— Да.
— Она что-нибудь сказала?
Я не ответил. Дед поднял голову и пристально на меня посмотрел.
— Она все забыла.
— Вот как.
— Она потеряла память. Она думает, что ее муж погиб на войне.
Дед вдруг тихонько засмеялся.
— Так ведь… так оно и есть. Все равно что умер.
— Нет, не все равно.
Стрекот цикад засасывал нас, как огромная звуковая воронка.
Цир-цир-цир… цир-цир… Цир-цир-цир… цир-цир… Цир-цир-цир… цир-цир…
Это многоголосое, многослойное пение забивало уши. Я сам не узнавал своего голоса. Мне показалось, за меня говорит кто-то другой.
— Она думает, что он герой… что муж ее погиб как герой. Она рассказала мне, что он привязал к себе бомбу, пошел в самую гущу вражеского войска и взорвал себя. Она очень подробно мне все рассказала, так подробно, что даже не верится, что все это неправда.
— Это не называется неправдой, — вдруг влез в разговор Кавабэ.
— Да, это не неправда… — Дед лег на спину. Потом спросил задумчиво: — А далеко это место… куда вы ездили?
— Неблизко.
Он полежал еще немного на спине, потом перевернулся на бок и буркнул:
— А вообще, не лезьте, если вас не просят. — После этих слов он повернулся к нам спиной.
— Простите, можно зайти? — послышался из сада неуверенный голос.
Выглянув с веранды, мы увидели старушку из лавки семян. Она стояла у входной двери.
— Мальчишечки, дорогие, и вы здесь? — Она пошла по двору в сторону веранды.
Сегодня на ней было надето кимоно, а над головой она держала белый матерчатый зонтик от солнца. Круглый зонтик сиял под солнечными лучами, и казалось, что над головой у бабушки вынули кусочек неба и оттуда льется ослепительное сияние. Как будто вход в потусторонний мир.
Старушка сложила зонтик.
— Вы меня извините за вчерашнее, — она вежливо поклонилась.
— Я… после того как вы ушли… — она посмотрела на нас, — у меня не получилось так, как вы хотели…
Мы в один голос начали извиняться внезапно охрипшими голосами.
— Да что вы, что вы. Это вы меня простите, — и старушка снова поклонилась.
— Мне очень жаль, что мы вас поставили в такое неловкое положение. — Дед вышел на веранду и пригласил старушку зайти и сесть за стол. Было видно, что он нервничает.
Старушка положила на стол перед собой аккуратный сверток. Развязала концы нежно-розового платка — внутри оказалась бамбуковая корзинка, полная ярко-красных ягод.
— Шелковица? Откуда?
— Родственники из деревни прислали. Извините, что я так мало принесла, — и она смущенно улыбнулась.
Меня отправили на кухню мыть ягоды. Я набрал целую миску воды, растворил в ней щепотку соли и тщательно вымыл каждую ягодку. Это нас дед научил, что, когда моешь фрукты, надо добавлять соль. Когда на них падал солнечный блик, красные ягоды переливались в воде таинственным светом, как россыпь рубинов. Я слил воду, аккуратно переложил шелковицу обратно в корзинку и поспешил на веранду.
— Какая сладкая!
— Ой, кисленькая!
— Вкуснятина!
Наши возгласы прозвучали нестройным хором.
— Лучшее лакомство для медведя, — дед с удовольствием закинул в рот большую ягоду. Настроение у него явно улучшилось.
— Медведя?
— Медведи обожают шелковицу и другие лесные ягоды. Там, где самые вкусные ягоды, обязательно поблизости окажется медведь. И наоборот — там, где околачивается медведь, ягоды будут самыми вкусными. Как эти!
Шелковица лопается во рту. Сначала кислая-кислая, потом сладкая-сладкая. «Вот если забраться в самую гущу леса, где не ступала нога человека, и собрать с древесных листьев самые крупные росинки, то, наверное, они будут такого же вкуса», — подумал я.
— Есть еще дикий виноград, — сказала бабушка.
— Ага. Есть и виноград, — вид у деда при этом был такой, как будто он совсем не прочь прямо сейчас превратиться в медведя.
— Райские яблочки.
— Точно! — дед прищурился как кот, наевшийся травки-котовника.
— Тисовые ягоды.
Дед ничего не ответил, только вздохнул блаженно.
— Теперь и ягод стало меньше. И уже почти не осталось мест, где можно их собирать.
Старушка смешно держит губы трубочкой, будто пьет нектар. Как птичка.
— А вы откуда? Где родились?
— На Хоккайдо. Из поселка Айбецу.
— Вот как. А я из Тома, слышали?
Старушка удивленно глядит на деда.
— Получается, мы земляки, — она улыбается. Как две капли воды похожа на Яёи Коко!
— А я на самом-то деле вчера так и подумал, что, наверное, мы с вами земляки.
— Да?
— Люди с Хоккайдо, они… они другие. Разве не так? — он кивнул, будто вел разговор сам с собой. — Вот и мама моя тоже была такая. Работала очень много.
— Ну надо же! — Кавабэ уставился на деда. — У вас тоже, значит, была мама!
Эта мысль поразила его до глубины души.
— Ну понятно, была.
— Да-да, в моей семье тоже все работали много и хорошо. Любили работать, — сказала старушка и смущенно засмеялась.
А потом они принялись вспоминать и рассказывать друг другу о том, как ходили в школу на лыжах, которые надо было надевать на резиновые сапоги; и о том, что дедов папа был железнодорожным инженером; и о том, в каких местах — а это были сплошь секретные, потаенные места — рос самый вкусный дикий виноград; и о том, как однажды мама засолила целый кувшин икры; о том, как летом дети купались в реке; о том, что вода в реке была холоднющей; о том, как прямо на глазах старушки, когда она была маленькой девочкой, поймали опасного преступника, сбежавшего из тюрьмы в Абасири; о том, как всей семьей вялили селедку; о том, как вкусно было есть на обед острый перец в маринаде из соевого соуса с рисовым солодом; о том, что старушка в детстве терпеть не могла молоки; и о том, как каждый раз ее сердце сжималось от грусти, когда она слышала по ночам вой лисицы, спустившейся с высоких гор; о том, как летом вдруг расцветали разом все цветы; о том, какие роскошные клубы пара шли зимой от лошадей, везущих повозки, груженные бревнами; и о том, как чистили печки-буржуйки; и о том, как ели замороженное молоко, посыпая его сверху сахаром, так что он скрипел на зубах; о том, как строили зимой снежную горку и соревновались, кто дальше съедет с нее на лыжах…
Они говорили и говорили, и казалось, этот разговор никогда не закончится.
Просто удивительно, сколько интересных воспоминаний было у этих двух стариков. Я даже подумал, что быть старым вовсе не так уж и плохо. Ведь чем ты старше, тем больше вещей, о которых ты можешь вспоминать и радоваться этим воспоминаниям. И даже когда ты сам уже исчезнешь, твои воспоминания будут витать в воздухе, растворяться в дожде, просачиваться в почву… Они будут существовать в самых разных местах, и, может быть, часть из них найдет путь к сердцу другого человека… Ведь бывает так, что оказываешься в каком-то месте впервые, но отчего-то чувствуешь, что когда-то ты уже здесь был. Это значит, что воспоминания людей из прошлого нашли тебя и зашли в твое сердце. От этой мысли мне сделалось очень хорошо.
Бабушка и дедушка замолчали. Теперь они сидят и молча смотрят во двор.
Откуда ни возьмись налетел прохладный ветерок. Мне показалось, что мы все сидим внутри кисло-сладкой, спелой, напоенной лесными ветрами ягоды тутового дерева.
11
Мама съела капельку зеленого салата и снова принялась за вино. Гамбургер и кружочки тушенной в сладком соусе моркови, настолько красивые, что смахивали на муляжи, были абсолютно безвкусными.
— Мам, поешь как следует, — сказал я, отложив палочки. — Ты только и делала, что смотрела на меня, а сама так ни к чему и не притронулась.
— Мне что-то не хочется мяса, — сказала она и отправила в рот крекер. Раздался тихий хруст, после чего мама влила в себя очередную порцию вина. И так каждый день. Она почти ничего не ест, но за последнее время поправилась. Веки у нее припухли, и вся она какая-то вялая, еле ноги передвигает, будто несет что-то тяжелое.
Я встал из-за стола и открыл холодильник. В отделении для фруктов и овощей — увядший сельдерей, заплесневелая четвертинка тыквы и три груши.
— Ты купила груши?
— Да, — ответила мама, продолжая сидеть неподвижно. — Они показались мне вкусными на вид, вот я их и купила.
— Может, съедим одну пополам?
— Ты ешь, а мне что-то не хочется.
Я достал из ящика нож, чтобы почистить и разрезать грушу. Мама подошла, хотела забрать у меня нож и сделать все сама, но я сказал ей, что справлюсь.
Стоя у раковины, я начал чистить грушу. Оголилась ее белая, сочная мякоть, золотая спиральная полоска кожуры становилась все длинней.
— Ловко у тебя получается! — мама с удивлением следила за движением моих рук.
Мы уже несколько раз ели груши у деда.
— Плотно прижимай нож указательным пальцем правой руки, — посоветовал он мне, когда я первый раз попытался самостоятельно почистить грушу. Я так и сделал и почувствовал, что нож понемногу, будто сам по себе, продвигается вперед. Но все равно, на то, чтобы очистить первую грушу, у меня ушла куча времени.
И хотя очищенная груша имела не самую аппетитную форму, а Ямашта сказал, что на ней видны грязные отпечатки моих пальцев, дед умял эту несчастную грушу с большим аппетитом.
А сейчас я уже и сам не замечаю, как груша мягко вращается в моей руке, гладкая, ровная, и маленькие капельки сока размазываются по ладони.
Я закончил чистить грушу и протянул ее маме.
Капелька катится по маминому запястью, повисает на кончике локтя. Вслед за ней уже катится вторая, а за этой еще одна… Я смотрю на маму — вечер, она стоит на полутемной кухне и потерянно вгрызается в сочную грушу.
Мне захотелось плакать. Я покрепче ухватил нож и принялся чистить вторую фруктину.
Мама сама не заметила, как съела обе груши.
В этот вечер она больше не пила вина.
Уже темнело, когда вместе с дедом мы сели в электричку. Первый раз за все время он позвал нас с собой. Но куда едем, не сказал.
Дед поставил большой бумажный пакет на пол, поднял руку и взялся за поручень. При этом спина у него распрямилась, и оказалось, что он не такой уж и низенький. Просто сутулится, когда ходит.
— Ну скажите, куда мы едем?
— А что мы будем там делать?
— Почему вы молчите?
Мы кудахтали, как куры на насесте, а он только посмеивался. На все наши вопросы ответ у него был один — хитрая усмешка.
Днем он выглядел озабоченным. Возился с какими-то черными бусинами, скреплял их бечевкой. А когда мы попытались подойти к этим бусинам чуть поближе, сразу рявкнул:
— А ну, не трогать!
А потом добавил:
— Вечером приходите.
Чтобы отпроситься из дома, мы с Кавабэ сказали, что идем делать уроки к Ямаште, а Ямашта сказал, что идет делать уроки ко мне.
На третьей остановке мы вышли из поезда. Эта была станция неподалеку от железнодорожного моста, по которому мы возвращались с занятий в летней школе.
— Мы, наверное, на сухое русло пойдем, — сказал Кавабэ. — Я когда-то очень давно ходил сюда головастиков ловить. Поймал гигантского головастика размером с ладонь! Папа сказал, что это лягушка-бык.
Кавабэ обернулся: сухое русло было видно с платформы, в это время суток оно казалось большим, пустым и темным пространством.
Мы начали спускаться по ступенькам к выходу со станции. Где-то на середине лестницы Кавабэ остановился и сказал:
— Тут красиво стало. Они тут все обновили.
Он спустился еще на пару ступенек и снова остановился прямо рядом с рекламным щитом, на котором висела реклама нового торгового центра. Кавабэ рассеянно скользнул по ней глазами.
— Интересно, что дед задумал, — недовольно сказал Ямашта. — Он нам никогда ничего не говорит.
Как и предполагал Кавабэ, мы пошли в сторону сухого русла. Оставив нас сидеть на поросшей травой высокой насыпи, тянувшейся вдоль русла, дед с бумажным пакетом спустился вниз. Прошло уже довольно много времени, а он все не возвращался.
— Пойду поищу его, — сказал Ямашта и исчез в темноте.
От нечего делать я прилег на траву. Меня начало клонить в сон. С неба на меня смотрела маленькая тусклая звездочка.
— Ой! — вдруг вскрикнул в темноте женский голос. Вслед за этим рявкнул мужской:
— Ах ты, мерзавец!
Я вскочил и стал вглядываться в ту сторону, откуда доносились голоса.
В нескольких шагах от того места, где мы сидели, по насыпи шла дорога. На этой дороге я разглядел в темноте машину. У машины стоял парень и держал кого-то за грудки. Вернее не кого-то, а Ямашту. Кавабэ застыл рядом со мной ни жив ни мертв.
— Я смотрю, ты тут с дружками? — парень заметил, как я вскочил, и теперь пристально меня разглядывал. На нем была черная футболка-поло в белую продольную полоску. Пострижен он был почти наголо. Лицо темное, злое.
— Вы, поганцы, чего здесь шныряете? Подсматривать пришли?
— Нет! Вовсе нет! — у Кавабэ, который до этого стоял рядом со мной как восковое изваяние, начала дергаться нога.
— Дрянь ты эдакая! А что ты тогда здесь делаешь, а?!
Нога у Кавабэ перестала дергаться, и он снова превратился в восковую фигуру.
Я огляделся. Вдоль дороги, через ровные промежутки в десять метров, стояли в ряд темные машины. Но нам на помощь никто не вышел. Влюбленным парочкам, которые приезжают вечером на реку, нет дела до мальчишек. Да и в самом деле, кто привозит девушку в такое место на свидание? Только мерзкие, трусливые типы.
— Мы, это… — начал я с опаской.
— Что «это», придурок? — парень злобно на меня посмотрел и что есть силы тряхнул Ямашту за шиворот.
Из машины вылезла молодая женщина в измятой одежде.
— Да оставь ты их. Все уже.
Она поправила волосы, отбросив их назад. В темноте блеснули ее длинные, покрытые лаком ногти.
— Заткнись! — огрызнулся парень.
— Ну-ну, — женщина прислонилась к машине и замолчала.
— Мы сюда с дедушкой пришли, — продолжил я свои объяснения.
— И куда же этот ваш вонючий дед подевался, а? Что ты мне тут заливаешь?
Дело принимало совсем неприятный оборот. Мне страшно захотелось писать. И правда, куда подевался дед? Что он вообще себе думал, когда оставлял нас одних в таком месте?!
— Ух ты! — женщина, открыв рот, глядела в небо.
— Что за… — полосатый тоже посмотрел вверх.
Над руслом в темноте раздавались один за другим звонкие залпы. Салют!
Снаряды взлетали вверх: один, другой, третий… И хотя, конечно, дедушкин салют и не дотягивал по размаху до салюта, который устраивают во время городских праздников, но это было здорово! На темном небе одна за другой расцветали красные, синие, желтые хризантемы. И к тому же не было толпы, которая обычно собирается посмотреть салют на городском празднике.
— Красота! — сказала женщина восхищенно. Из других машин тоже начали вылезать люди.
— Это наш дед! — громко сказал Кавабэ. — Я и не знал, что он такой… такой пиротехник!
— Точно! Помните черные бусины? Это эти… «пиротехнические элементы»! Я по телику передачу видел про фейерверки.
— Это ваш дед салют устроил? — у полосатого от удивления округлились глаза.
— Ну да, — ответил Кавабэ, — а кто еще?
— Крутой он у вас! — сказал парень и, буркнув: «Ах да, я и забыл», отпустил наконец Ямашту.
Шестой залп. Медленно опадает, тает в небе прекрасный цветок и тут же расцветает вслед за ним другой. Едва только он исчезнет в темноте, как тут же на его месте распускается третий…
Я неотрывно следил за этим постоянным обновлением. Не хотел упустить ни секундочки из этого фейерверка.
— Он нас сюда привел, чтоб салют показать, — сказал Ямашта, глядя в небо. — Салют! Это так здорово! Какой он молодец!
— Мой папа был пиротехником, — сказал Кавабэ.
— Лето, — сказал полосатый, — самое настоящее лето.
— Ага, — его подруга кивнула.
Наконец фейерверк закончился, цветы в небе окончательно растаяли. Вокруг стало тихо. Мы еще немного постояли, задрав головы к небу.