Они пели очень громко. Олешек сильно, в лад, стучал валенками, но вдруг стукнул мимо тропки и провалился в глубокий снег. Лётчик помог ему вылезти, а в снежной ямке они увидали низенькое зелёное деревце. Олешек, падая, его примял, но оно распрямилось и из белой норки с любопытством глядело на двух людей.
— Ишь ты, какое могучее дерево! — сказал лётчик.
— Это можжевельник, — объяснил Олешек. — И вон там ещё растёт один, и там ещё. Я про него знаю…
— Что ж ты про него знаешь?
Олешек помолчал.
— Только это длинное, что я знаю.
— Ну, валяй рассказывай длинное, — сказал лётчик.
— Когда он только родился и выглянул из травы, он увидал вокруг много маленьких ёлочек, целый ельник. И он подумал: «Может, я ельник?» Но он тогда ещё плохо умел говорить, и у него получилось «можжевельник». А потом все ёлки выросли большие. И иголки у них стали колючие. А он остался маленьким, но всё-таки иголки у него есть. А вот шишки у него не выходят. Как он ни старается, всё равно получаются не шишки, а ягоды…
— Кто ж это тебе рассказал? — удивился лётчик.
— Никто не рассказал, я сам знаю, — ответил Олешек.
Тут лётчик увидал за кустиками можжевельника две лыжни и спросил:
— Почему одна лыжня идёт прямо, а другая потопталась-потопталась на месте и удрала в лес?
Олешек вздохнул: он не любил говорить про неприятное.
— Это Валерка ушёл.
— Почему же? — удивился лётчик.
— Он сказал, что я всё вру про можжевельник, и ушёл. А я не вру! — звонко крикнул Олешек и поглядел ясными глазами прямо в серые твёрдые глаза лётчика. — Просто я так знаю.
— Понятно, — ответил лётчик. — А почему здесь снег примят?
— Просто я тут немножко посидел, — сказал Олешек и отвернулся. Ему не хотелось рассказывать, как Валерка толкнул его и как он упал и набрал полный валенок снега.
Но лётчик был опытный полярный лётчик. В Ледовитом океане он сажал свой самолёт на льдину, чтобы передать зимовщикам подарки с Большой земли. И все моржи и все тюлени поворачивали головы и глядели вслед его моторам. Сквозь зимние тучи и бураны он летал в тайгу, отвозил продукты лесорубам. Обгоняя оленьи стада, он мчался над тундрой и опускался на зимние пастбища, выгружал тёплую одежду, и консервы, и свежие газеты для пастухов-оленеводов.
Он знал северную землю, как свою ладонь, и умел читать следы на снегу так же хорошо, как буквы в книге. Поэтому, поглядев на примятый снег, лётчик понял, что тут случилось сегодня утром.
— Ладно, пошли дальше, — сказал он. — Мы с тобой как будто из похода возвращаемся.
— Из настоящего, — сказал Олешек.
— Конечно, из настоящего, из какого же ещё? А ну, плечи распрями, крепче шаг. Ать-два, горе не беда!
— А что такое «горе не беда»? — спросил Олешек.
Лётчик надавил ему пальцем на кончик носа, как будто это была кнопка для звонка, и сказал:
— Заруби себе на носу: «горе не беда» значит, что мы с тобой в бою не сдаёмся, перед трудностями не отступаем, носа не вешаем. И даже горе нам — не беда. Подходят тебе такие слова — выйдет из тебя лётчик, не подходят — не выйдет.
— Подходят! — решительно ответил Олешек, и они зашагали дальше.
Олешек ещё сильнее топал валенками и громко командовал:
— Ать-два, горе не беда…
Глава 4. „Я солил перловый суп!“
Вы, может быть, думаете, что в доме отдыха всего одна дверь, та, что скрипит? Нет! В доме ещё много дверей, и они тоже ведут в разные интересные места.
Через боковую дверь Олешек каждый день ходит смотреть, как маляры красят левое крыло. А через заднюю, которая рядом с кухней, можно увидеть, как сгружают в склад продукты. Это удивительная дверь, за ней нет ни пола, ни лестницы, а просто деревянная горка вниз. Олешкин папа подводит к этой двери свой грузовик, откидывает задний борт, а кладовщик сталкивает с машины бочки, ящики и мешки, и они друг за дружкой катятся сами в подвал.
А ещё есть дверь в кухню. На ней написано: «Посторонним вход строго воспрещён». В неё входят только повара, судомойки и доктор Иван Иванович, который каждый день снимает пробу с обеда.
Очень ответственное дело снимать пробу.
Однажды Олешек сидел в папиной машине. Задний борт был уже откинут, а кладовщик всё не приходил. И Олешек вместе с папой глядели из высокой кабины прямо в окна кухни. Там, освещённый солнцем, ходил доктор Иван Иванович в белом халате. Он ходил возле большой электрической плиты и понемножку пробовал каждое кушанье из золотых и серебряных кастрюль. Из-под крышек поднимался белоснежный пар, и сквозь него Олешек видел главного повара Анну Григорьевну в высоком белом колпаке. Она стояла навытяжку с насупленными бровями, важная и строгая, как генерал, а за поясом у неё блестело её поварское оружие — ложка.
— Смотри-ка, сказал папа, — доктор-то наш обед принимает всё равно, как командующий — парад.
— А зачем он всё пробует? — спросил Олешек.
— Проверяет, хороши ли борщи, пропечён ли пирог, можно ли подавать на стол отдыхающим.
Когда доктор всё отпробовал и одобрительно кивнул головой, Олешек с папой увидали, каким довольным сделалось лицо у главного повара Анны Григорьевны. Она улыбнулась, и толстые красные щёки её заблестели, как яблоки на солнце.
— И даже с мороженого ему позволяют снимать пробу? — спросил Олешек.
— Конечно, — ответил папа.
Олешек подумал и сказал:
— Нет, всё-таки я лучше буду лётчиком.
Когда кладовщик разгрузил машину и папа уехал, Олешек решил заглянуть в кухню.
Но только он взялся за ручку двери, как дверь сама открылась, и на пороге в клубах пара появился доктор Иван Иванович.
— Ты зачем сюда пожаловал? — спросил он строго.
— Я посмотреть.
— Никаких «смотреть», — сказал доктор. — В кухне готовят еду для ста человек и должна быть абсолютная чистота. До свидания!
Но Олешек не отступил.
— Я чистый! — сказал он громко. — Глядите! — И — раз! — вытянул вперёд ладошки. — Два! — перевернул ладошки вниз. — Три! — оттянул себе ухо. И вдруг оскалил на доктора зубы и зарычал: — Ы-ы-ы!
— Ты что, кусаться собрался? — удивился доктор.
— Нет, просто показываю, что я зубы чистил.
— Очень хорошо, — сказал доктор, — но в кухню я тебя всё-таки не пущу. Посторонним лицам вход воспрещён.
Олешек зашагал прочь. Пройдя немного, он вдруг обиделся и крикнул:
— У меня не постороннее лицо! Я на кухню вместе с папой все кастрюльки и все поварёшки привёз!
Но доктор уже закрыл за собой дверь.
Это было давно. А сегодня утром мама сказала:
— Сбегай, сынок, к Анне Григорьевне на кухню, очки она забыла у нас, отнеси.
— Меня туда доктор не пускает, — насупился Олешек.
— А ты как увидишь доктора, так сразу и скажи: «Я очки принёс!» — И мама положила очки Олешку в карман курточки.
Олешек отправился к главному повару Анне Григорьевне.
Он смело взошёл на порожек, потянул дверную ручку, и сразу из кухни вырвались навстречу шипение, пар, звон и вкусные запахи, и весёлые голоса:
— Самый главный хозяин пришёл!
Не успел Олешек оглянуться, как чьи-то ласковые быстрые руки втянули его в дверь, подхватили под мышки, поставили на табуретку и мигом натянули на него, поверх тёплой курточки, длинный белый халат.
Олешек стоял высоко посреди кухни и испуганно хлопал глазами.
— Ну, хозяин, теперь можешь пробу снимать!
Тут Олешек огляделся и сразу узнал всех своих знакомых поварих и судомоек. Они весело смеялись, и кто-то уже сунул ему в руку большой кусок сладкого пирога с вареньем.
Вдруг в кухню вошла Анна Григорьевна, главный повар. Она увидала Олешка и всплеснула руками.
— Батюшки! — закричала она. — Да разве можно! Да нас с вами доктор заругает! — А весёлые, добрые её глаза улыбались, разглядывая Олешка.
— Я очки принёс! — громко сказал Олешек и вынул из кармана очки.
Анна Григорьевна обрадовалась, подбежала к Олешку, обхватила его своими мягкими руками и звонко поцеловала в обе щеки.
— Ах ты, помощник! Да тебя премировать надо. Выбирай скорей, какую тебе премию!
— А с мороженого сегодня не надо пробу снимать? — спросил Олешек.
— Обязательно надо! — Анна Григорьевна взяла ложку на длинной ручке, зачерпнула по очереди из трёх глубоких банок и положила на блюдце три шарика мороженого — один розовый и два кремовых.
— Ну-ка, отпробуй, хозяин, да скажи: можно ли наших отдыхающих людей угощать?
— Можно, — ответил Олешек.
Он сидел посреди кухни на табуретке и уплетал свою сладкую пробу за обе щеки и слушал весёлый кухонный шум. Вокруг него всё скворчало, шипело, булькало, судомойки звенели посудой, а подавальщицы в белых кружевных коронах, как принцессы из сказки, заглядывали из столовой в кухню через раздаточное окно и кричали на разные голоса:
— Пять щей! Пять борщей! Один судачок! — и особенно заливисто выкликали, как будто песню пели: — Моро-о-женое! — и подмигивали Олешку.
Анна Григорьевна попробовала из большой кастрюли суп.
— Перловый недосолен! — громко сказала она. Зачерпнула большой ложкой-поварёшкой соль и протянула Олешку: — А ну, сынок, посоли. Может, из тебя повар выйдет.
Олешек слизнул с тарелки последний кусочек мороженого, влез ногами на табуретку и кончиками пальцев осторожно взял из ложки щепотку соли.
— Нет, — засмеялась Анна Григорьевна, — я варю суп на сто ртов — значит, и щепотка будет во сто раз больше. Сыпь разом всю!
Олешек взял поварёшку, всыпал соль в суп и громко сказал «ой», потому что боялся пересолить.
— Спасибо, милый, теперь суп хорош, — сказала Анна Григорьевна. — До свидания, помощничек. — Она ласково кивнула Олешку и стала переворачивать на большом железном противне румяные котлеты.
— До свидания, — ответил Олешек.
Он снял белый халат и пошёл к двери. Но вдруг ему очень захотелось, чтобы его знакомый лётчик сегодня ел не борщ и не щи, а обязательно перловый суп. И, пока Анна Григорьевна смотрела на котлеты, Олешек шмыгнул от двери вбок, к раздаточному окну, встал на цыпочки и заглянул в столовую.
Там было много народу. Все сидели и ели. На белых скатертях стояли цветы, подавальщицы бегали с подносами, полными тарелок. Звенели ножи и вилки.
У окна за дальним столом Олешек увидал седую голову лётчика. Он ел, склонившись над тарелкой, и о чём-то разговаривал с соседом.
Олешек стал подавать ему разные знаки, махал рукой и подпрыгивал. Но окошко было высоким, на нём стояла посуда, и трудно было издалека, из столовой, разглядеть Олешкину подпрыгивающую макушку, лоб и два глаза, чуть видные из-за горы тарелок.
Тогда Олешек подпрыгнул повыше, уцепился руками за окно и повис.
— Я солил перловый суп! — крикнул он что было сил и свалился на белый кухонный пол.
Там, за раздаточным окном, в столовой, стало вдруг тихо-тихо. А в кухне поднялся шум. Все побежали к Олешку: Анна Григорьевна, и молодые поварихи, и судомойки. И вдруг, откуда ни возьмись, — доктор Иван Иванович.
— Я принёс очки, я принёс очки! — пискнул ему Олешек.
Но доктор не обратил на эти слова никакого внимания. Он помог Олешку встать и стал ощупывать его руки и ноги.
— Мне ничуть не больно, — мужественно сказал Олешек.
— Зато сейчас будет больно, — ответил доктор и звонко подшлёпнул Олешка по мягкому месту, тому самому, на которое он только что упал. — Ты как сюда попал? — сказал доктор сердито.
— Это я его позвала, вы уж на него не сердитесь, — проговорила поспешно Анна Григорьевна. — Он меня выручил, очки принёс…
— А ну, марш отсюда! — грозно скомандовал доктор Олешку.
И Олешек грустно поплёлся прочь.
Он был уже у самой двери, когда Анна Григорьевна догнала его.
— Ты мои помощничек, — сказала она ласково и сунула ему в руку что-то круглое и тёплое.
И у Олешка на душе сразу стало веселее.
Глава 5. Зимовью?шка
Когда человеку уже шесть лет и в руке у него сладкий коржик, который можно кусать на ходу, — такой человек не станет унывать по пустякам.
Олешек идёт по заснеженной дорожке. Идёт он не просто, а вприпрыжку. То на одной ноге прыгает, то сразу на двух, то прямо, то боком. И командует:
— Раз — боком, два — скоком!
Конечно, такой команды не бывает, но зато под неё хорошо прыгать.
Вдруг позади Олешка кто-то громко сказал:
— Ловко ты скачешь!
Олешек обернулся: его догонял лётчик. Он торопился и на ходу запоясывал свою меховую куртку меховым ремнём. Олешек очень ему обрадовался. И лётчик, видно, тоже обрадовался Олешку, и они друг другу улыбнулись.
— Здравствуйте! — звонко крикнул Олешек и стал на самый край дорожки, чтобы пропустить лётчика вперёд, потому что дорожку обступили тесные сугробы.
Но лётчик не стал обгонять Олешка.
— Здравия желаю, товарищ Звонок! — ответил он и подёргал Олешка за меховое ухо шапки. — Значит, ты солил перловый суп?
Олешек просиял от гордости:
— Я сам! Это я вам кричал. Вы услышали?
— А как же! Все услышали, — усмехнулся лётчик. — Добрый суп. А ты… — Он озабоченно взглянул в радостное лицо Олешка, — ты ничего не разбил, когда приземлился, а?
— Нет, там все тарелки целы, — успокоил его Олешек.
— Чудак человек, разве я про тарелки? — И лётчик осторожными пальцами потрогал синяк на Олешкином лбу.
Олешек замотал головой, как козлёнок, которому трогают рожки.
— Эта шишка не считается, она старая! — и поскорей спросил: — А можно я с вами пойду?
— Пойдём, — согласился лётчик. — А куда?
— А вы куда?
— Я просто шёл догонять. — И лётчик завязал тесёмки от шапки под Олешкиным круглым подбородком.
— Ну и я с вами пойду догонять!
Лётчик весело рассмеялся, от смеха дрогнули его брови, золотистые, как колоски.
— Ладно, догоняй! Только не очень спеши.
И они пошли вместе.
Снег вокруг стоял высокий. В нём утонули скамьи, наружу торчали только выгнутые спинки. Над головами лётчика и Олешка старые липы сплетали голые ветви. На них кое-где висели семена, круглые, как охотничьи дробинки. А на морщинистых стволах Олешек увидал странные снежные нашлёпки. Они сидели одна над одной, ровно, как пуговицы.
Олешек удивился:
— Что ли Валерка тут снежками кидался? Он же дома сидит, у него же горло болит!
Лётчик засмеялся, подкинул вверх свою шапку-ушанку, тряхнул головой, и шапка села ему обратно на макушку.
— И вовсе не Валерка кидался, а я!
Он сжал в ладони снег, сделал быстрый рывок — р-раз! — и новая снежная пуговица села на дальнюю липу.
— И я буду, — сказал Олешек. — Р-раз!
Олешкин снежок угодил в дупло. А из дупла выскочила белка. И замерла, разглядывая стоявших вблизи людей — большого и маленького. Она была ещё не взрослая белка, а бельчонок. Люди, боясь её спугнуть, молча схватили друг друга за руки.
— Серая, — шёпотом сказал Олешек.
— Рыженькая! — шёпотом ответил лётчик.
А белка была наполовину беленькая, наполовину рыжая.
Олешек не успел открыть рот, чтобы опять сказать «серая», как белка на острых коготках мигом взобралась вверх по стволу, молнией переметнулась на соседнюю ёлку и пропала из глаз. Только зелёная хвоя бесшумно шевельнулась.
— Жаль, спугнули, — проговорил лётчик и поудобнее забрал в свою руку маленькие замёрзшие Олешкины пальцы.
— Ага, правда жаль, — согласился Олешек и поглубже засунул пальцы в широкую тёплую ладонь лётчика.