Дон Бибаш прошелся колесом, дернул короля за рукав и шепнул ему на ухо:
— Опомнись, тут их целый зал!
— Кого?
— Чужеземцев, сеньор! Сам знаешь, если бы не они, твой меч был бы бессилен завоевать этот город!
— Вот дьявол, я и забыл! Спасибо, дон Бибаш, что надоумил! Выходит, не такой ты придурок, как говорят. — И громко, чтобы все слышали, произнес: — Я, конечно, имею в виду тех чужеземцев, которые хотят отнять у меня власть, завоеванную вот этими руками! А всем остальным — добро пожаловать в мое королевство. — И на ухо шуту: — Хорошо я сказал, правда? Почти как Осберн! — Потом снова обратился к ребятам: — Ну так вот, моя матушка и ее друзья галисийцы в замке Гимарайнша захватили в плен и жестоко избили моих друзей и соратников, как когда-то дона Бибаша. Но я лишил их последней надежды. Я, Афонсу Энрикеш, вступил во владение этим городом, вернее, тем, что от него осталось, — я захватил его у мавров с помощью присутствующих здесь славных крестоносцев. И клянусь, что я не отнимал монеты ни у какого дона Карлуша!
Мафалда собралась было снова пуститься в объяснения, но Вашку потянул ее за руку:
— Не нужно, сестренка. Они все равно ничего не поймут. Мы, кажется, тоже. Ясно одно: нас занесло, как последних болванов, в королевский двор Афонсу Энрикеша. Ни больше ни меньше. Как это могло произойти, лучше не спрашивай, но факт остается фактом. Смотри, это тот самый Афонсу Энрикеш, каким его рисуют в книгах, и на памятник он похож, и еще я вспомнил, что читал обо всем, что он сейчас рассказывал. Бред какой-то! У меня уже три синяка на руке — так я себя щипал, все надеялся проснуться. Значит, мы в Лиссабоне, только что отвоеванном у мавров… А как отсюда выбираться, это еще вопрос…
Ребята в растерянности смотрели друг на друга. Наконец Фернанду снова решил заговорить:
— Милостивый король дон Афонсу Энрикеш! Мы тоже жители Португальского королевства и живем в этот самом городе. Но только, как ни странно, родились в будущем, спустя несколько веков после вас. Мы очутились здесь, у вас, из-за какого-то непонятного сдвига во времени, объяснить который не смогли бы ученые люди ни вашего ни любого другого королевского двора. У вас двенадцатый век, а у нас самый конец двадцатого. И вы правы, мы действительно как будто приехали из другой страны. Но мы такие же португальцы, как и вы, и поверьте, этот город станет одним из самых прекрасных в Европе, и его территория раскинется далеко за пределами этих стен, а ваше имя прославится на века, и никто больше не посмеет лишить вас королевского титула!
У дона Афонсу Энрикеша глаза от изумления чуть не вылезли из орбит.
— Проклятье, я даже от дона Бибаша такого не слыхал! Что же, вам, значит, известно будущее? И вы также знаете, что меня ждет? — Он расхохотался. Эхо загудело под сводами замка. — Хорошо, разрешаю вам остаться при дворе сколько пожелаете. Мне всегда нравились люди, у которых не все дома, и я охотно послушаю ваши бредни. Дон Бибаш стареет, и ему уже не всегда удаются новые шутки. Вы явились как раз вовремя. Можете ходить в своих чудных нарядах: стоит на вас взглянуть, сразу смех разбирает. Ну да хватит разговоров. Аль-Ужбуна в нашей власти, при дворе три новых шута — вот уж повезло так повезло, выпала удача! Раскошеливайтесь, если хотите послушать речь Осберна, и ступайте, а я буду отдыхать. — Кивком головы подозвав одного из стоявших поблизости мужчин, он добавил, указывая на ребят: — Отведи их в свой дом. — А потом шепнул ему в самое ухо: — Да смотри, мой добрый Менду, не спускай с них глаз!
Глава 6. РЕЧЬ ОСБЕРНА, БРИТАНСКОГО КРЕСТОНОСЦА, ШТУРМОВАВШЕГО АЛЬ-УЖБУНУ
Хочу поведать вам о том, что произошло у стен Аль-Ужбуны и как вручили мы этот город, очищенный от сарацинов, Афонсу, владыке Португальского королевства. Буду краток. Во славу господа, без сомнения, но и во имя нашей славы и в честь всех, кто захватил там бессчетные запасы золота, зерна и прочих богатств! Мы извлекли выгоду для себя, а король пусть позаботится о своей. Когда-нибудь я опишу подробнее эти события. А теперь, поскольку вскорости мы выступаем в поход на Святую землю, я буду говорить только о главном. Слушайте меня, потомки! Сейчас октябрь 1147 года. Аль-Ужбуна — вожделенный для многих город. Думаю когда-нибудь написать о нем так: «Это самый богатый торговый город, не имеющий себе равных ни в Африке, ни в большей части Европы». Да, я так напишу в своей хронике, когда у меня будет время подумать об изяществе каждой фразы. А теперь я тороплюсь, и мой рассказ будет прост и обречен исчезнуть в водовороте времен.
Чтобы лучше восславить победителя, нужно отдать должное мужеству побежденного. Никто не посмеет отрицать: мавры сражались храбро. Истину следует уважать.
Скажу о том, как все началось. Мы высадились на португальский берег 28 июня. Среди нас были крестоносцы из многих земель, мы разделились на отряды и разбили несколько лагерей в разных местах. Признаться, ни я, ни Афонсу не знали, что нас ждет. Казалось нам, что лишь закричим «Сантьяго!» или «Сан-Жоржи!», как неверные сдадутся во славу нашей доблести. Но судьба готовила нам иное, и хорошо, что, говоря перед людьми, как сейчас, не принято лгать или унижать достоинство побежденного!
Вместе с норманнами заняли мы позиции у западных контрфорсов крепости. С восточной стороны стояли немцы и фламандцы, а с северной — Афонсу со своими людьми. Так приготовились мы к осаде и верили, что быть ей недолгой. И не из тех мы, кто может сидеть сложа руки и ждать у моря погоды, а посему принялись жечь и грабить, не щадя ничего вокруг. Думаю, потомки поймут, в какое время мы жили, и не осудят нас слишком сурово. Самого меня мучает порою мысль: так ли верно то, что мы делаем? Но опасаюсь я гнева папы и отлучения и не выскажу своего сомнения в том, что одна есть святая вера — наша, а всякая прочая — нечестивая лишь оттого, что чужая. Но довольно об этом. Не желаю я прослыть еретиком и твердо помню, что долг мой — идти на Иерусалим сражаться за веру. Таково наше время. Иные времена придут, лучше нашего, да только нам их не увидать.
Вскоре захватили мы главный склад, где хранились съестные припасы для города, и было там сто тысяч тюков зерна и прочего провианта. И решили мы тогда: вот и завоевана она, эта желанная земля. Но мы жестоко заблуждались! Тогда же начали мы строить осадные сооружения, но все разрушалось сарацинами. Пожалуй, никогда прежде не доводилось мне видеть так хорошо укрепленный город и таких стойких его защитников. Шел месяц за месяцем, а все не стихали битвы, не кончались грабежи в окрестных землях, не затухали пожарища. И еще скажу, ибо не желаю отступать ни на шаг от правды, что немало было неразумных споров и раздоров между теми, кого должна была единить общая цель. Не так легко оказалось прийти к согласию между нами и Афонсу, и не только в том причина, что изъяснялись мы на разных языках и не могли договориться, пока кто-нибудь не переводил наши речи на латынь.
Помню я, как в первый раз Афонсу собрал нас, потому что желал, чтобы каждый отряд назвал ему сей же час своего вождя. Однако наши отряды были собраны из людей, плохо знавших друг друга, одно нас объединяло — стремление идти в Святую землю, и более ничего. Никто не мог сказать с уверенностью: «Из норманнов самый доблестный этот». Или: «Из немцев самый достойный тот». Или: «Фламандцы избирают предводителем вот того». Не знали мы друг друга, и нельзя было выбрать вождей. А вернее сказать, каждый считал себя вождем. Но Афонсу был непреклонен и не желал заключать договор ни с кем, кроме вождей. А коли нет таковых, пусть их назначат немедля. Пусть назовут любых, если угодно. Да, всего теперь и не расскажешь. Придет время, и я это сделаю. Скажу одно: уже готовы были некоторые отряды отступить от намерения штурмовать город, когда король согласился предоставить крестоносцам право грабить Аль-Ужбуну. Тогда все и решилось. И вновь я надеюсь, что потомки постараются нас понять и не станут говорить, что, мол, ничего им не надобно было, кроме золота, и что заключали они договоры ради одной лишь наживы. Надеюсь я также, что в грядущие времена не повторится подобное и люди станут лучше, чем были мы. Но всему свое время, и от этого не уйти. Мы не могли быть иными.
Для переговоров с королем избрали мы двадцать человек, и обещал он от решения своего не отступать и начатое дело не бросать, что бы ни случилось. Теперь хочу сказать, сколь изобретательны были немецкие, фламандские и итальянские крестоносцы. Они придумали почти все наши военные машины, а британский отряд отличился в рукопашном бою. Страшным было кровопролитие, и не видал я прежде столь великого числа убитых за столь краткое время. Афонсу послал двух воинов, предлагая маврам перемирие. Но те стойко держались до конца, и посланники возвратились в лагерь с таким ответом: «Делай, что можешь, а мы будем поступать по воле небес». Ответ тот разгневал Афонсу, ибо, как я уже говорил, волею небес могла быть лишь воля господа нашего и никогда того, в кого верят мусульмане.
И продолжались битвы, и кровь лилась рекой, и еще больше отцов гибло на глазах у сыновей, а сыновей на глазах у отцов, и из числа христиан, и из числа мавров. Говорят, в крепости было не более 15 тысяч воинов, но трудно мне поверить в это — разве что неведомая волшебная сила воскрешала павших или ненависть противника к нам была столь велика, что сила его росла с каждым днем. С высоты крепостных стен сыпались на нашу голову проклятья, да что в том? Мало кто из нас понимал их язык.
Немцам и фламандцам удалось вырыть огромный подземный ход, протянув его до главной крепостной стены, и весь его заполнить хворостом. Вспыхнул хворост, и рухнула стена, но и тут осажденные не сдались. Между тем знали мы, что злейший враг мавров там, в самой крепости, и враг этот — голод. И болезни, губительней железа и огня, набрасывались на осажденных и разили без пощады. Тогда же решили мы пустить в дело самую большую нашу военную машину, построенную здесь на месте одним из крестоносцев, пизанским мастером. Он сделал передвижную башню, высотою в двадцать два человеческих роста, с торчащими в верхней ее части балками. На балки перелезали вооруженные воины, чтобы оттуда взобраться на зубцы самой неприступной из мавританских крепостей. С другой стороны немцы двинули вперед свои башни на колесах, а фламандцы сотрясали стены, стреляя из катапульт. Но и тогда мавры не прекратили сопротивления. Между тем они слабели, ибо закралась в их души мысль о поражении, а каждый знает, что это и есть к поражению первый шаг. Думаю, если бы Афонсу выказал нерешительность вначале, быть бы нам разгромленными. Но этот человек не отчаивается никогда и не верит, что его могут победить, как бы тяжко ему ни приходилось. Не стану я превозносить его достоинства, не в этом мой долг, не в этом обязанность. Да и неизвестны мне иные его достоинства, кроме этих двух: что не отступает он от задуманного и не сомневается никогда в силе своих воинов.
Но как не отчаяться тем, кого косит без счету война и чума, кого терзает голод и чьи дома вконец обнищали? Скажу еще, что в моем отряде нашлись такие, что насадили однажды на копья тридцать голов убитых мавров и выставили их перед стенами города, чтобы вселить страх в тех, кто еще был жив. Думаю, излишней была такая жестокость, но и на этот раз призываю потомков не судить строго наши суровые времена.
И тогда не выдержали более мавры и сдались. Никогда не забыть нам тот день, 24 числа, когда вошли мы в город. В воздухе стоял невыносимый смрад разлагающихся трупов, крови, дыма, болезни. И вновь подобает отдать должное португальскому королю — приказ его гласил: «Коли в доме мавра не сыщется более богатого имущества, щадить такового и не чинить ему зла». Но всякие люди были среди нас, и уследишь ли за всеми? И не берусь я утверждать, что в моем отряде люди были лучше или хуже, чем в других. Думаю, что все вели себя одинаково, и не в силах я описать ужасные сцены, кои видел собственными глазами, и вечно в ушах моих будут звучать вопли, что раздавались отовсюду в те два долгих дня разбоя. Кое-кто из жителей сумел бежать из города. Но мало было таких, а большая часть горожан осталась, чтобы в полной мере вкусить варварство защитников христианской веры.
Когда все стихло наконец, Афонсу снова принужден был прибегнуть к посулам. Что взять еще с города, от которого остались одни стены, да и те разрушены? И вот узнаю я, что король Португалии обещает вознаграждение и освобождение от налогов тем крестоносцам, кто откажется идти в Святую землю и останется здесь, дабы помочь отстроить город, который они помогли разрушить. Ныне, заканчивая свой краткий рассказ, узнал я, что Джилберт из Гастингса, британский священник, назначен епископом Аль-Ужбуны и отдана ему будет церковь святой Марии Великомучеников, заложенная неподалеку от крепости во время осады, а также земли, к ней прилегающие, в полную собственность. Не знаю, кто еще из моего отряда пожелает остаться в Португалии? В других отрядах много таких, что соблазнились посулами и отказались следовать в Иерусалим. Сам я не останусь. Хочу узреть другие народы, услышать другие языки и поразмыслить обо всем, что увижу и услышу. Бог даст, когда-нибудь вернусь. Но если не случится мне вернуться, где бы я ни был, оставлю после смерти моей правдивое свидетельство об этой осаде. Письменное свидетельство о времени, в которое я жил. Потомки, я не жду от вас оправдания, но, может быть, вы нас поймете?.. Как бы вы поступали на нашем месте? Мир с вами.
Глава 7. ТРИ ШУТА ПРИ КОРОЛЕВСКОМ ДВОРЕ В АЛЬ-УЖБУНЕ
По-видимому, мне следовало бы теперь пуститься в объяснения по поводу рассказанного на предыдущих страницах. Вдруг кто-нибудь не понял? Но я, пожалуй, не стану этого делать. Ведь тем самым поставила бы под сомнение сообразительность моих читателей. К тому же в жизни мы обходимся без всяких объясняльщиков, которые бы ходили за нами и бубнили, почему одно случилось так, а другое иначе. Поэтому я временно прощаюсь с вами. Поговорим в следующий раз.
— Сдается мне, что мы отсюда не скоро выберемся, — пробормотал Фернанду.
— Да?.. А я вот заморил червячка и весьма этим утешен… — скромно признался Вашку, ухитрившийся стащить с королевского стола несколько яблок.
Мафалда шла молча и только поглядывала на сопровождавшего их человека. Наконец она потянула его за рукав камзола:
— Меня зовут Мафалда.
— Я уже слышал. Такое же имя у принцессы Савойской, на которой наш король женился в прошлом году. Здесь больше нет женщин с этим именем.
«А это хорошо или плохо?» — хотела спросить Мафалда, но передумала, решив, что этот вопрос ничего не даст. Гораздо полезнее выяснить имя сеньора, но он, кажется, не из разговорчивых.
Молчаливый сеньор вел ребят по улицам и переулкам, где стоял все тот же тошнотворный запах пепла и крови. Каменные дома с соломенными крышами теснились и громоздились так, будто росли один из другого.
— Да-а, сюда бы поливальные машины… И куда только смотрит муниципалитет? — попытался сострить Вашку. — Как сказал бы дядя Жоан, раз мы платим такие налоги, то имеем право, по крайней мере, ходить по чисто убранным улицам.
— Надоел ты со своими шуточками!
— Шуточки, говоришь? А ты забыл, как король назвал нас? Сказал, что у него теперь три новых шута? Лучше подумайте, какими анекдотами вы будете развлекать его величество, если не желаете угодить в тюрьму.
— Откуда ты знаешь, что там есть тюрьма? Ты что, ее видел? — спросил Фернанду.
— Чего там видеть! Я и так знаю! Слыхал, как он грозился отправить шута в Гимарайнш? И потом, в каждом замке должны быть подземелья для узников. В любом романе про средние века всякие лазутчики, шпионы и оборотни в конце концов туда попадают.
— А при чем тут оборотни? — возразила Мафалда, которую никогда не покидал здравый смысл и любовь к порядку.
— А при том, что если уж я, Вашку, учащийся лицея, гражданин республики, в которой успело смениться не знаю сколько президентов, столкнулся носом к носу с доном Афонсу Энрикешем, который жил за несколько сот лет до меня, и он со мной запросто разговаривает, да еще производит меня в шуты, то почему бы тут не припомнить и оборотней? А заодно и Робин Гуда, и Вильгельма Телля, и Красную Шапочку с Котом в сапогах, и вообще все, что мне взбредет в голову!