схитрить и я…»
— Лисица-сестрица! Лисица-сестрица! — закричала куропатка во весь голос: — Ты такая провора! Ты такая умница! Ты такая красавица! Но неужели ты такая и неразборчивая? Неужели ты меня так прямо, не ощипав, с пёрышками и съешь?
А лиса рада-радёхонька, довольна-довольнёхонька. Она хвастливо, ехидно, даже гордо говорит:
— Ага! Так прямо и съем! Проглочу тебя вместе с перьями!
Ну а раз похвалилась, заговорила, то, ясно-понятно, зубы разжала и рот раскрыла!
Ну а если раскрыла, так тоже ясно-понятно, куропатка не стала ждать.
— Фыр-р-р! — взвилась она покруче да повыше и в горы унеслась.
А лиса опять в холодок за камень повалилась и лежит там, по-прежнему вздыхает:
— Ах-ох! Ах-ох! Ах-ох!
Пропавшее ожерелье
(из башкирских сказок)
Жил в сосновом бору ястреб — светлые брови, жёлтые глаза, серая грудка в крапинку.
И — хотите верьте, хотите не верьте — было у ястреба жемчужное ожерелье, а на голове, на самой маковке красовался алый гребешок.
А ещё ястреб был очень добрым. Очень добрым и очень компанейским. И поэтому всё летал в деревню к петуху с курицей, гостил у них по целым дням.
Клюёт, бывало, вместе с ними из корыта-кормушки ячмень да пшеницу, а сам курице благодарно говорит:
— Какое вкусное угощение! Давайте, курочка-рябочка, я вас за это летать научу…
А курице летать, конечно, хочется, да больше она смотрит не на то, как раскрывать крылья надо, а таращится на ястребиное ожерелье, на белоснежные, на тонкой нитке жемчуга:
— Ах, кудах! Вот бы и мне такую прелесть! Вот бы и мне!
И вослед за ястребом короткими своими крыльями взмахнёт, чуть-чуть над лужайкой взлетит, да на ожерелье, на ястреба глянет, крыльями махать забудет, и — кувыркнётся… Взлетит, засмотрится, и на землю — бултых!
Так обучение полёту у курицы дальше этого и не пошло.
А петух тем временем всё глядел на ястребиный гребешок. На яркий, распрекрасный, не хуже любой шапочки или даже короны царской!
У петуха-то у самого росли в ту пору на макушке лишь гладенькие пёрышки, даже лысина проглядывала, и петух вослед за курицей тоже думал:
«Вот и мне бы на голову такое замечательное украшение! Вот и мне бы!»
И сначала петух задумал вырастить алый гребешок на собственной голове сам.
Пробудится на рассвете, прокукарекается, встанет под широкий, мокрый, весь в росе лопух. Стоит, ждёт, когда капнет оттуда на голову крупная, а главное — вся розовая от рассветной зари росинка.
И вот росинка — шлёп! петух — прыг! — мчится к курице в курятник:
— Глянь! Что-нибудь выросло на моей макушке?
Курица смотрит, говорит:
— Нет…
И тогда петух ждёт дождя с радугой. И когда дождик нальёт лужи, а в них радуга отсвечивать, переливаться начнёт, то петух пробует радугу почерпнуть лапой, оплеснуть макушку семицветной водичкой. Лапа когтистая, неуклюжая, вода на ней держится плохо, но петух старается всё равно.
Потом курицу спрашивает опять:
— Ну а теперь?
— Теперь, — отвечает курица, — опять ничего нету.
Даже зоркие малыши-цыплята и те говорят:
— У тебя там, на макушке, всё такие же пух да пёрышки. Они лишь после дождика — мокрые.
И вот горевал петух, горевал, да с горя и решился на непохвальное дело.
Взял и нарочно отыскал за хозяйской избой, за курятником, в непролазном чертополохе пару семечек дурманной сон-травы. И когда ястреб прилетел в гости, то петух подсыпал семечки в корыто, в ячмень.
— Угощайтесь, дорогой ястреб, с этого края… Клюйте, клюйте, тут повкуснее!
— Что ж! — радуется ястреб. — Если здесь повкуснее, то и поклюём!
И — клюнул. И только клюнул, так в глазах у него мигом пошли сонные круги. И он широко позевнул, потянулся, пошатнулся, да прямо за корыто и упал.
Лежит, голову — под крыло, даже похрапывает.
Курица ахает:
— Ах! Ох! Он почему-то уснул!
— Не ахай! — торопит петух. — Зря тут не чичкайся, а забирай ожерелье! Тебе ведь только того и хотелось.
Да и сам ожерелье с ястреба сдёрнул, сам накинул курице на шею; гребешок-шапочку тоже с головы ястреба сорвал, напялил на собственную макушку.
— Теперь, — говорит, — прятаться побежим…
Только вот петух-то и вправду в кусты, в крапиву умчался, а курица не смогла ступить с места даже одного шага. Голову на бок склонила, разглядывает на себе ожерелье, от счастья глаза закатывает:
— Ах! Ох! Квох да квох! Ко-ко-ко! Ко-ко-ко!
Да тут сонные семечки действовать перестали, — ястреб проснулся, вскочил. Чувствует он: голове холодно, гребешка нет, увидел свои жемчуга на курице — вся доброта с ястреба долой.
— Эх, ты! Бесстыжая хитрюга! А ещё училась у меня летать!
— Это не я… — отступает сконфуженно курица. — Это всё устроил петух…
Но ястреб уже не слушает. Дёрнул ястреб кривыми когтями ожерелье к себе, тонкая нитка натянулась. Нитка лопнула — жемчужинки хлынули в траву градом, исчезли там в густой зелени.
А тут на шум выскочил из избы хозяин. Он затопал по крыльцу, забранился:
— Что за этакий, распроэтакий гость у меня во дворе? Кыш! Кыш!
Ястребу делать нечего. Ястребу теперь самому надо спасаться. Полетел он без гребешка, без жемчугов к себе в дальний бор. Только и успел курице пригрозить:
— Как ты да петух со мною поступили, так и я теперь буду с вами… Вы у меня самое лучшее утащили, и я у вас когда-нибудь отберу самое, самое дорогое!
И — верно. Повела курица на прогулку цыплят, с ними ходит, любуется на них.
Петух тоже на деток радуется, гордо покачивает алым гребешком:
— Вот какие у нас ребятки! Вот какие! Пушистенькие, черногл азенькие!
Вдруг на двор, на траву упала быстрая тень. Петух видит: ястреб! Да не просто он, ястреб, теперь летит, а так на петуха да на цыплят страшными когтями и целится.
— Караул! — всполошился петух. — Караул! Сейчас всем нам будет беда, а сам я без гребешка останусь!
Нырнули цыплята, петух, курица под крыльцо, под толстые доски, кричат криком, вызывают на помощь хозяина. А ястреб над самым крыльцом крыльями прошумел, по-разбойничьи свистнул, крикнул грозней прежнего:
— Прячьтесь, не прячьтесь — теперь всегда будет так!
Приуныл петух:
— Охохонюшки… Придётся, курочка-лапушка, нам это дело как-то исправлять! Гребешок возвращать жалко, а вот жемчуга вернуть надо бы… Идём, в травке-то, в муравке их всё-таки поищем…
Но красивые бусинки уже раскатали по своим подземельям, по тайным кладовкам мышки-норушки да ночные землекопы-кроты. И петух с курицей ничего, кроме дождевых червяков, не отыскали ни по первому, ни по второму, ни даже по третьему разу.
Ищут они жемчужинки и теперь. Ищут вместе с цыплятами. А как завидят ястреба, так всем стадом бегут прятаться. А, спрашивается, почему? Да всё лишь потому, что петух и курица один лишь разок, но всё же позавидовали красоте чужой.