– Мой кабинет, – сказал он. – Прошу.
Комната, в которую она вошла, была меньше, чем библиотека, но гораздо уютнее, изысканнее обставлена. На полу лежал ковер (она заметила, что рисунок на нем был таким же, как в холле наверху), на потолке и рядом со столом светили лампы. В комнате были книжные полки; на одной из полок тихо тикали часы. На столе лежала раскрытая книга, у стола стоял стул; у противоположной стены расположился маленький диванчик, аккуратно обшитый тканью. Но больше всего внимание миссис Фрисби привлекла коробка в одном из углов комнаты, коробка с кнопками и маленькой лампочкой на передней панели; из этой коробки лилась тихая музыка. Она зачарованно слушала.
– Вы любите музыку? – спросил Никодимус. – Я тоже.
– Должно быть, это радио.
И вновь она смутно вспомнила то, о чем Джонатан когда-то ей рассказывал. Музыка. Она слышала ее всего два или три раза в жизни, когда Фитцгиббоны оставили окно открытым, и кто-то играл в доме. И никогда вблизи. Звуки были приятными.
– Да, – проговорил Никодимус. – Мы раздобыли его не из-за музыки, конечно, а чтобы слушать новости. Но раз и ее можно услышать, почему бы этим не воспользоваться?
Он присел, миссис Фрисби сделала то же самое.
– А теперь, – сказал он, – я расскажу о НИПЗе. Думаю, вам будет интересно, потому что ваш муж был его частью. А когда я закончу, думаю, вы поймете, почему он считал, что не мог рассказать все сам.
История начинается (продолжал Никодимус) не в НИПЗе, а на рынке на окраине большого города. Он назывался фермерским, это была большая, частью крытая площадь, а стен и вовсе не было. Туда каждым ранним утром приезжали фермеры из окрестностей на грузовиках набитых помидорами, кукурузой, капустой, картошкой, яйцами, курицами, ветчиной, продуктами для города. Одна часть рынка была отведена рыбакам, которые привозили крабов, устриц, окуней и камбалу. Это было отличное место, полное запахов.
Мы жили рядом с этим рынком – отец, мать, девять сестер и братьев и я – под землей в большой трубе, которая раньше была частью водостока, но теперь ею не пользовались. По соседству жили сотни других крыс. Жить было трудно, но не настолько, как вы могли подумать, потому что рынок был рядом.
Каждый вечер в пять часов фермеры и рыбаки закрывали лавочки, забирались в грузовики и уезжали домой. Ночью, несколько часов спустя, с метлами и шлангами приходили уборщики. Но между одними и другими рынок был нашим. Сколько еды оставляли фермеры! С грузовиков сыпались фасоль и горох, тыквы и помидоры, куски мяса и рыбы выбрасывались как мусор – и лежали на тротуарах и в канавах; они заполняли огромные баки, которые должны были быть закрыты, но никогда не были. Всегда было раз в десять больше еды, чем мы могли съесть, поэтому за пищу никто не дрался.
Драться? Наоборот, рынок был идеальным местом для проведения игр, что мы и делали, по крайней мере, молодые крысы, как только мы заканчивали есть. Для пряток были пустые коробки, на стены можно было карабкаться, в жестяных банках можно было кататься, а куски веревки можно было завязывать и крутить. В центре площади даже был фонтан, чтобы плавать, когда было жарко. А потом с первыми шагами уборщиков одна из крыс издавала тревожный крик, все набирали как можно больше еды, чтобы унести домой. У всех нас были запасы, потому что в определенные дни – по воскресеньям и в праздники – рынок закрывался, мы никогда не знали заранее, когда это произойдет.
Когда я ходил на рынок, то обычно брал с собой двух компаньонов, старшего брата Джеральда и друга по имени Дженнер. Они были моими лучшими друзьями; нам нравились одни и те же игры, шутки, темы разговоров, даже одинаковая еда. Особенно я восхищался Дженнером, который был очень быстр и умен.
Ранней осенью, в один из вечеров мы с Дженнером отправились на рынок. Наверное, был сентябрь, потому что листья только стали желтыми, а некоторые дети играли в футбол на пустыре. Джеральду пришлось остаться дома тем вечером; он простыл, а так как воздух был холодным, мама решила, что ему не стоит выходить. Поэтому мы с Дженнером пошли без него. Помню, что мы обещали принести ему любимой еды, говяжьей печени, если сможем ее найти.
Мы пошли на рынок обычным путем, не по улицам, а по узким переулкам между зданиями, в большинстве это были коммерческие склады и гаражи. Пока мы шли, к нам присоединились другие крысы; в то время суток они стекались к рынку со всех сторон. Когда мы дошли до рынка, я заметил, что на улице, прилегающей к нему, примерно в квартале от места, припаркован белый фургон странной квадратной формы. Я сказал, что заметил, но на самом деле, я не обратил на него внимание, потому что в этой части города фургоны не были редкостью; но если бы я это сделал, то заметил бы, что на каждой его стороне были напечатаны маленькие буквы: НИПЗ. Я не знал, что они значат, потому что в то время ни я, ни другие крысы не умели читать.
Становилось темно, когда мы дошли до рынка, но в сумерках мы увидели, что еды было необычно много, целая гора, рядом с центром площади, в отдалении от крытой части. Полагаю, что это должно было нас встревожить, но этого не произошло. Помню, что Дженнер сказал: «Должно быть, у них был трудный день». И мы радостно побежали вместе с несколькими дюжинами крыс к куче еды.
Как только мы подбежали к ней, все случилось. Вдруг вокруг нас все зашумело. Яркие, ослепляющие фонари, были направлены на еду так, что когда мы попытались скрыться, мы не видели куда бежать. Между и за огнями быстро двигались тени, а когда они подошли к нам, я смог увидеть, что это были люди – люди в белой форме, несшие круглые сетки с длинными ручками.
– Осторожно! – закричал Дженнер, – они хотят поймать нас.
Он бросился в одну сторону, я в другую, а потом и вовсе потерял его из виду.
Все мы бежали прямо к людям с сетками. Больше некуда было бежать; нас окружили. Сетки опускались, поднимались, опускались вновь. Полагаю, некоторым крысам удалось бежать, проскочив между людьми и огнями. Я услышал со свистом рассекаемый воздух – сетка пролетела мимо меня. Я повернулся и побежал обратно к куче еды, думая, что могу в ней спрятаться. Но вдруг раздался свист, и в тот момент я ощутил, как меня окутывают веревки: за лапы и за шею. Меня подняли с земли вместе с еще тремя крысами, попавшими в сеть вместе со мной.
В клетке
Миссис Фрисби спросила:
– Но почему они хотели вас поймать? И как вам все-таки удалось сбежать?
– Сначала, – сказал Никодимус, – я подумал, что это потому что им не нравилось, что мы крадем еду. Но это с трудом можно было назвать кражей – это были отходы, и все, что они с ними делали – это отвозили в городскую переработку. Так чем мы навредим, съев немного? Конечно, есть люди, которым крысы просто не нравятся, не важно, вредят они или нет.
– И мыши тоже, – добавила миссис Фрисби.
– Точно, – сказал Никодимус. – Хотя, думаю, не так сильно, как крысы. В любом случае причина была вовсе не в этом; но настоящую причину я понял не сразу. Что касается побега – это тоже случилось гораздо позже.
Нет, я был плотно и сложно связан, запутавшись в сетке, я был абсолютно беспомощен (продолжил Никодимус). Когда человек, державший ее, увидел, что поймал четырех крыс, он потянул за шнурок, завязавший ее. Он отложил сетку и взял другую, пустую. Он пошел на площадь, оставив нас лежать там. Я попытался прогрызть сетку, но веревки были сделаны из какого-то пластика, твердого, как проволока.
Шум и суета начали постепенно утихать; полагаю, крысы на площади либо сбежали, либо были пойманы. Я слышал, как один человек сказал другому: «Думаю, это много». Кто-то передвигал фонарь то в одну, то в другую сторону, обыскивая остальную часть рынка.
– Никого не видно.
– Мы можем спрятаться и подождать еще волну.
– Другой волны не будет. Не сегодня. Возможно, еще четыре или пять ночей.
– Молва распространяется.
– Ты думаешь, они общаются? – Это был третий голос.
– Еще бы, они общаются. А в следующий раз, когда они придут, будь уверен, что они осторожно обследуют место. Нам повезло. Крыс не трогали несколько лет. Они стали менее внимательными.
– Сколько заказала лаборатория? – Кто-то по одному выключал фонари.
– Шестьдесят. Сколько у нас?
– Около того. Может больше.
– Давайте загрузим.
Через минуту или около того я почувствовал, что меня подняли; раскачивая туда-сюда, меня с тремя несчастными несли к белому фургону, который я видел раньше. Его задние дверцы были открыты, внутри горел свет. Я смог увидеть, что внутри он был одной большой проволочной клеткой. Туда и положили нашу сетку; человек развязал веревку, и бросили нас на пол, покрытый опилками. Остальные сетки точно так же опустошались по одной; через несколько минут нас набралась порядочная толпа, все были в большей или меньшей степени ошеломлены и все (и я не был исключением) боялись. Клетка была закрыта, дверцы тоже, а свет погас. Я слышал, как завелся мотор фургона; через секунду пол подо мной покачнулся. Мы двигались. Куда они нас везли? Зачем?
Потом в темноте я услышал за собой голос.
– Никодимус? – Это был Дженнер.
Представьте, как я рад был его видеть. Но мне было одновременно и очень жаль.
– Дженнер. Я подумал, что, может быть, тебе удалось сбежать.
– Я был в последней сетке. Мне показалось, что я видел тебя на полу.
– Куда мы едем?
– Я не знаю.
– Что такое лаборатория?
– Лаборатория.
– Да, но что это?
– Не знаю. Я только что где-то услышал это слово.
– Ну, думаю, туда мы и едем. Что бы это ни было.
Фургон раскачивался в темноте, мчась сначала по ухабам улиц, а потом с большей скоростью по гладкой дороге. Сзади не было окон, поэтому невозможно было увидеть, куда мы ехали – да и в любом случае я бы не понял, потому что никогда не был дальше двенадцати кварталов от дома. Думаю, мы ехали около двух часов, но может и меньше, прежде чем фургон затормозил, развернулся и, наконец, остановился.
Задние дверцы вновь открылись, и сквозь проволочную стену клетки я увидел, что мы приехали к зданию, очень современному, из белого камня и стекла. Оно было квадратным и большим, около десяти этажей. Наступила ночь, и в большинстве окон было темно, но платформа, к которой приехал наш фургон, была освещена, и нас там ждали люди.
Дверь открылась, вышло трое. Один из них толкал тележку с маленькими проволочными клетками. Человек позади него был одет в плотный халат, ботинки и толстые резиновые перчатки. На третьем человеке были очки в роговой оправе и белый халат. Очевидно, он был главным.
Люди из фургона, те, кто поймали нас, теперь присоединились к людям из здания.
– Сколько вы поймали? – спросил человек в белом халате.
– Трудно посчитать, они все время движутся. Но я думаю, между шестьюдесятью и семьюдесятью.
– Хорошо. Никаких проблем?
– Нет. Было просто. Они почти ручные.
– Надеюсь, что нет. Ручных у меня достаточно.
– О, они довольно подвижные. И выглядят здоровыми.
– Давайте их вытащим.
Тогда человек в перчатках и ботинках надел сетчатую маску на лицо и залез к нам. Он открыл маленькую защелку позади нашей клетки; человек снаружи подносил открытую маленькую клетку, так, одного за другим нас поместили в индивидуальные камеры. Некоторые крысы огрызались и пытались укусить; но ни я, ни Дженнер даже не предпринимали попыток, это было напрасно. Когда все закончилось, человек в белом халате сказал: «Шестьдесят три, хорошая работа». Человек из фургона ответил: «Спасибо, доктор Шульц». Нас перенесли на тележку и повезли в здание.
Доктор Шульц. Тогда я не знал, что буду его пленником (и учеником) последующие три года.
Мы провели остаток ночи в длинной белой комнате. На самом деле это была лаборатория со множеством оборудования, о котором я тогда представления не имел – колбы и блестящие металлические предметы, черные коробки с проводами, идущими от них. Но с нашего конца комнаты были только ряды клеток на полках, на каждой из которых была бирка, каждая отделена от другой деревянными разделителями с обеих сторон. Кто-то вошел с кучей баночек и прикрепил одну из них к моей клетке; через прутья, как соломинка, тянулась маленькая трубочка – питьевая вода. Потом свет потух, и нас оставили одних.
Эта клетка на долгое время стала моим домом. Она была довольно удобной: пластиковый пол, в меру мягкий и теплый на ощупь, проволочный потолок и стены, воздуха было достаточно. Хотя тот факт, что все же это была клетка, наводил на меня ужас. Я мог сделать три прыжка вперед, три прыжка обратно и все. Но хуже всего было ужасное ощущение – знаю, оно было у всех – мы полностью были в руках тех, кого мы вовсе не знали, по причине, о которой даже и не догадывались. Какие у них были планы?
Как оказалось, неизвестность – это худшее, что нам пришлось пережить. С нами хорошо обращались. Нас всегда хорошо кормили, хотя еда, научно созданные чипсы, была не из той, которую можно назвать вкусной.
Но, конечно, когда мы прибыли, мы этого не знали; сомневаюсь, что кому-то из нас удалось поспать той первой ночью. Я не сомкнул глаз. Поэтому в какой-то степени было облегчением, когда утром зажегся свет и вошел доктор Шульц. С ним было еще двое: молодой человек и девушка. Как и он, они были одеты в белые лабораторные халаты. Он говорил с ними, когда они вошли в комнату и подошли к нашим клеткам.
– …три группы. Двадцать для тренировок на инъекциях серии А, двадцать – на серии Б. Останется еще двадцать три для контрольной группы. У них вовсе не будет инъекций, за тем исключением, чтобы эксперимент был достоверным, мы будем колоть простой иглой. Назовем группы А, Б и В – для контрольной группы; прикрепим бирки и пронумеруем от А-1 до А-20, от Б-1 до Б-20 и так далее. Пронумеруйте клетки так же и все время держите каждую крысу в соответствующей клетке. Рацион будет одинаковым для всех.
– Когда мы начнем инъекции?
– Как только прикрепим бирки. Сделаем это сейчас. Джордж, ты подписываешь бирки и клетки. Джули, ты их привязываешь. Я держу.
Итак, девушку звали Джули; молодого человека – Джордж. Все они надели перчатки, длинные, из прочного латекса; они доходили им до локтей. Нас одного за другим вынимали из клеток, доктор Шульц аккуратно, но крепко держал, когда Джули прикрепляла каждому вокруг шеи узкую полоску желтого пластика с номером. Позднее я узнал, что мой номер А-10.
Они были добрыми, особенно Джули. Помню, что когда на одну из крыс надевали бирку, она посмотрела на нее и сказала: «Бедняжка, ему страшно. Посмотрите, как он дрожит».
– Что вы за биолог? – выпалил доктор Шульц. – «Бедняжка» – она, а не он.
Когда пришла моя очередь, дверь моей клетки открылась настолько, чтобы доктор Шульц мог просунуть руку в перчатке. Я забился в заднюю часть клетки, именно этого он от меня и ожидал; одной рукой он прижал меня к проволочной стенке, а потом его пальцы схватили меня за плечи. Другая рука держала мою голову за ушами, я был беспомощен. Меня вынули из клетки, и я ощутил, как на мне закрепили пластиковый ошейник. Меньше чем через минуту меня вернули обратно в клетку, дверца закрылась. Ошейник не был тугим, но я никак не мог его снять, сколько бы не вертелся, крутился и упирался.
Через прутья своей клетки я видел, как вынимали остальных и надевали ошейники. Примерно через шесть клеток от меня на той же полке я увидел, как они надевают ошейник на Дженнера; но как только он оказался в клетке, потерял его из вида.
Чуть позже утром они пришли опять, на этот раз они везя столик на колесиках. На нем стояла бутылочка с прозрачной жидкостью, длинный поднос с острыми иглами и шприцом. Меня опять вынули из клетки. На этот раз Джордж держал, пока доктор Шульц прикреплял одну из и гол к шприцу. Я почувствовал острую боль в бедре; потом все кончилось. Мы все привыкли к этому, потому что с тех пор уколы нам делали как минимум дваджы в неделю. Что они вкалывали и зачем я не знал. И все же для двадцати из нас эти инъекции изменили нашу жизнь.