- Зато я чувствую себя вне всякой гармонии, - сказала Сильвия, - потому что на мне нет ничего восточного… разно только скарабей… да и тот отстал от современности, бедняжка, уж не знаю на сколько столетий!
- Если бы ты сказала «тысячелетий», дорогая, - поправил профессор, - то было бы точнее. Этот скарабей взят из гробницы тринадцатой династии.
- Ну, я уверена, что ему лучше там, где он сейчас, - сказала Сильвия, и Вентимор вполне с ней согласился. - Гораций, я должна осмотреть все! Как это умно и оригинально с вашей стороны - превратить обыкновенный лондонский дом в такой.
- Ну, знаете ли, - объяснял Гораций, - это… сделано, собственно, не мною…
- Кто бы это ни сделал, - сказал профессор, - он должен был посвятить много труда на изучение восточного искусства и архитектуры. Смею я спросить: какой подрядчик исполнил все эти переделки?
- Я положительно не могу вам этого сказать, - отвечал Гораций, который начинал понимать, какие могут быть в жизни скверные минуты.
- Не можете сказать?! - воскликнул профессор. - Вы заказываете полную обстановку, и - должен прибавить - такую дорогую, и не знаете, кому делаете такой заказ!
- Конечно, знаю, - сказал Гораций, - только как раз в эту минуту я не могу вспомнить. Подождите! Может быть, Либерти? Нет, я почти уверен, что не Либерти. Может быть, Мапль; только не наверно. Кто бы это ни сделал, с меня взяли удивительно дешево.
- Рад слышать это, - сказал профессор самым неприятным тоном. - Где же у вас столовая?
- Но я думаю, - сказал Гораций беспомощно, видя толпу слуг, расстилавших по полу круглый ковер, - я полагаю, что столовая, - здесь.
- Кажется вы находитесь в некотором сомнении? - спросил профессор.
- Я предоставляю это им; это зависит от того, где им вздумается накрыть, - сказал Гораций. - Раз в одном месте, другой раз - в другом. Есть большая прелесть в неопределенности, - сказал он, запинаясь.
- Без всякого сомнения, - сказал профессор.
В это время двое из рабов, по распоряжению высокого негра в чалме, поставили на круглый ковер низенькую скамейку из черного дерева с инкрустациями странного рисунка из серебра и черепахи, в то время как другие слуги шли за ними с закрытыми блюдами на круглом серебряном подносе, который они поставили на скамейку и низко поклонились.
- Ваш… гм… домоправитель, - сказал профессор, - очевидно, решил, что мы будем обедать здесь. Насколько я вижу, они знаками показывают вам, что кушанье на столе.
- Это так, - сказал Вентимор. - Сядем?
- Но, дорогой Гораций, - сказала г-жа Фютвой, - ваш буфетчик забыл о стульях.
- Ты, по-видимому, не отдаешь себе отчета, дорогая, - сказал профессор, - что в подобном помещении стулья были бы совершенно не у места.
- Боюсь, что здесь их и нет, - сказал Гораций, так как в самом деле не было ничего, кроме четырех толстых подушек. - Давайте сядем на них, - предложил он. - Так… так забавнее!
- В моем возрасте, - сказал профессор с раздражением, опускаясь на самую толстую подушку, - такая забава, состоящая в том, чтобы есть, сидя на полу, не может действовать хорошо на настроение, хотя, конечно, я признаю, что это совершенно по-восточному.
- По-моему, это восхитительно, - сказала Сильвия. - Гораздо, гораздо интереснее, чем заурядный, чопорный обед.
- Можно быть не вполне заурядным, - заметил ее отец, - и все-таки не избежать обвинения в чопорности… Уходите прочь, любезный, уходите! - сказал он резко одному из рабов, который делал попытки полить водой его руки. - Ваш слуга, Вентимор, кажется воображает, что я отправлюсь на обед, не дав себе труда предварительно вымыть руки. Смею заметить, что это не так.
- Это просто восточный обычай, профессор, - сказал Гораций.
- Я в совершенстве знаком с обычаями Востока, - возразил профессор, - но из этого не следует, что подобные… гм… гигиенические предосторожности необходимы и желательны за столом на Западе.
Гораций промолчал; он был слишком погружен в смущенное созерцание серебряных крышек, ломая себе голову, что могло быть под ними. Его смущение не рассеялось, когда крышки были сняты, - потому что он положительно терялся в догадках, как ему приняться за содержимое блюд без такой вещи, как вилка.
Метрдотель, однако, разрешил трудную задачу, показав жестами, что гости должны есть руками.
Сильвия выполнила это с большой грацией и чрезвычайной веселостью, но ее отец и мать не скрывали своего отвращения.
- Если бы я обедал в пустыне с шейхом, сударь, - заметил профессор, - то, надеюсь, я сумел бы сообразоваться с его привычками и предрассудками. Здесь же, в самом центре Лондона, признаюсь, все это производит на меня впечатление ни к чему ненужного педантизма.
- Мне очень жаль… - сказал Гораций. - Я велел бы дать ножи и вилки, если бы мог; но боюсь, что эти парни даже не поймут, что это такое, поэтому бесполезно говорить им. Нам… нам придется все-таки примириться с этим, вот и все. Надеюсь, что… а… а… рыба недурна, профессор?
Он не знал в точности, что это была за рыба, но она была зажарена на кунжутовом масле и приправлена корицей с имбирем; и не было заметно, чтобы она сильно убавлялась перед профессором. Сам Вентимор, конечно, предпочел бы обыкновенную треску под устричным соусом, но теперь уже ничего нельзя было сделать.
- Благодарю, - сказал профессор. - Это оригинально, но характерно. Больше не надо, благодарю вас.
Горацию оставалось только надеяться, что следующее блюдо будет иметь большой успех. Это была баранина, тушенная с сахаром, персиками и ягодами ююбы. Сильвия признала ее превкусною, ее родители не высказали своего мнения.
- Могу я попросить у него что-нибудь выпить? - спросил затем профессор, и виночерпий налил ему кубок ледяного шербета с ароматом варенья из фиалок.
- Искренне сожалею, мой милый, - сказал он, попробовав напиток, - но если я выпью это, то завтра буду болен. Если бы можно было стакан вина…
Другой раб сейчас же подал ему чашу с вином, которое он попробовал и поставил на пол, вздрогнув и сделав гримасу. Гораций попробовал после него и не удивился. Это было крепкое, терпкое вино, в котором запах козлиной шкуры и смолы боролись за преобладание.
- Это старое и, не сомневаюсь, тонкое вино, - заметил профессор с деланной учтивостью, - но оно, вероятно, пострадало при перевозке. Я все-таки думаю, что при моей наклонности к подагре немного Аполлинариса с виски было бы для меня лучше… если только вы держите в доме такие западные напитки.
Гораций был убежден, что бесполезно было приказывать рабам принести виски или Аполлинарис, которые, конечно, были неизвестны во времена джинна. Поэтому ему осталось только извиниться за их отсутствие.
- Ничего!- сказал профессор. - Я не так страдаю от жажды, чтобы не мог подождать до дома.
Было некоторым утешением, что и Сильвия, и ее мать похвалили шербет; они даже оценили - или были так любезны, что сказали, будто оценили, - блюдо, состоявшее из риса с рубленым мясом, завернутого в виноградные листья; оно было совсем не аппетитно на вид и есть его изящно было трудно.
За ним следовал цельный ягненок, жаренный на оливковом масле, начиненный толчеными фисташками, перцем, мускатным орехом и кориандровым семенем и обильно политый розовой водою и мускусом.
У одного Горация хватило храбрости приняться за ягненка… но ему пришлось пожалеть об этом. Потом явились куры, начиненные изюмом, петрушкой и крошеным хлебом. Банкет закончился пирожным странной формы и противного вида.
- Надеюсь, - сказал Гораций с тревогою, - вы не находите, что эта восточная стряпня очень… плоха?… - Сам же он чувствовал себя положительно нездоровым. - Это все-таки несколько разнообразит нам обыденный стол.
- Обед был поистине удивительный, благодарю вас, - ответил профессор, надо полагать, не без задней мысли. - Даже на Востоке я не ел ничего подобного.
- Но где же ваша хозяйка научилась такому искусству, дорогой Гораций? - спросила г-жа Фютвой. - Вы, кажется, говорили, что она готовит лишь простое кушанье. Она когда-нибудь жила на Востоке?
- Не совсем на Востоке, - сказал Гораций, - и не то, чтобы жила… Дело в том, - продолжал он, чувствуя, что несет чепуху и что лучше быть неоткровеннее, - что этот обед готовила не она. Она… ей понадобилось отлучиться совершенно неожиданно. Так что весь обед прислан… этим… ну, кондитером, что ли! Он поставляет все без исключения, и прислугу, и все!
- А я думал, - сказал профессор, - что для холостяка… для обрученного уже холостяка, вы, кажется, живете слишком широко.
- О, они здесь только на сегодняшний вечер, - сказал Гораций. - Хорошие малые… более живописны, чем здешний зеленщик… а кроме того, они не навязывают своего присутствия.
- Они - настоящие душечки, Гораций, - заметила Сильвия, - только… ну, немножко черномазы на вид.
- Мне бы не подобало критиковать стиль и способ оказанного нам приема, - вставил профессор кисло. - Не то я решился бы заметить, что вы едва ли выказали склонность к бережливости, которую я хотел бы…
- Ну, Антон, - прервала его жена, - пожалуйста, воздержимся от осуждения. Гораций устроил все это прелестно… да, прелестно: и даже если бы он был в данном случае немножко расточителен, то ведь он и не обязан быть экономным теперь, ты знаешь!
- Дорогая, - сказал профессор, - мне еще неизвестно, что надежда на прибавку дохода в отдаленном будущем есть повод к безрассудному мотовству в настоящем.
- Если бы вы только знали, - сказал Гораций, - вы не назвали бы это мотовством. Это… это вовсе не тот обед, который я собирался предложить вам, и боюсь, что он не был особенно хорош… но во всяком случае он, конечно, не дорог.
- Дороговизна есть понятие относительное. Но я думаю, что имею право спросить, предполагаете ли вы жить на ту же ногу, когда женитесь?
Как читатель может заметить, вопрос был крайне щекотливый. Если бы Вентимор ответил согласно истине, что вовсе не имеет намерения содержать свою жену в подобной роскоши, то он был бы обвинен в эгоистическом потакании своим прихотям, пока холост; если бы, наоборот, он заявил, что предполагает жить с женою среди этого сказочного и ненужного великолепия, то, конечно, он только оправдал бы недоверие ее отца к его благоразумию и бережливости.
С подавленным бешенством Гораций думал, что виною всему этот нестерпимый старый осел - джинн; он поставил его в такое положение, а сам улизнул туда, куда не долетят ни увещания, ни брань!
Прежде чем он собрался ответить на вопрос, слуги бесшумно убрали поднос и скамейку и стали разносить розовую воду в серебряном кувшине с тазом, вид которых, по счастью или нет, отвлек внимание профессора в другую сторону.
- Эти вещи недурны… положительно недурны, - сказал он, рассматривая их поближе. - Где это вам удалось достать их?
- Это не мои, - сказал Гораций. - Они присланы… поставщиком обеда.
- Можете вы дать мне его адрес? - спросил профессор, чуя покупку. - Ведь знаете, эти вещи - настоящие древности… Они слишком хороши для каждодневного употребления.
- Я неточно выразился, - сказал Гораций беспомощно. - Эти оригинальные вещи мне одолжил один… один эксцентричный восточный джентльмен, в виде величайшей любезности.
- Я знаю его? Он собирает коллекцию подобных вещей?
- Не думаю, чтобы вы с ним встречались. В последние годы он жил очень уединенно.
- Я очень бы хотел посмотреть на его коллекцию. Если бы вы дали мне рекомендательное письмо…
- Нет, - сказал Гораций, которого бросило в жар, - это будет бесполезно. Он никогда не показывает своей коллекции… Он… он удивительно странный человек. А теперь как раз он за границей.
- Ах, прошу прощения, если я оказался нескромным, но я заключил из ваших слов, что этот… гм… банкет был заказан у профессионального поставщика.
- Ах, банкет! Да, это прислано от кондитера, - лгал Гораций, - отделение… восточной кухни. Они только что начали это дело, знаете; так… так вот я и решил испытать их. Но это не то, что можно назвать уже организованным делом.
Рабы с низкими поклонами уже приглашали их садиться на диван, который тянулся вдоль стены залы.
- Ах, - сказал профессор, с заметным кряхтеньем вставая со своей подушки, - значит, у нас будет кофе и остальное там, а?… Ну, мой мальчик, я не буду огорчен, признаться, если найдется, к чему прислонить спину… и сигара, легкая сигара… поможет пищеварению. Здесь можно курить?
- Курить?- переспросил Гораций. - Ну, конечно. Во всей квартире. Сюда! - крикнул он, хлопнув в ладоши, что заставило одного из рабов немедленно приблизиться к нему с покорным видом. - Принесите кофе и сигары, понимаете?
Раб выкатил свои миндалевидные глаза в явном недоумении.
- Кофе, - сказал Гораций, - вы должны знать, что такое кофе. И папиросы. Ну, чубуки, в таком случае - кальян, если так по-вашему.
Но раб явно не понимал и Горация внезапно осенила мысль, что, так как кофе и табак даже на востоке вошли в употребление гораздо позднее эпохи Сулеймана, то джинн, как распорядитель праздника, конечно, не имел понятия, насколько они стали необходимы в настоящее время.
- Я страшно огорчен, - сказал он, - но, кажется, они этого не припасли. Я сделаю выговор распорядителю. И, к несчастью, я не знаю, где и мои-то сигары.
- Это неважно, - сказал профессор с подчеркнутым стоицизмом. - Я курю умеренно вообще, а турецкий кофе, хотя мне и нравится, но может вызвать бессонницу. Но вы бы разрешили мне взглянуть на тот медный кувшин, который вы приобрели на несчастном Коллингамовом аукционе? Я был бы вам очень благодарен.
Гораций не имел понятия, где был или мог быть кувшин и ничего не добился бы, если бы профессор не пришел к нему на помощь, несколькими арабскими словами заставив рабов понять, что именно он хотел, чтобы они нашли.
Двое из них вошли, неся медный кувшин со всеми знаками благоговейного ужаса, и поставили его у ног Вентимора.
Профессор Фютвой, вытерев и надев очки, стал рассматривать сосуд.
- Действительно, это - самый необычный образец медного производства, - сказал он, - столь же единственный в своем роде, как и серебряный кувшин с тазом. И действительно, как вы и думали, здесь, кажется, есть что-то в роде надписи на крышке, хотя при этом тусклом свете ничего нельзя сказать определенно.
Пока он рассматривал кувшин, Гораций сел на диван рядом с Сильвией, рассчитывая на один из тех разговоров шепотом, которые дозволяются жениху и невесте. Пир он кое-как отбыл и в результате даже благодарил судьбу, что дело не обошлось хуже. Удалились все дикие и внушавшие жуткое чувство слуги, которых он не знал, считать ли за эфритов, за демонов или просто за привидения, но чьих услуг он больше не желал. Г-жа Фютвой мирно задремала, а ее супруг стал благодушнее, чем был во весь вечер.
Вдруг из- за драпировок одной из арок раздались странные нестройные звуки, какое-то варварское бренчанье и постукиванье, прерываемое как бы воплями влюбленных котов.
Сильвия невольно подвинулась ближе к Горацию, ее мать в испуге проснулась, а профессор оторвал глаза от медного кувшина с возобновившимся раздражением.
- Что это такое? Что такое! - спросил он. - Какой-нибудь новый сюрприз приготовлен для нас?
Это было настолько же сюрпризом и для Горация, но от унижения признаться в этом его избавило появление полудюжины смуглых музыкантов, завернутых в белое, с различными странной формы инструментами, с которыми они уселись на корточки полукругом у противоположной стены и начали звенеть, колотить и вопить, подняв веселую какофонию восточного оркестра. Было ясно, что Факраш решил сделать все, чтобы вечер имел полный успех.
- Какой необыкновенный шум! - сказала г-жа Фютвой. - Неужели они хотят выдать это за музыку?
- Конечно, хотят, - сказал Гораций. - В сущности, это гораздо гармоничнее, чем кажется… нужно привыкнуть к… э-э… к мелодии. Когда вы привыкнете, то вам она покажется баюкающей.
- Да, могу сказать! - произнесла бедная женщина. - А что, они также от кондитера?
- Нет, - сказал Гораций, великолепно усвоив искренний тон, - не от него. Они… из лагеря арабов в Эрльс-Корте… участвуют во всяких празднествах, знаете. Но здесь они играют бесплатно; они… они желают приобрести известность, видите ли. Они - хорошая и почтенная компания.