И вот, сидя на узком карнизе и вдыхая в себя слабый, но довольно приятный запах хмеля, доносившийся с какой-то отдаленной пивоварни, он всячески пытался собраться с мыслями, но не мог. Вместо того взгляд его лениво следил за оживленно суетившемся толпой, которая не подозревала об ужасной драме, что разыгрывалась так высоко над ней. Под самым краем купола он увидел матово-белое стекло фонаря, у которого стоял крошечный полисмен, наблюдавший за уличным движением. Услышит ли он крик о помощи? Но если и услышит, чем может он помочь? Только разгонит толпу и пошлет за каретой «скорой помощи». Нет, Гораций решил не думать об этих ужасах, а сосредоточиться и изобрести способ перехитрить Факраша.
Как поступали герои «Тысячи и одной ночи»… Например, хотя бы рыбак? Он убедил своего джинна вернуться в бутылку, притворившись, будто сомневается, действительно ли он в ней помещался. По Факраш. хотя простоватый во многих отношениях, все же не был таким дураком. Иногда джиннов можно бывало смягчить и добиться отсрочки приговора, рассказывая сказку за сказкой, будто открывая одну за другой вложенные друг в дружку восточные шкатулки. К несчастью, Факраш не казался расположенным слушать басни, да и Гораций не сумел бы припомнить или сочинить что-либо в данный момент. «Сверх того, - подумал он, - не могу же я без конца сидеть здесь и рассказывать ему анекдоты. Я предпочитаю умереть». Но он вспомнил, что арабского эфрита почти всегда можно было вовлечь в спор. Они очень любили препирательства и не чужды были элементарных понятий о справедливости.
- Я полагаю, г. Факраш, - сказал он, - что, как и всякий осужденный, я имею право знать, чем я оскорбил вас?
- Перечень твоих проступков, - ответил джинн, - занял бы слишком много времени.
- Это ничего, - любезно ответил Гораций. - Я могу уделить столько времени, сколько вам понадобится. Я совсем не тороплюсь.
- Со мной дело обстоит иначе, - ответил джинн, - а потому не цепляйся за жизнь, ибо смерть твоя неизбежна.
- По прежде чем мы расстанемся, - сказал Гораций, - вы не откажетесь ответить мне на один или два вопроса?
- Не давал ли ты обещания никогда не просить у меня никакой милости? К тому же это ничего не изменит, ибо я бесповоротно решил уничтожить тебя.
- Я требую этого во имя великого Лорда-мора (мир и молитва над ним).
Это была отчаянная попытка, но она имела успех. Джинн заметно поколебался.
- Спрашивай, - сказал он, - но будь краток, ибо время летит.
Гораций решился в последний раз обратиться к чувству благодарности Факраша, так как, по-видимому, оно было главной чертой его характера.
- Ведь если бы не я, - сказал он, - то вы до сих пор сидели бы в бутыли, не так ли?
- Это и есть причина, по которой я решил истребить тебя, - ответил джинн.
- О! - мог только воскликнуть Гораций при столь неожиданном ответе. Последняя надежда изменила ему, и он быстро приближался к гибели.
- Желаешь ли ты задать мне еще вопросы, - осведомился джинн зловеще-снисходительным тоном, - или же готов встретить судьбу свою без дальнейшего промедления?
Горации решил не сдаваться. Пока ему не везло, но почему бы не продолжать игру, надеясь на шальную удачу?
- Я еще далеко не все сказал, - ответил он. - И помните, что вы обещали мне отвечать во имя Лорда-мэра.
- Я отвечу тебе еще на один вопрос, не больше, - сказал джинн твердым голосом. И Вентимор понял, что теперь его участь всецело зависит от слов, которые он сейчас произнесет.
18. КРИВАЯ ВЫВЕЗЛА
- Ну, каков твой второй вопрос о, дерзновенный? - нетерпеливо проговорил джинн. Он стоял, скрестивши руки, и смотрел сверху вниз на Горация, который все сидел на узком карнизе, не решаясь взглянуть вниз, чтобы не закружилась голова.
- Сейчас, - ответил Вентимор. - Я хочу знать, почему вы намерены разбить меня вдребезги таким варварским манером в оплату за то, что я вас выпустил из бутыли? Разве вам там было так хорошо?
- Там я, по крайней мере, имел покой, и никто не тревожил меня. Но, освободивши меня, ты коварно скрыл, что Сулейман давно уже умер и что вместо него царит владыка, в тысячу раз более могучий, угнетающий род наш трудами и муками, перед которыми ничтожны все казни Сулеймана.
- Что такое вы еще вбили себе в голову? Неужели вы имеете в виду Лорда-мора?
- А кого же кроме? - торжественно ответил джинн, - Хотя на этот раз я хитростью избег его мщения, однако хорошо знаю, что он скоро захватит меня в свою власть при помощи ли драгоценного талисмана, который висит у него на груди, или силою того коварного чудовища с мириадами ушей, глаз и языков, которое ты зовешь «Прессою».
Несмотря на свое отчаянное положение, Горации не мог удержаться от хохота.
- Простите, пожалуйста, г. Факраш, - сказал он, как скоро к нему вернулся дар слова, - но… Лорд-мэр! Это уж чересчур нелепо! Да ведь он и мухи не обидит!
- Не стремись более обманывать меня, - с бешенством возразил Факраш. - Разве не из твоих уст узнал я, что духи земли, воздуха, воды и огня покорны его воле? Разве у меня нет глаз? Разве я не вижу отсюда, как трудятся мои пленные братья? Кто же, как не порабощенные джинны, стонут и визжат, звеня оковами и, выдыхая пар, тащат по мостам страшные тяжести, поставленные на колеса? А другие разве не трудятся таким же образом на грязных водах, задыхаясь от усилий, равно как и третьи, запертые в высокие башни, откуда их дыхание дымом восходит до вышних небес? Разве самый воздух не трепещет и не содрогается от их неустанных усилий, когда они извиваются во мраке и в муках? А ты с бесстыдством утверждаешь, будто такие дела совершаются во владениях Лорда-мэра без его ведома? Поистине, ты считаешь меня за глупца?
«Во всяком случае, - рассудил Вентимор, - если ему угодно воображать, что в паровозах, пароходах и всяких машинах скрываются джинны, отбывающие свой срок, то не в моих интересах разуверять его… А даже совсем напротив!»
- Я как-то не уяснял себе, чтобы у Лорда-мэра было столько власти, - сказал он, - но, вероятно, ваша правда. И если вам так хочется быть у него в милости, то будет большой ошибкой убить меня. Это его прогневает.
- Нет, - ответил джинн, - ибо я объявлю, что ты легкомысленно говорил о нем в моем присутствии и что за это я убил тебя.
- Вам бы следовало, - сказал Гораций, - передать меня ему и предоставить ему расправиться со мной. Это гораздо правильнее.
- Может быть, и так, - сказал Факраш, - но я возымел к тебе столь пламенную ненависть по причине твоей дерзости и коварства, что не могу отказать себе в наслаждении убить тебя собственной рукой.
- Неужели не можете? - сказал Гораций, доходя до пределов отчаяния. - А потом что вы сделаете?
- Потом, - отвечал джинн, - я перенесусь в Аравию, где буду в безопасности.
- Не слишком-то на это надейтесь! - заметил Гораций. - Видите вот эти проволоки, протянутые от столба к столбу? Это - пути неких джиннов, называемых электрическими токами, и Лорд-мэр может через них послать весть в Багдад, прежде чем вы долетите до Фолькстона. Кстати, скажу вам и то, что теперь Аравия находится более или менее под властью англичан.
Он, конечно, врал, так как знал отлично, что если бы и существовали трактаты о выдаче, то все же нелегко было бы арестовать джинна.
- Итак, ты полагаешь, что и у себя на родине я не буду огражден? - спросил Факраш.
- Свидетельствую именем Лорда-мэра (которому воздаю всяческое почтение), - сказал Гораций. - что нигде, куда бы вы ни улетели, вы не будете в большой безопасности, чем здесь.
- Но если бы опять я очутился в запечатанном сосуде, - сказал джинн, - то разве и сам Лорд-мэр не ощутил бы благоговения перед печатью Сулеймана и не оставил бы намерение тревожить меня?
- О, разумеется, - сказал Гораций, едва решаясь верить ушам. - Вот поистине блестящая идея, дорогой г. Факраш.
- А в сосуде я не буду принужден работать, - продолжал джинн. - Ибо труд всякого рода был мне ненавистен.
- Я вполне это понимаю, - сочувственно произнес Гораций. - Только вообразите, что вам пришлось бы тащить дачный поезд на взморье в неприсутственный день, или что вас заставили бы печатать дешевый юмористический листок, а то и «Военный клич», когда можно удобно и праздно сидеть в кувшине! На вашем месте я бы полез в него сейчас же. Не вернуться ли нам на Викентьеву площадь и не разыскать ли его?
- Я вернусь в сосуд, если нигде нельзя быть в безопасности, - сказал джинн, - но я вернусь туда один.
- Один! - воскликнул Гораций, - Ведь не оставите же вы меня торчать здесь, на краю?
- Ни в коем случае, - ответил джинн. - Разве я не сказал, что низвергну тебя на погибель? Я и то слишком медлю с исполнением этого долга.
Опять Гораций решил, что все пропало, и на этот раз с удвоенным горем, ибо он уже начинал надеяться, что удалось отвратить опасность. Однако он все-таки решил бороться до конца.
- Постойте минутку, - сказал он. - Конечно, раз уж вам так хочется сковырнуть меня, то ничего не поделаешь! Только… если не ошибаюсь… не знаю, как вы без меня исполните конец вашей программы - вот и все!
- О, малоумный! - воскликнул джинн. - Какую же помощь можешь ты оказать мне?'
- Ну, - сказал Гораций. - влезть в бутыль вы, конечно, сумеете сами, это довольно просто. Но я вижу затруднение вот в чем: уверены ли вы, что сумеете себя закупорить, понимаете? Изнутри-то?
«Если он может, - подумал он про себя, - то я пропал!»
- Это, - начал джинн с обычною самоуверенностью, - будет легче… Нет, - поправился он, - есть вещи, которых не в состоянии исполнить даже джинны, и в том числе, нельзя заткнуть сосуд, когда сам находиться в нем. Я у тебя в долгу за то, что ты напомнил мне об этом.
- Нисколько, - ответил Вентимор. - Я с восторгом сам возьмусь закупорить вас.
- Снова ты говоришь неразумно! - воскликнул джинн. - Как можешь ты запечатать меня, будучи разбит на тысячу кусков?
- Вот это-то затруднение я и стараюсь обойти, - ответил Гораций со всей вежливостью, к какой мог себя принудить.
- Не будет никакого затруднения, ибо как скоро я окажусь в сосуде, так вызову неких подвластных мне эфритов, и они возложат на меня печать.
- Очутившись уже в бутыли, - сказал Гораций наугад, - вы навряд ли будете в состоянии вызвать кого-либо.
- Итак, прежде чем я войду в сосуд! - нетерпеливо ответил джинн. - Ты только играешь словами.
- Кстати, об эфритах, - продолжал Гораций. - Вы знаете, что такое эфриты! Как же вы можете быть уверены, что, заткнувши вас в бутыли, они не отнесут вас к Лорду-мэру? Я никак не доверился бы им… Но вам, конечно, лучше знать!
- Тогда кому же мне довериться? - нахмурился Факраш.
- Уж право, не знаю. Жаль, что вы так твердо решились уничтожить меня, потому что, кроме меня, никто не может закупорить вас и сохранить это в тайне. Однако дело ваше! Зачем мне тревожиться о том, что с вами будет? Ведь я уже перестану существовать.
- Даже и в сей час, - нерешительно произнес джинн, - мое сердце склонилось бы к пощаде, будь я уверен, что ты не окажешься предателем!
- Полагаю, что на меня скорее можно рассчитывать, чем на ваших скверных эфритов, - сказал Гораций с хорошо разыгранным равнодушием. - Но ладно! Мне ведь все равно. Мне теперь совсем незачем жить. Вы лишили меня всего и можете теперь кончать ваше дело. Я даже склонен к тому, чтобы спрыгнуть самому и избавить вас от труда. Когда увидите, как я полечу, то, пожалуй, пожалеете.
- Воздержись от опрометчивости! - торопливо скачал джинн, ничуть не подозревая, что угроза Вентимора вовсе не серьезна. - Если ты исполнишь мои повеления, то я не только прощу тебя, но и осуществлю все твои желания.
- Сначала отнесите меня назад на Викентьеву площадь, - сказал Гораций. - Здесь не место толковать о делах.
- Ты говоришь правильно, - ответил джинн. - Держись крепко за мой рукав, и я перенесу тебя в твое жилище.
- Нет, сначала обещайте, что не надуете, - сказал Гораций, задерживаясь на краю. - Помните, что если вы меня уроните, то лишитесь единственного друга, который у вас есть на свете.
- Даю тебе клятву, - ответил Факраш, - ни единый волос не спадет с головы твоей.
Но и теперь Гораций был не чужд подозрений, однако не было иного средства сойти с этого карниза, и он решился на риск. Оказалось, что он поступил разумно, так как джинн с добросовестной точностью принес его на Викентьеву площадь и осторожно опустил в кресло, сидеть в котором уже не надеялся наш герой.
- Я принес тебя сюда, - сказал Факраш, - хотя питаю уверенность, что даже сейчас ты замышляешь измену и обманешь меня, если найдешь возможность.
Гораций был готов опять пуститься в уверения, что никто сильнее его не желает обратного водворения джинна в бутыль, но вспомнил, что было бы неполитично выказывать чрезмерное усердие.
- После того, что вы себе позволили, - сказал он, - я вовсе не уверен, что обязан помогать вам. Однако я обещал вам это и на известных условиях сдержу слово.
- Условиях?- загремел джинн. - Ты еще пускаешься со мною в торг?
- Мой превосходный друг, - спокойно сказал Гораций, - вы отлично знаете, что без моей помощи не запечатаетесь как следует в бутылке. Если вы не одобряете моих условии и предпочитаете искать эфрита, который согласен прогневить Лорда-мэра, то я не стану вам мешать.
- Я наградил тебя богатствами и почестями, но больше ничего не дам тебе, - мрачно сказал джинн, - Даже в знак моей немилости я лишу тебя тех из моих даров, какими ты еще обладаешь.
Он уставил свой серый указательный палец на Вентимора, на котором чалма и украшенная драгоценностями одежда сразу превратились в паутину и сор и посыпались на ковер, так что он остался в одном белье.
- Это только показывает, что вы сильно не в духе, - кротко заметил Гораций, - а меня не огорчает ничуть. Если позволите, я схожу и оденусь как-нибудь поудобнее. Может быть, к моему возвращению вы успеете успокоиться.
Он торопливо накинул кое-какое платье и вернулся в кабинет.
- Ну, г. Факраш, - сказал он, - теперь объяснитесь. Вы говорите, будто осыпали меня благодеяниями? Вы, очевидно, убеждены, что я обязан вам благодарностью. Но, ради Бога, за что? Все это время я был снисходителен в пределах возможного, так как верил, что вы желаете мне добра. Но сейчас хочу высказаться откровенно. Я говорил вам с самого начала и повторяю теперь, что мне не нужно от вас ни богатства, ни почестей. Единственное настоящее добро, которое вы мне сделали, заключалось в том, что вы привели ко мне клиента, но и это вы испортили, так как непременно захотели выстроить дворец сами, вместо того, чтобы предоставить это мне! Что же до остального… я теперь осрамлен и разорен. Клиент, конечно, воображает, будто я в стычке с дьяволом, девушка, которую я люблю и на которой хотел жениться, уверена, будто я бросил ее ради какой-то принцессы, отец же ее век не простит мне того, что я видел его в образе одноглазого мула. Словом, я попал в такую кашу, что теперь мне все равно, жить или умереть.
- А что до всего этого мне?
- Только то, что вы обязаны как-нибудь все это поправить. Иначе пусть меня повесят, если я стану запечатывать вас в бутыли!
- Как же могу я поправить это? - испуганно воскликнул джинн.
- Если вы могли отнять у всех жителей Лондона память обо всем, что было в ратуше, то можете заставить и моих друзей забыть обо всем, что связано с медной бутылью. Не так ли?
- Это совсем не трудно, - согласился Факраш.
- Так вот, сделайте это. Тогда клянусь, что закупорю вас в бутыли так, как будто вы никогда оттуда и не выходили, и спущу вас в Темзу, где поглубже и где никогда никто не потревожит вас.
- Так сначала покажи сосуд, - сказал Факраш, - ибо не могу поверить, что ты не таишь в сердце какого-нибудь коварного замысла.
- Сейчас позвоню хозяйке и прикажу принести бутыль, - сказал Гораций. - Может быть, это удовлетворит вас? Только лучше не показывайтесь ей.