Дальше пошло ещё хуже. Рокировка не спасла короля. Ферзь чёрных ворвался в середину белых фигур. Потеряв ладью, аптекарь сдался.
Вытирая рукой мокрый лоб, он встал из-за доски и, пошатываясь, спустился в зал.
Зрители ошеломленно молчали.
Хозяин автомата смахнул фигуры с доски, раскланялся и укатил автомат за кулисы.
В зале раздались осторожные хлопки.
Расходясь по домам, бюргеры обсуждали виденное.
— Подумать только — машина! — ахали одни.
— Животное электричество! — уверяли другие.
…Так началось триумфальное шествие по Европе механического шахматиста.
Автомат почти не знал поражений. Ничью он делал один раз на двадцать партий.
Если у него кончался завод, автомат замирал с протянутой рукой. Головой он не двигал.
Слава его неслась над городами Европы. Она обогнала пассажирский пакетбот и раньше его высадилась на землю Америки.
Однако здесь «Железного могола» ждал конец. В одном из городов обиженный проигрышем любитель спрятался в публике и закричал: «Пожар!» Публика бросилась к выходу. Сбежал и очередной игрок, сидевший на сцене. Хозяин метался перед кулисами.
Но самым неожиданным было поведение автомата. Он задёргал руками, затрясся, изнутри его послышались проклятия и крики о помощи. Наконец дверцы столика распахнулись, и на сцену выскочил маленький безобразный человечек.
Тайна раскрылась.
В автомате, под столом, сидел горбун — отличный шахматист. Человеку, который волновался, сражаясь с машиной, выиграть у него было очень трудно.
Первая машина, играющая в шахматы, оказалась мошенничеством..
— А мы с вами жуликами не будем, — заключил Виктор Петрович.
Шёл его урок.
— Машина, которую мы начнём завтра строить, — маленькая вычислительная машина. Только из-за того, что она маленькая, она не сможет играть в шахматы. Если сравнивать её с конторскими счётами, у неё слишком мало косточек, чтобы решать сложные задачи. Но простые задачи она решать будет.
Что она будет делать?
— Для того чтобы понять, как устроена машина, я ещё раз напомню вам счёты. Самые обыкновенные счёты, — сказал Виктор Петрович. — Их косточки могут быть переброшены влево или вправо. Перебрасывая косточки влево, мы записываем числа. Можно представить себе счёты, у которых вместо косточек — лампы. Лампы могут быть зажжены или погашены. Зажигая лампы, мы будем записывать числа. Зажигая новые лампы или гася, мы будем прибавлять или вычитать новые числа.
Зажжённые и погашенные лампы… Их можно назвать единицами и нулями. Или двойками и нулями. Наша машина, я сказал, будет похожа на забор. Зажжённая лампа на первой дощечке будет обозначать двойку в нулевой степени, на второй дощечке — двойку в первой степени, на третьей — двойку во второй, и так далее. Чтобы записать число пять, я зажгу одну лампу на третьей дощечке и одну — на первой. Четыре и один — это пять.
Наша машина сама будет складывать или вычитать числа. Командовать будем мы. Мы будем нажимать кнопки на пульте. Будем приказывать: «Сложи, вычти…»
— А дважды два она умножит?
— Безусловно. Завтра после уроков можно начинать работу. Кто хочет помогать мне?
Пим откашлялся и встал.
— Виктор Петрович, — сказал он. — Мы обсудили этот вопрос на совете отряда. Желают все. Но мы решили, что придут отличники и самые дисциплинированные.
— Ну, зачем же самые дисциплинированные? — удивился Виктор Петрович. — Пусть придут те, у кого есть паяльники. Лампы я куплю сам. Нужно шестьдесят четыре лампы. Наша машина будет считать до тридцати двух. Итак, завтра вечером, в шесть часов, в комнате, где раньше была фотолаборатория…
ЭВМ
В фотолабораторию пришли десять человек.
— Кто принёс паяльник, поднимите руку, — сказал Виктор Петрович.
Поднялись две руки.
— Марокко с паяльником — за первый стол, Сердюк — за второй. Паяем платы. — Виктор Петрович начертил на доске схему. — Таких плат, я говорил, должно быть тридцать две.
К Толику подошли Зойка, Теляков и Пим.
— Ты паяй, — сказал Толик Пиму. — Я подожду.
— Включаю! — сказала Зойка и воткнула вилку паяльника в розетку. Паяльник лежал на столе. Над кончиком его закурился голубой дымок. Пим ткнул паяльником в кусок канифоли. На куске выступила янтарная капля. Теперь припой. Зойка щипцами держала два провода. Белый блестящий шарик упал на провода, дрогнул и затуманился. Провода слиплись.
Телякову надоело стоять около Пима. Он ушёл к Степану.
Степан паял — как клеил: припай — провод, припай — провод…
— Ось як, бачишь? — сказал он. Теляков кивнул.
Второй провод у Пима паяться не захотел.
— Да у тебя холодный паяльник! — сказал Виктор Петрович.
Пим поправил вилку, положил паяльник на табурет. Вернулся Теляков.
— Теперь паять буду я, — сказал он.
— Подождёшь! — буркнул Пим. — Напили лучше фанерок.
— Сам пили! — обиделся Теляков. — Не хочешь, не надо, буду сидеть.
Он опустился на табурет.
— Паяльник! — закричала Зойка.
— Ай! — взвизгнул Теляков.
— Ребята, — закричала Зойка, — человек горит! Штаны Телякова потушили.
— Обжёгся? — участливо спросил Толик.
— Не твоё дело! — Теляков сопел и переминался с ноги на ногу.
— Иди домой! — сказал Виктор Петрович. — А все остальные — стоп! Сначала оборудуем рабочие места. Делаем подставки для паяльников.
Число «пи»
От канифольного дыма щипало глаза. Передав Зойке паяльник, Пим вышел в коридор. Он сел на подоконник и стал смотреть, как в чёрном прямоугольнике окна бродят красные и зелёные самолётные огоньки.
Следом в коридор вышел Рафик. В руках его была книга.
— Ты чего зубришь? — спросил Пим.
— Понимаешь, задачка не получилась. Я думал Виктора спросить. Посмотри, пожалуйста.
Рафик открыл книгу.
«Окружность разделена на четыре равные части. Чему равна длина каждой дуги, если радиус окружности — 20 сантиметров..»
— Здесь надо умножить на «пи», — сказал Пим. — Оно равно…
Он начал листать задачник.
Куда девалось это проклятое «пи»?
Хлопнула дверь.
В полутьме по коридору шёл Ксанф.
— И чего собрались? — начал он, обращаясь к мальчикам. — Сколько раз вам говорили…
Пим закрыл задачник.
— Ксанф, — совершенно серьёзно сказал он, — чему равно число «пи»?
Школьный сторож вздрогнул.
— Три и четырнадцать сотых, — пробормотал он, дёрнул головой, постоял, повернулся и пошёл прочь.
Пим снова открыл книгу. «Справочные величины»… «пи» — 3,14, при точных вычислениях 3,141592…» Он свистнул. Ого! Вот так Ксанф!
— Пим, а почему он знает это? — шёпотом спросил Рафик.
В дверях лаборатории показался Виктор Петрович.
— Ну, воины, пора. Убирайте лабораторию — и по домам.
Пим соскочил с окна.
ЛЮБОПЫТНО: КСАНФ ЗНАЕТ ЧИСЛО «ПИ»!
Инспектор
Как только в класс вместе с Лидией Гавриловной вошла полная женщина в пенсне и с портфелем, все поняли — инспектор.
Инспектор села рядом со Степаном.
— Начнём урок, — сказала Лидия Гавриловна. Она заметно волновалась.
Первой она вызвала Зойку. Зойка рассказала о болдинской осени, о сказках Пушкина, о Татьяне.
— Татьяна всю жизнь любила Онегина, а у того настоящая любовь прошла мимо, и он уехал путешествовать. Им овладело беспокойство, охота к перемене мест…
Лидия Гавриловна весело поморщилась: ни болдинская осень, ни Онегин в программу не входили.
Инспектор слушала, полузакрыв глаза, и довольно кивала. Вдруг она заметила стоящего у задней парты Телякова.
— А этот мальчик почему стоит? Он, наверное, хочет дополнить?
— Я не хочу дополнить, — сказал Теляков.
— Он вчера сел на паяльник, — объяснил Пим «Инспектор строго посмотрела на него. Пим проворно закрыл тетрадь. В тетради по литературе был нарисован кит.
… Когда кит ныряет за добычей, он может почти час гнаться за ней не всплывая…
Лидия Гавриловна вызвала ещё Толика, а потом сама прочла наизусть стихотворение Пушкина «Кавказ».
«И бьётся о берег в вражде бесполезной
И лижет утёсы голодной волной…»
Читала Лидия Гавриловна хорошо.
В классе было тихо. Когда урок кончился, инспектор поднялась и подошла к Лидии Гавриловне.
— Поздравляю вас, — сказала она. — Хотя у меня есть пожелания методического плана, но остальное хорошо. Видно, что вы любите поэта и сумели свою любовь передать детям. Девочка, которая отвечала, знает материал, как восьмиклассница. Очень вдумчивый мальчик, хотя и экспансивный, сидел на второй парте. По его лицу было видно, что у него есть вопросы. Кстати, где он?
Позвали Пима.
— У тебя были вопросы во время урока? — ласково спросила инспектор. — О чём ты думал?
Пим покраснел.
— Не стесняйся, можешь задать этот вопрос мне. О чём ты думал, когда девочка так поэтично рассказывала про осень?
— Я думал, почему кит может сорок минут не дышать под водой, — сказал Пим.
Это сплошной ужас!
У Лидии Гавриловны вздрагивали плечи. Перед ней стоял Виктор Петрович.
— Да успокойтесь же, успокойтесь, — говорил он.
— Вам легко говорить, — прошептала Лидия Гавриловна. — У вас педагогический талант. А я… пять лет училась, преподаю третий год — и всё не так.
— Что вам сказала завуч?
— Зинаида Фёдоровна… сказала: «Вы распустили класс. На уроке у вас стоят. Бросают реплики. Один ученик нагрубил инспектору». А он не грубил. Это Меньшиков. Он сказал правду. Он действительно думал о китах.
Виктор Петрович улыбнулся.
— Распустили класс… Какая ерунда! Вы сами прекрасно знаете, что это не так. Вот вам носовой платок, вытрите слёзы. Это ещё не худшее, что будет с вами в жизни. Я оптимист.
Лидия Гавриловна кивнула.
Прозвенел звонок. Виктор Петрович кашлянул, постоял и направился к дверям девятого «б».
Лидия Гавриловна подняла голову. На сером, истёртом каблуками полу лежали оранжевые квадраты света. За высоким, с откинутой фрамугой окном светилось молодою листвой шелковичное дерево. На ветке, против окна, сидели два скворца.
Лидия Гавриловна прижалась щекой к тёплому стеклу. Постепенно боль и обида прошли.
И зачем только Зинаиде Фёдоровне было кричать: «Это сплошной ужас!»?
Лидия Гавриловна постучала пальцем по стеклу. Скворцы повернули к ней головы.
— Скворушки, скворушки, — сказала она, — я вас знаю, у вас жёлтые носы!
Птицы согласно забормотали.
Южное сияние
Наступил май. С машиной надо было торопиться. Работали каждый день.
— Сегодня начнём монтировать, — сказал Виктор Петрович.
Вечером Пим и Зойка встретились по дороге в школу. Шли по шоссе. Дымилась степь. На горизонте туманной полосой голубело море.
Громыхая и урча, их обогнал самосвал. Он двигался как слон. Чёрные ядовитые клубы висели за ним в воздухе.
— Ух, и отрава! — сказал Пим.
Зойка посмотрела наверх. Вверху было небо. Жёлтое с зелёной полосой. Еле приметная облачная полоса…
Когда Зойка была маленькая, они с матерью жили в Ленинграде.
Как-то она вышла на балкон и увидела небо. Жёлтое небо с зелёным заревом. Зарево разгоралось, обняло полнеба, а затем, задрожав, начало гаснуть.
— Это северное сияние, — сказала мать.
…Зойка посмотрела снова вверх. Зелёная полоса змеилась и медленно уплывала на запад.
— Чего ты? — спросил Пим.
— Видишь, — сказала Зойка, — полоса? Однажды в Ленинграде я видела северное сияние… Может, и это?..
— Тоже ещё сказала, — засмеялся Пим. — Южное сияние, что ли? Это истребитель пролетел. Выхлоп у него знаешь какой здоровый! А зелёное — потому что закат.
Заурчал второй самосвал. Пим поморщился.
— Носит их, — сказал он. — Такая отрава. Дышать нечем.
— И всё-таки это сияние, — тихо сказала Зойка.
Зойка
Отца Зойка не помнила. Отец умер, когда ей ещё не было года. Зойка росла у матери одна. Мать работала врачом. Она была легка на подъём. Часто меняла города. В каждом городе покупала кровать, книжный шкаф и письменный стол. Уезжая — оставляла соседям.
Последний год они жили на Ладоге. На острове.
— Нет, — сказала однажды мать, — тебе надо уезжать. Это не учёба — ходить по льду в школу. Пол зимы училась, пол — гуляла. Я напишу брату в Крым.
Был май. Холодный, солнечный май. Зойка вышла из дома и лесом пошла на северный берег к Монастырской бухте.
Бухта открылась вдруг.
Она начиналась у горбатого скалистого мыса, плавной дугой вдавалась в берег и заканчивалась у развалин монастыря.
В монастыре двести лет назад останавливался проездом Пётр Первый.
Серые скалы с частоколом бронзовых сосен поднимались над озером. У развалин светилась песчаная коса. Добела перемытый волной и дождём песок клином уходил в синее озеро-море.
Никто ещё не был здесь с зимы. Ни один след не пятнал сияющую выпуклую поверхность косы.
Подойдя к развалинам, Зойка остановилась. Был штиль.
Цепляясь за кирпичные обломки, Зойка по монастырской стене спустилась к озеру.
Нехоженая дорога начиналась у её ног и тонула в неподвижной воде.
Зойка поставила ногу на песок. С тихим хрустом надломился верхний, спрессованный ветром слой.
Она сделала шаг. Второй. Песок тонко запел. Она сделала ещё десяток шагов и остановилась. Было тихо. Совершенно тихо. Ей сделалось страшно. Зойка бросилась назад. На вершине скалы она обернулась. Внизу на литой нехоженой поверхности косы чернела оборванная цепочка следов.
— Страшно… — сказала Зойка и засмеялась.
Зелёная тетрадь
Монтировал машину сам Виктор Петрович. Ему помогал Степан. Остальные смотрели. Когда установили на место десять плат, Виктор Петрович объявил перерыв.
— А мы не очень устали, — сказал Толик.
Виктор Петрович улыбнулся.
Вышли в коридор. У машины — она теперь и верно стала похожей на забор — остались Зойка и Пим.
Пим сидел на столе и смотрел на свет радиолампу.
— Пим, — неожиданно спросила Зойка. — Ты помнишь, как я первый раз пришла в класс?
Пим пожал плечами.
— Я вошла во время перемены, а в классе был ты…
— Я дежурил.
— …Я села, долго молчала, а потом спросила: «У вас мальчики с девочками дружат?» Помнишь, что ты ответил?
— Не помню.
— Ты сказал: «А что с ними дружить?» А вы с Толиком по-настоящему дружите?
Пим нахмурился.
— Знаешь, — сказал он, — лучше зачисти провод. Вон тот. Виктор сейчас его паять будет.
— Мне пора домой, — сказала Зойка. — Дяде порошки нужны, у меня рецепт.
Она замолчала. Пим взял провод и начал возиться с ним.
— Знаешь что, — сказала Зойка, — хочешь, я покажу тебе одну тетрадь?
— Какую?
— Так. Чужая. Она у меня в классе.
Она убежала и вернулась с тонкой тетрадью в зелёной обложке.
— Вот, — сказала она. — Ты мне её обязательно отдай. Пим нерешительно взял тетрадь в руки.