Бабка треснулась оземь, обернулась чёрной галкой и, ругаясь на весь белый свет, полетела за Певун-ручей, на Еловый край Муромки, к своему свинарнику.
Антоши дома не оказалось. И на огороде тоже. Сбежал? Но он ведь и впрямь заблудится в лесу. Даша села на Белого Коня и сначала поехала в Муромку, к маме. Мама была возле тёлочек. Даша спрыгнула с Ивеня, обняла маму и завсхлипывала.
— Антоша сбежал! Где его теперь искать? Заблудится в лесу, а там рысь, волки…
— Твой Антоша чересчур умный, чтоб заблудиться, — сказала мама. — Перестань слезы лить. Жив он и здоров. У бабки Завидухи в гостях.
— Как?! — удавилась Даша.
— Да вот так! Чтоб тебе насолить.
Лицо у Даши сделалось маленькое от огорчения, потом посуровело, стало совсем суровым и опять помягчало:
— Я всё-таки очень рада, что он нашелся.
Мама накормила дочку обедом, и Даша отправилась на Еловый край. Дом Завидкиных — вот он. Антоша возле окна пил малиновый чай с медовыми пряниками.
— Здравствуй! — Даша чувствовала себя как попрошайка.
— Мы с тобой сегодня виделись, — ответил Антоша, нехорошо ухмыляясь.
— Ты прости меня, — сказала Даша. — Я не знала, что ты плохо плаваешь.
— Я?! Плохо?! — И Антоша запустил в девочку огрызком.
— Пошли домой, — попросила Даша. — Велимир Велимирович будет недоволен, что ты ушёл из Златоборья.
— Не пойду, — сказал Антоша. — Мне здесь очень хорошо. Мне кровать с периною поставили, с шестью подушками. Меня медовухой поили.
Мне меч-кладенец подарят. А ты Белого Коня отдавай! Я буду скакать, кипрей рубить. Заросло у вас всё в Златоборье, запустил твой дед-бездельник хороший кордон.
— Ты говоришь не свои слова! — испугалась девочка. — Антоша, пошли со мной.
— Шиш! — И Антоша показал два шиша. — Убирайся, дура никудиновская!
Даша увидела, что за спиной Атоши за занавесками прячутся дед Завидкин и бабка Завидуха.
— Я тебя спасу! — крикнула бесстрашно Даша.
— От кого? Я папе напишу, и он все ваше Златоборье отдаст Матрене Чембулатовне.
— Я тебя спасу! — упрямо прошептала девочка. Антоша услышал и захохотал.
— Ты себя спаси сначала! Себя!
За его спиной захихикали и даже, кажется, захрюкали. Даша повернулась и побежала напрямки — к Певун-ручью, чтоб перебрести на мелком месте и скорее домой. Может, дедушка вернулся? Об Антоше Даша так рассуждала: «Ничего бы страшного, если бы он перешёл жить к другим людям. Но ведь люди эти — Завидкины! Дня у них не прожил, а говорит уже, как Завидкин».
Дунул ветер. Принёс запах свинофермы Завидкиных. Свиноферма располагалась в стороне от Муромки, в недостроенном свинарнике. Здание было круглое, просторное. Не достроили его потому, что старый колхоз захирел. Председатели менялись так часто, что их ни по имени-отчеству не знали, ни в лицо. Муромка опустела. Дешевле было забыть о стройке. И о ней забыли.
Даше почудилось, что свинья хрюкает. Обернулась — она! И поросенок сбоку трусит. Даша сделала вид, что не приметила погони. А сама скорей да скорей, да во всю прыть.
Сторожка вон ещё где! Глянула Даша через плечо: рысью бежит свинья. Мордой по земле водит, следы Дашины снюхивает. Поросёнок как припустит вдруг со всех поросячьих ног. Даша споткнулась со страха. Но нет, не упала. Бежит уж совсем без памяти. Поросенок под ноги кидается, толкает. Даша треснула его пяткой — заверещал, озлобился, того гляди с ног собьёт. А свинья уже совсем близко. Клыки жёлтые, пена с клыков.
Бежит Даша, а сама пытается слова дедушкиного заклятья вспомнить, и опять в голове пусто. За колечко медное ухватилась.
— Ворон, где ты?
Поотстал топот. Оглянулась Даша, а ворон сел свинье на голову и глаза ей крыльями застит. Но поросёнок опять тут как тут. Наподдал Даше, она кубарем, да руками-то за крыльцо ухватилась. На четвереньках — в сени, дверь на запор!
НОЧЬ
Даша проснулась среди ночи. Кошка когтями по окну скребла.
— Отдай жемчужину! Отдай жемчужину! — выла по-кошачьи, но человеческим голосом.
Даша спросонья поглядела на окно, а там глазища с блюдца фосфорически горят. Горят, но всё равно будто слепые. Свет двумя лунами бродит по сторожке, Дашу ищет.
Даша голову под одеяло, сверху подушкой закрылась. Рама дрожит, стекло позвякивает, того и гляди — лопнет и рассыплется. Проша с Сеней объявились.
— Она только пугает, — говорит Проша. — Ей в избу хода нет. Разве что через трубу.
Только про трубу помянул, умолкла кошка.
— На крышу прыгнула, — догадался Сеня.
— В трубу полезет?! — ужаснулась Даша.
— Тссс! — прошептал Проша и пропал вместе с Сеней.
В трубе и впрямь заскреблось, зашуршало, что-то ввалилось в дымоход и взревело басом:
— Мяяяу-уу!
Через окно было видно, как сыпались искры, синие с зелёным. И тишина. Уж так тихо сделалось, что было слышно: бобовый росток, поскрипывая, прорастает через и потолочные доски.
Кубарем, обнявшись, прикатились Проша и Сеня, лапки потирают.
— Мы ей тёмную в трубе устроили!
И вдруг явственно раздался скрежет зубов в подполье.
— Крысой обернулась! — охнул Проша. — Чего делать-то?
Скрежет становился громче да громче, а за окном не светало. Крыса! Мышей Даша не боялась, но крыса-то с кошку, а может, и много больше. Это ведь не совсем обычная крыса. Скрежет зубов был так близок, словно у самого уха рвали и точили несчастное дерево.
— Ку-кха-кхре-кху-у! — вскричал с насеста самозванец Петрушка — петушок.
Опять раньше времени, хрипло, второпях, чтоб Петра-то Петровича опередить. А под полом — писк, стон. И тишина. Тишина!
— Петрушка, голубчик! Золотое горлышко! — Даша готова была выбежать из дома, забраться на насест и подпеть торопыге — нарушителю петушиного этикета. Она заснула тотчас.
МАЛОПРИЯТНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ
В дверь барабанили, а Даша спала и улыбалась во сне. Бум! Бум! Бум! Даша открыла глаза, вспомнила ночь и крикнула, ткнув кулачком в сторону двери:
— Нет тебя в помине и не было!
Бум! Бум! Бум! — продолжали колотить в дверь.
— Хозяин!
Даша спрыгнула с печи, сняла крючок с двери, но в сенях замерла, прислушиваясь.
— Кто? — спросила она, слыша, как на крыльце тяжело переступают ноги в сапогах.
— Хозяйка! — обрадовались стучащие. — Отвори, пожалуйста. У нас бумага к леснику.
Мы мелиораторы.
— Мелиораторы?! — вскрикнула Даша.
— Ну да, мелиораторы. От комарья вас избавим.
— В Златоборье комаров очень мало, — сказала Даша, не торопясь отворить дверь. — Лесника нет.
— А нам он ни больно нужен. Мы сначала обследуем место, а технику пригоним, может, на следующий год.
Даша отворила дверь. На крыльце стояли двое, бородатые, с рюкзаками. Даша была рада гостям, хоть они и мелиораторы-осушители. Колдунья не посмеет явиться к дому, где поселились городские взрослые люди.
Принесла со льда две кринки молока, сливки размешала, чтоб вкуснее пилось.
— Кушайте.
Молоко гостям понравилось, и мёд, и чай. После завтрака осушители устраивались. Спать решили на сеновале. Люди они были деловые. Расстелили спальные мешки, взяли инструменты и, не откладывая дела на завтра, отправились на Чёрное озеро.
Даша места себе не находила. Где же дедушка? Не заблудился ли он в нехожем лесу? Не держит ли его с Ноем Соломоновичем, окружив со всех сторон, коварная топь? Может, им помощь нужна?
Печали печалями, а хозяйство не ждёт. Для гостей Даша приготовила такой обед, что сама пальчики облизывала.
Тут воротились из лесу осушители. Разложили на столе карту, обсуждают, что видели.
— Задача у нас на удивление простая, — сказал один. — Воду из Семиструйного ручья надо отвести в Певун-ручей.
— Туда же проведём канал из озера, — подхватил другой. — Озеро лежит выше. Удивительно удобное место для мелиорации.
— Я думаю, надо прорыть два канала.
— Ишь, размечтался, — сказал второй. — Сначала рельефы надо изучить. Но я с тобой согласен дело стоящее. Работы по осушению Златоборья можно начать уже в этом году, а на следующий — здесь уже пахать будет можно.
Даша не перенесла такого разговора, вышла в сени, потом в огород. Что же делать? Как помешать осушителям? Потёрла колечко. Прилетел Ворон.
— Нельзя ли сыскать моего дедушку? — спросила Даша.
Ворон голову опустил.
— Прости нас. В Проклятый лес птицы Златоборья не летают. Ты — человек, — сказал Ворон. — Думай.
— Хозяйка! — звали осушители. — Гости обеда заждались. Они были веселые люди.
— Ах, вас попотчевать?
БЕДНЯГИ
От борща шёл такой зовущий парок, пышный ноздреватый хлеб лежал такими аппетитными ломтями, что берись за ложку и ешь за обе щеки. Даша ставила сметану, тарелки с солеными груздями, с рыжиками, огурцы с грядки, укроп, салат, редис.
— Пиршество! — радовались осушители.
Один из них, заведя ложку в тарелку, любовался золотисто-рубиновым цветом борща.
— Такая юная и такая мастерица! — похвалил он Дашу, поднося ложку ко рту:
— Отведаем.
Тут рука у него подскочила, и вся полнёхонькая ложка выплеснулась на лицо соседа.
— Прости, пожалуйста, но меня толкнули, — сказал допустивший неловкость.
— Сам, наверное, и пошутил.
— Не такой я осел, чтобы шутить ослиные шутки!
Обиженный вытер лицо, взял вилку, ткнул ею в рыжик. Рыжик, как из пращи, вылетел из тарелки и залепил обидчику глаз.
— Квиты, — согласился первый осушитель.
— Но я не хотел, — стукнул себя в грудь его товарищ.
Он огорчённо отложил вилку, взял огурец, сунул в рот и замер. Огурец вошёл так плотно, что раскусить его не было никаких сил. Осушитель попробовал пошевелить огурец — стоит намертво. Дернул. Ещё раз дернул, и рука с огурцом со всего маха шмякнула в сметану. Белый густой фонтан обляпал бедного по пояс.
Другой осушитель, наблюдавший глупейшую эту картину, от хохота завалился навзничь. Лавка тотчас опрокинулась, осушители дрыгнули сапогами, чугун с борщом опрокинулся и ухнул всё своё содержимое на упавших под стол.
Злые, голодные, осушители отправились на Семиструйный ручей стирать одежду. Они ругались так рьяно, что эхо Златоборья отказалось разносить окрест их грубые речи.
Что правда, то правда. Осушители — люди с юмором. Эти тоже быстро помирились и теперь только хохотали над своим удивительным застольем.
Осушитель, который умудрился заляпать себя сметаной, снял рубаху, окунул её в Семиструйный ручей.
— Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! — разнеслось над Семиструйным ручьём.
Девушки! Красавицы! Устроились на корне Родимой сосны, смотрят на осушителей и смеются. Осушители, приосанились.
— Позагораем, девушки?
— Позагораем.
— Идите к нам!
— Идём.
Подплыли девушки ближе и вдруг плеснули русалочьими хвостами в рыбьей чешуе.
— Ды-ды-ды-ды! — Осушитель, упустивший рубаху, схватил штаны — и бегом. Другой за ним, прихватив один сапог. То-то русалки позабавились. На всё Златоборье хохот их было слышно. Добежали осушители до сторожки. Опамятовались. Назад пошли, за одеждой.
На Семиструйном ручье тишина, стволы сосен огромные, вода в ручье, как хрусталь, воздух травами пахнет, хвоей. Хоть и не просохла одежда, оделись.
— Как это понимать? — спрашивает тот, что без рубахи остался, а сам на воду глазами показывает.
— А так же, как и обед наш.
— Неужто девчонка колдунья? Она ж пионерка.
— Давай-ка, друг, пообедаем. Борщ не про нас, но, надеюсь, консервы не подведут.
Разложили осушители в тени деревьев костерок. Заправили воду тушенкой — вот и суп готов. Черпают полными ложками, а в рот хоть бы капля! Котелок пустеет, а в животе — тигр рычит. Первым не выдержал осушитель без рубашки.
— Довольно с меня такого хлёбова! Открывай другую банку, руками будем есть. Пусть только кто попробует вырвать хоть кусочек у меня.
Открыли вторую банку. Протянул осушитель руку к еде, а с дерева между приятелями — рысь. Взяла банку в зубы — и на сосну, а там на другую: только шум по вершинам.
— Пока вечер не наступил, вещички надо бы собрать — и домой, — догадался тот, что был в рубахе. — Далось нам это болото. Найдём другое.
— Ну, уж нет! — вскипел его товарищ. — Покуда не поем не пойду.
— А что же ты поешь?
— Сделай пару дырок в сгущенке!
Догадливому товарищу лишь бы из Златоборья убраться, проткнул банку.
— Пей!
Осушитель без рубашки голову запрокинул, чтоб молока отведать, и — отведал! Но тут зажужжало что-то, загудело, стало темно: на осушителя с банкой сгущёнки опустился пчелиный рой. Пошевелишься — зажалят. Стоит осушитель, как столб, а другой назад пятками и в сторожку.
— Девочка! Милая! — Дальше порога ступить не смеет. — Отпусти ты нас, пожалуйста, с миром. За сорок вёрст обходить будем.
— Ладно, — согласилась Даша. — Но только чтоб за сорок вёрст!
— За сорок! За сорок!
Не понравилось Даше, что взрослый человек такой сговорчивый предупредила:
— Если один из вас только подумает обмануть, оба будете укушены большущим шмелем.
Осушитель кивал головой и отступал в сени.
— Отпусти нас!
— Кто вас держит!
— А… он?
Даша посмотрела на столбом стоявшего осушителя.
— Ему надо банку из руки выронить. — И попросила невидимо кого: — Дуня, пусти веретено. Пчелам в улей пора.
Прошло десять минут. Какое десять, меньше! Пяти, наверное, не минуло! В Златоборье снова был мир, покой, тишина, красота.
Осушители улепетывали своей дорогой, не оглядываясь.
ПЕРЕВЕРТУШКИ
Антоша всему Златоборью грозил, но ей было тревожно за него, и она отправилась на Еловый конец Муромки.
Двери дома Завидкиных были закрыты, окна завешены. «Неужели Антоше нравится сидеть взаперти? — подумала Даша. — Что-то здесь не так».
Решила ждать. Ведь когда-нибудь пойдёт бабка Завидуха к колодцу по воду. Лебеда надёжно скрывала от самых пристальных взглядов. Вдруг завизжал поросёнок, дверь отворилась пошире, и с мешком за плечами из дому вышел дед Завидкин. Семеня ногами, то и дело подкидывая на плече жалобно хрюкающий мешок, дед Завидкин отправился за околицу, в сторону свинофермы.
Даша, не спуская глаз с дома, поползла по лебеде к Певун-ручью, а там по низине кинулась бегом. Она опередила деда Завидкина.
Дед Завидкин опростал мешок за жердяной загон, где в лужах и грязи блаженствовали тучные свиньи. Из мешка вывалился поросёнок, тот самый, Даша его узнала, противного.
Поросёнок тотчас поднялся на задние копытца, пытаясь выскочить на свободу, но он и до второй жерди достать не мог, а между жердями были понатыканы в виде плетня прутья и ветки, и всё больше колючие, с шипами.
— Не слушаешь умных людей, живи со свиньями! — сказал поросёнку дед Завидкин. — Вот тебе мой добрый совет: одумайся! Делай так, как бабка моя велит. Не то в поросятах она тебя оставит.
Поросёнок захрюкал, заегозил, полез мордой ветки раздвигать.
— Упрямая скотинка! — Дед Завидкин поднял с земли хворостину и так огрел неслуха, что визгу было, как от сирены.
— Прося! Прося! Прося! Прося! — подзывала Даша поросёнка.
Она развела прутья, подрыла лаз под жердью.
Поросёнок стоял по ту сторону забора, жалобно хрюкал, но близко не подходил.
— Глупенький! Иди сюда! — упрашивала Даша.
Она ещё сдвинула несколько прутьев, протиснулась, дотянулась до поросёнка и почесала ему бочок. Тот захрюкал, заморгал глазками и улёгся на землю. Уж очень поросятам нравится, когда их чешут.
— Бежать надо! — рассердилась Даша. — Бежать, пока сюда Завидкины не пожаловали.
Она отошла от забора, ещё немного отошла. Поросёнок открыл один глаз, вскочил на копытца, хрюкнул, юркнул под жердь и пустился за Дашей. Поросёнок — не мальчик. Кто поверит, что эта хрюшка — Антоша. Даша вымыла хрюшку в корыте тёплой водой с мылом, но стоило открыть дверь в сени, как хрюшка выскочила, побежала в хлев и тотчас вывалялась в навозе.