Михал и Мирка стояли, прислушиваясь к тишине, и не знали, о чем говорить, что делать. Им было жаль уходящего детства. Ведь никогда больше не искать им в этом саду клад старого горожанина. Слово «никогда» казалось им смешным и лишенным смысла.
Внезапно на Мирку напал страх. Она взяла Михала за руку, как когда-то, когда была маленькой и они вместе возвращались из школы домой. В голову снова прокралась беспокойная мысль:
«Когда старшие беседуют, они всегда вздыхают и говорят: «О, воспоминания — это единственное, что остается человеку в жизни, воспоминания о молодости». Так и у меня. Ничего, что я любила когда-то, больше нет; никогда больше у меня не будет фартука в белый горошек и я не буду сидеть в «Мирандоле» и рассказывать ребятишкам о призраках, так, что они потом будут бояться в темноте идти домой… Никогда больше я не приду сюда. Надо было послушать Мишу и пойти с ним в кино».
— О, Миша, что ты делаешь, ты раздавишь мне пальцы! — вскрикнула Мирка и посмотрела на Михала.
Она заметила, что у него в глазах отражается крыша старого дома и танцуют золотые искорки, как лепестки от желтых георгин.
— Миша, пойдем отсюда, здесь больше нечего делать.
Михал пожал плечами. С девушками трудно договориться: они никогда не знают, чего хотят. На то, чтобы посмотреть дом, где они родились, у них будет достаточно времени, когда им стукнет тридцать.
— Вот было бы здорово, если бы эти старые дома снесли и на их месте построили совершенно новый, современный город из стекла, с парками, озерами, и прокопали бы в Праге еще одну реку! Градчаны и памятники, действительно красивые, можно было бы оставить для туристов, а все остальное построить заново.
— Эх ты, Мачек, наш балбес «с приветом»! — прокричала Мирка. Она смеялась; печаль, внезапно охватившая ее, так же внезапно исчезла.
— Надо же, вспомнила! — засмеялся Михал. — Пойдем отсюда, или ты снова начнешь реветь.
«Почему у Михала золотые искорки в глазах? Скажите, почему?»
МИХАЛ ОСТАНОВИЛСЯ НА УГЛУ
Михал остановился на углу своей улицы. Разочарованно посмотрел на нее. Ему казалось, что он на дне пропасти, где не растет даже трава. Темные стены домов тянулись вверх, и когда он сильно откинул голову назад, то увидел кусок неба — и тот подсмеивался над ним: «Вот видишь, я здесь, а ты оставайся там».
Когда-то эти темные, угрюмые дома были вполне современными, и жили в них молодые веселые люди. Им еще нравились высокие двери и наляпанные над ними гипсовые украшения. Им нравились окна, затянутые собранными в густые складки шторами, и царившие в комнатах величественный полумрак и тишина. Дома постарели — пережили две войны, молодые люди исчезли. Михал встречал здесь только старых женщин в черных платьях или немолодых женщин в темных платьях — таких, как у его матери, — мужчин, дряхлых, задыхающихся, озабоченных, а иногда и злобных. Молодые люди появлялись на улице редко. Когда они проходили здесь, то ускоряли шаг и прижимались друг к другу или, наоборот, очень шумели, стараясь разогнать влажные тени, и старые люди и старые дома возмущались.
Михал стоял на углу и не решался ступить на улицу, напоминавшую ему скользкий омут. Ему было жаль себя, маму, маленькую сестричку. Зачем они переселились к бабушке в Прагу?
В прихожей он споткнулся о самокат. Хотел за что-нибудь ухватиться, чтобы не упасть, и сорвал со стены вешалку. Двери кухни распахнулись. Михал увидел маму, а у окна — бабушку в высоком старомодном кресле.
Бабушка ударяла палкой в пол в такт злобным словам:
— Не позволю, не позволю! Это моя квартира и моя мебель. Кто вас сюда звал? Дайте мне спокойно умереть, не беспокойтесь обо мне.
Сорок лет я здесь живу, не позволю…
Потом она заметила, что мама ее не слушает, дальнозоркими глазами высмотрела Михала в темной прихожей, замолчала и попыталась ласково улыбнуться. Но улыбки не получилось.
— Что случилось? — спросил Миша.
Мама махнула рукой.
— Я схожу за Андулой, хорошо, мама? Возьму ее самокат, и мы пойдем погулять в парк.
Мама кивнула. Закрыла двери в кухню, погладила Мишу по голове и ощупью пробралась по темному коридору в свою комнату. Миша еще слышал, как она ищет рукой ключ. Он решил про себя, что проведет в прихожей свет, даже если бабушка будет ругаться. Ведь, чего доброго, она сама может здесь упасть…
Михал с самокатом через плечо направился к детскому саду. На башне костела часы отбивали шесть. Мальчик взбежал по лесенке и кинулся в раздевалку. Там сидела только одна Андулька. Она отлично проводила время с уборщицей, и когда Михал появился, поздоровалась с ним:
— Здравствуй, Михал! Я сказала маме, что могу ходить в садик сама. А, ты самокат принес! Ну, тогда идем скорее… — и бросилась к выходу.
Михал попрощался с уборщицей и уже на последней ступеньке поймал Андульку за юбочку:
— Куда ты? Под машину хочешь попасть?
— А в наш сад ходит негритенок. У него только ладошки розовые. А на шкафчике у меня снова уточка. У нас есть аквариум и в саду большая песочница. Миша, а бабушка все ругается?
— Я возьму тебя завтра в гости, Андулька, хочешь?
— Конечно! А как же мама?
— Да, мама… — вздохнул Михал и сразу погрустнел.
Мама осторожно закрыла двери.
Страшная, немыслимая комната. Здесь всего по паре. Два окна, на них двойные толстые занавески; две большие старинные постели из черного полированного ореха; два высоких шкафа с резными фронтонами, большой и маленький круглые столы и в нишах между окнами по два стула. Перед печкой, которая никогда не топилась, стоял буфет, весь забитый препротивными, безвкусными сувенирами. Высокие двери вели в следующую длинную комнату.
Мама должна была пробираться через этот хлам, как ловкая ящерица; она цепенела от мысли, как они будут здесь управляться по утрам, когда все будут уходить из дома… Комната была пустая: бабушка разрешила вынести мебель в соседнюю спальню. «Ремонт делать не надо, — сказала она маме, — там все сохранилось со времен постройки. Эти розы на потолке сделаны вручную, такое в наше время не сделает ни один мастер… Сэкономишь, ты должна беречь каждый крейцер, у тебя двое детей».
Мама с грустью оглядела комнату. У окна стояла детская кроватка с веселым клетчатым покрывалом, в одном углу — подушки с тахты, а в другом — спальный мешок Михала; посредине комнаты валялась груда открытых чемоданов.
Пани Бартова уже сто раз перемерила комнату, сто раз передумала, как поставить мебель, но все время получалось, что в ней мог разместиться только один очень скромный человек, но ведь их-то трое!..
Она подняла с пола плюшевого медведя — его принес Андульке отец за день до того, как с ним это случилось, — устало присела на Андулькину постель, погладила медвежонка и тихо заплакала.
ВЫСОКИЙ СТРОЙНЫЙ МИХАЛ
И МАЛЕНЬКАЯ ТОЛСТАЯ АНДУЛЬКА
Высокий стройный Михал и маленькая толстая Андулька ожидали перед школой.
— Стой как следует! Не морщи нос. Ты уже в школу пойдешь на будущий год.
— Миша, купи мне жвачку!
— Мама ходила в эту школу, и я тоже.
— Миша, почему бабушка говорит о маме «эта девчонка»? Миша, а как это наша мама тоже ходила в школу? Разве она была такой же маленькой, как я?
— Когда придут ребята… Подожди, уже звонят.
— Миша, почему у этого дяди такая борода?
— Замолчи, Андула, это пан учитель Штепанек.
— Да, а почему же у него борода, как у хулигана?
— Добрый день, товарищ учитель, — поздоровался Михал.
Учитель улыбнулся:
— Это хорошо, Михал, что ты пришел посмотреть на школу… Смотри-ка, ты стал совсем взрослым!
Михал не знал, что ответить. В отношении учителей Михал придерживался своего особого мнения.
«Вот кончу школу, и они сразу же потеряют власть надо мной, но они, как видно, не догадываются об этом. Никак не могут понять, что мы уже не школьники и можем их не слушаться. Что мне ему ответить: «Да, товарищ учитель, я действительно совсем взрослый, уже почти молодой мужчина». Теперь он наверняка спросит, не сестра ли мне Андула и как мои родители. Я ему отвечу: «Да, это моя сестра. Спасибо за беспокойство, с родителями все в порядке». Об отце, конечно, ни слова. Он начал бы меня жалеть, пришлось бы выслушать наставления: у матери теперь только я, и поэтому я должен… и так далее и тому подобное. Господи, почему взрослые думают, что мы такие глупые и что они должны все нам объяснять, что у нас на уме одно озорство? Мученье!»
— Ведь это твоя сестренка, Михал?
— Да.
— Ты хочешь в школу? — приветливо обратился учитель к девочке.
Андулька ничего не ответила. Только дернула плечиком и исподлобья посмотрела на долговязого бородача. Ей очень хотелось спросить его, не мешает ли ему борода во время плавания.
— На работе тебе нравится, Михал?
— Спасибо, товарищ учитель, нравится.
— Я рад, что встретил тебя, Михал. До свидания, девочка.
Учитель Штепанек уходил смущенный. Он никак не мог понять, почему ему ни разу не удалось сердечно поговорить со своим бывшим учеником. Ему было приятно встречаться с ними, действительно приятно, ему нравилось с ними разговаривать, но как? Он всегда был настороже, как будто ожидал подвоха от своих взрослых учеников. Да, вот и разговор с Михалом не удался. Как всегда, по шаблону. Вопрос, да, пожалуйста, нет, пожалуйста, спасибо — ответ, который он слышал многие годы из разных уст. Михал Барта вырос. Способный мальчик, одаренный. Только жаль, не все его интересовало. На некоторые вещи он просто плевал.
Он дружил с мальчиком… как же его звали? Он еще сидел за четвертой партой у окна. Зденек Веселы, ну конечно же, Веселы. У него была сестра, Мирослава.
Этого Зденека интересовало только электричество, и он страшно любил убеждать всех и каждого, что самое главное — это изобретения. Однажды ему снизили отметку за поведение из-за этих изобретений.
Учитель Штепанек беспокойно тряхнул головой, пытаясь освободиться от навязчивой мысли.
«Интересно, почему я думаю об этих глупостях, когда говорю с ними. Почему я все еще считаю их маленькими? И выгляжу, наверное, смешным».
Учитель оглянулся на школу. Михал и его сестренка исчезли в стайке галдящей молодежи. Люди останавливались, интересуясь, что происходит.
«Разве мы могли себе позволить вот так вопить перед школой? — подумал учитель. — Мы боялись. Это было плохо. Молодой человек не должен бояться».
У него было большое желание вернуться к школе и послушать, о чем они так кричат. Однако он сообразил, что тогда ему пришлось бы их наказать.
Учитель повернулся и пошел прочь…
— Привет, карапуз! — Майкл нежно щелкнул Андульку по загорелой щечке. — Пошли к нам, Мак! Андула поиграет с куклами. Придут оба Петра…
— Я хочу мороженое и в парк. Мамочка говорила, что в городе ничего хорошего нет…
— Скажи пожалуйста, такая маленькая, а уже командует! — удивился Майкл.
— Послушай, Майкл, объясни, почему все наши уважаемые одноклассники так молниеносно исчезли?
— Я хочу мороженое и на площадку! — ныла Андулька.
— А разве кто-нибудь сказал, что Андулька не получит мороженое и не пойдет на площадку? Сначала дядя Михал должен отнести домой учебники, понятно, Андулька?.. — уговаривал ее Майкл. — Ну, а наши девицы-одноклассницы идут сегодня вечером плясать в сопровождении маменек. Первый бал, понятно?
За спиной у них пронесся автобус, набитый иностранцами. Из школы вышел старый школьный сторож Краус. Внимательно посмотрел по сторонам, погрозил Майклу, что-то крича. Они не расслышали что, только видели, как он открывает рот, словно в кино, когда там забывают пустить звук.
— Слава тебе Господи, меня это больше не касается. Вот от чего я откажусь с великим удовольствием, — улыбнулся Мачек, но это отступление было вынужденным. Не мог же он идти на танцы спустя всего два месяца после смерти отца. У него есть другие занятия. Он вспомнил о своем мотороллере.
— Представь себе, Мак, они еще оскорбились, что я не хочу идти туда. Ты ведь знаешь: как только девчонка ступит на паркет, она уже считает себя чуть ли не принцессой.
— Андулька, хочешь я тебя покатаю? — предложил Майкл. — Ты сразу станешь такой высокой!
— Буду, как башня с часами?
Они свернули в прямую широкую улицу. Она выглядела, как иллюстрация в учебнике английского языка для десятого класса, глава «Магазины в нашем городе». Они прошли мимо надписей «Фрукты и овощи», «Колбасы и мясо», «Молоко», «Обувь»…
Андулька ликовала, сидя на плечах Майкла, потому что ей удалось дотянуться до веток красных кленов, которые украшали эту чересчур торговую улицу.
— А что ты? — спросил Мак. — Все еще интересуешься самолетами?
— Послушай, Мак, еще никогда мне не приходилось так тяжело, как теперь, перед выпускными экзаменами. Совсем не знаю, что делать!
— Я тоже думал об институте, — сказал Мак, — но когда отец…
Майкл кивнул.
— Конечно, можно было на вечерний, но с нашей бабушкой очень трудно. В девять часов она кричит, чтобы гасили свет — электричество, видите ли, дорого. Никогда она не была такой. Мама говорит, что это от старости, оттого, что ей много пришлось пережить.
— Да, со стариками трудновато… — согласился Майкл. — Вот мы и пришли, Андулька!
Четырехэтажный дом, покрытый кафелем, как ванная. Огромные окна и украшенные цветами балконы.
Словно кто-то прокручивает старую, пожелтевшую и поцарапанную киноленту: внезапно Михал увидел себя с красным ранцем за спиной, как он впервые идет в этот нестерпимо красивый дом к больному однокласснику. Тогда Майкл был просто одноклассником.
Фигурка на длинных ногах с большим красным ранцем затрепетала на полотне и исчезла, лента оборвалась. Мак услышал Майкла:
— Посмотри, Андулька, вот здесь живет хороший дядя Майкл.
— Надо же, а ваш дом все такой же. Ничего здесь не изменилось.
— Ты так говоришь, Мак, будто не был здесь сто лет.
Ленту склеили, и фильм продолжался: Михал шел с Миркой к Майклу. Отмечать день рождения. Они несли ему книгу и шоколад. Пани Копрживова угощала их горячим пудингом, под конец Майкл с Маком подрались. Из-за чего? Майкл споткнулся о первую ступеньку в вестибюле, отделанном белым мрамором…
— Эй, Андулька, хочешь, я прокачу тебя в этой клетке?
— В клетках ничего не возят. В клетках живут львицы, — возразила Андулька.
Андульку не так-то легко было вытащить куда-нибудь, если у нее были другие планы. Мак стал побаиваться, что они вообще не попадут к Копрживе.
Но Майкл нашелся:
— В этой клетке тоже живут львы, Андулька. Их трое. В это время они ходят в парк играть в футбол и гоняют на самокате. А хорошему дяде Майклу за то, что он носит им жвачку, они разрешили ездить в их клетке, когда они бывают в парке. Только в этой клетке нельзя делать стойки и кувыркаться, понятно?
Андулька смотрела все еще недоверчиво.
— Правда, Андулька. Но это еще не все, — продолжал Майкл. — Чтобы львы не узнали, что в их клетке ехала девочка, мы все трое должны вылезти задом наперед и громко кричать «килимикидуй!» Ты это запомнишь?
Андулька хорошо запомнила. Едва двери лифта отворились, она закричала: «Килимикидуй!», да так, что ребята испугались, как бы им не досталось от соседей.
Потом она не хотела идти к Копрживе. Заявила, что дождется, пока львы вернутся из парка, влезут в клетку и поднимутся на крышу, в свой зверинец. Пришлось пообещать ей коляску, кукол, медведя и мороженое. Наконец им удалось ее уговорить.
Майкл открыл дверь. С порога швырнул учебники на низкую скамейку.
Михал Барта вдохнул знакомый запах натертого паркета, черного кофе, запах лекарств, который приносила из больницы мама Михала. Старый фильм продолжался: Мачек стоял в этой прихожей, жадно вдыхал ее запахи и сжимал руку Майкла. Они прощались, и оба думали о большой дружбе мужчин, оба хотели сказать что-то торжественное, но знали: молчание мужчин красноречивее любых слов. И так в полутьме прихожей, окруженные сложными запахами дома, они сжимали друг другу руки, и мечты о великих подвигах опережали их время почти на двадцать лет.
Майкл быстро вытащил из ниши с занавеской коляску, куклу, еще одну куклу, большого медведя. Все, чем его сестра уже давно не играет, но с чем ни за что на свете не хочет расстаться. Он торжественно ввез это имущество в кухню.
— Андулька, посмотри, какая красивая коляска! Играй, Андулька!