— Нет, — говорит Колька.
— Она карандаши катает под партой. Специально так, чтобы мне одному только слышно было.
Наташка засмеялась.
Потом она спрыгнула с крыльца и побежала по улице.
Я стою и не понимаю, что это ей вдруг так весело стало. Смотрю, как она бежит по улице, и вдруг увидел Иллариона. Он уже ушел далеко. А не заметили мы его сразу потому, что он шел вдоль забора, где не так грязно. Там он на свои ботинки не два пуда грязи наберет, а на полпуда меньше.
— Вон человек высокой культуры, — показываю я Кольке.
Бежать мы за ним не стали. Просто пошли побыстрей. Нам все равно, мы идем прямо по лужам. А Илларион выбирает места, где посуше. То прямо идет, то вбок прыгнет — ходом коня.
Но вот Илларион вышел на асфальт и зашагал нормально.
В общем, догнали мы его у самого пятиэтажного дома, как раз где Колька живет и Илларион тоже, потому что им там дали трехкомнатную квартиру.
— Стой, — говорю я, — дело есть.
Илларион остановился у самой парадной. Посмотрел на нас спокойно. Я даже подумал, что не удирал он от нас, а просто ушел пораньше, да и все.
— Какое дело?
— Насчет высокой культуры, — говорю я. — И насчет низкой тоже.
— А я тут при чем? — спрашивает Илларион. — Я про культуру ничего не говорил. А за свои слова про девчонок я отвечаю. Могу и сейчас повторить.
— Тут не в девчонках дело. Дело как раз в ребятах. Ты нашего класса не знаешь. Ты вообще еще никого не знаешь. Откуда ты взял, что мы несправедливые? У тебя есть право целый класс обвинять?
— Никого я не обвинял, — отвечает Илларион. — Сказал, что думаю.
— Сейчас я тебе тоже скажу, что думаю, — говорю я. — Давай только отойдем отсюда.
Илларион посмотрел на меня, подумал — как-то очень спокойно, будто и не понимает, что он сейчас получит.
— Драться я не буду.
— Да и мы драться не будем, — говорю я. — Дадим тебе по паре банок — и пойдешь домой к маме.
— Вы, может, и дадите, а я не могу.
— И не надо, — говорю я. — Мы ведь тебя зовем, чтобы тебе отвесить, а не чтобы ты нам. Или у тебя коленки слабые от высокой культуры?
— Мне запрещено драться.
— Мама запретила или папа?
— Я боксом занимался в Ленинграде. И у меня разряд.
Колька засмеялся:
— Да ты нас не пугай.
— Я не пугаю. Просто боксерам запрещено драться. Вы меня можете бить, а я вас нет.
— Ты правда, что ли, боксер? — спрашивает Колька.
— У меня юношеский разряд.
— Покажи значок.
— Он дома.
— Что же нам с тобой делать? — спрашиваю я.
— Не знаю, — говорит Илларион.
Я стою и думаю, что все получается как-то странно. На вид Илларион такой, что и не пару, а десять банок выдержит. С таким даже приятно подраться. Особенно мне. Потому что из наших ребят со мной никто один на один не справится. Но если Илларион вправду боксер, то он должен быть сильнее меня. А выходит, что он как будто слабее девчонки. Та хоть сдачи может дать.
Для проверки я все-таки ткнул Иллариона кулаком в грудь. Вполсилы. Но попал я не в грудь, а в ладонь, которую Илларион успел подставить.
Он ничего не сказал. Побледнел только.
Я говорю:
— Колька, а он и вправду боксер.
Только я это сказал, из парадной выходит женщина. Смотрит на нас и улыбается, как будто мы ей самая родная родня.
Я сразу догадался, что это мать Иллариона.
Она говорит:
— Здравствуйте, мальчики. Ларик, я вижу, у тебя уже здесь друзья появились?
Я думаю: пожалуется или нет? Если пожалуется, то лучше ему было в наш поселок не приезжать.
— Это из нашего класса, — говорит Илларион.
— Вот и хорошо! — Она как будто еще больше обрадовалась. — Идемте к нам все вместе обедать. У нас как раз все готово.
Мы с Колькой стоим и даже сказать ничего не можем от удивления. Что это мы к незнакомым обедать пойдем? Особенно после того, как я Иллариону хотел банок надавать.
Наконец я сообразил.
— У нас тоже все готово, — говорю. — Мы домой пойдем.
Но она нам даже дорогу загородила. Прямо толкает нас в парадную.
— Ларик, что же ты стоишь, приглашай своих друзей.
Илларион говорит тихонько, чтобы она не услышала:
— Идите, она вас все равно не отпустит.
И мы пошли, вот что удивительно. Потом я, когда этот случай вспоминал, подумал, что пошли мы просто от удивления. Мы ждали, что она за Иллариона будет заступаться или он сам будет ей жаловаться, а нас в гости позвали.
Правда, она нас еще за руки тянула.
Квартира у них такая же, как у Кольки, только вся заново обклеенная и на одну комнату больше. В передней было так чисто, что я долго искал, куда бы поставить портфель, и засунул его за ящик под вешалкой.
Мы с Колькой сразу заметили боксерские перчатки, которые висели на стене. Значит, не врал Илларион.
— Вас как зовут, мальчики?
Мы сказали.
— А меня Валентина Павловна. Идите на кухню, мойте руки, и пойдем в столовую.
Я говорю:
— В столовой сейчас перерыв.
Она засмеялась.
— Проходите в эту комнату. Ларик, покажи мальчикам, где мыло, полотенце и все остальное.
Идем мы на кухню, а у меня ноги как будто сами к двери поворачивают — удрать хочется. Просто сам удивляюсь — до чего мне неудобно.
Илларион идет впереди, и вид у него тоже не очень-то веселый. Ткнул он пальцем в боковую дверь и говорит:
— Здесь уборная.
А я весь какой-то нервный. Как будто внутри у меня что-то натянулось. Вроде бы и сказать что-то надо, а чего, не знаю. Заглянул за дверь и говорю:
— Хорошая уборная.
Колька засмеялся. Илларион тоже прыснул. И всем нам стало полегче.
Но оказалось, что легкость эта временная.
Пока Илларион показывал нам свой разрядный значок и грамоты от спортшколы, пока мы примеряли его перчатки, все было ничего. Я даже подумал, что зря мы собирались надавать ему банок. Может быть, он не хуже нас, только у него мозги в другую сторону работают.
Но потом Валентина Павловна позвала нас обедать.
На столе была белая скатерть. Это мне сразу не понравилось. У нас белую скатерть мать накрывает, только когда гости. Пока гости не придут, мне даже к столу подходить не разрешают, хотя потом гости все равно эту скатерть заляпают.
Мы сели, и я вижу, что Колька потихоньку отодвигается вместе со стулом, чтобы скатерть коленками не запачкать.
Валентина Павловна начинает разливать суп, а я вижу, что на столе стоит лишняя тарелка. Ну, думаю, сейчас главный инженер придет, только этого еще не хватало.
Валентина Павловна кричит:
— Наташка!
И из комнаты, в которой мы не были, выходит эта самая Наташка.
— Наташа, — говорит Валентина Павловна, — сестра Ларика. А это Витя и Коля — друзья Ларика.
Я вообще на девчонок внимания не обращаю. И на эту Наташ… То есть я хочу сказать, что до этой Наташи мне тоже дела никакого нет. Она стоит себе и меня разглядывает — меня почему-то одного, а на Кольку не смотрит. А я на нее смотрю и чувствую, будто у меня внутри холодок какой-то. Прическа у нее вроде как у Женьки Спиридонова, только у нее получаются не лохмотья, а нормально. Прическа мне тоже до лампочки. Мне вообще все равно, кто как одевается. А уставился я на нее потому, что на ней был пояс. Широкий кожаный пояс с двумя рядами дырочек и заклепками. О таком поясе я мечтаю уже сто лет, еще с прошлого года. Мне этот пояс для ножа нужен — для рыбацкого ножа в ножнах, который я нашел около причала.
Наташа усмехнулась, дернула подбородком и спрашивает:
— Ты чего на меня так смотришь, Витя?
Сказала она это так, будто она не девчонка, а моя мама.
А я почему-то растерялся и говорю:
— Здравствуйте.
Все засмеялись. Наташа говорит:
— Привет, Витя.
И все опять засмеялись, и даже Колька.
Валентина Павловна говорит:
— Наташка, не дури.
Наташа пожала плечами и села за стол. Пояса мне уже не видно, и я перестал на нее смотреть.
Пока ели суп, я только об одном и думал: как бы на скатерть не капнуть. Лицом прямо в тарелку влез, чтобы от тарелки до рта ближе было.
На второе были оладьи.
Валентина Павловна поставила на стол вазочки с вареньем, со сметаной и с маслом.
— Ребята, кто с чем хочет, берите сами.
Наташа говорит:
— Витя с вареньем любит, да, Витя?
Я на нее не смотрю.
— Спасибо, я наелся, больше не хочу.
Наташа — опять:
— Витя, не спорь с мамой. Она у вас с осени преподавать будет.
— И у вас, между прочим, тоже, — говорит Валентина Павловна.
— Представляю, какие ты мне отметки будешь ставить.
— Какие заслужишь, — говорит Валентина Павловна. — Сегодня, например, за поведение ты больше двойки не заслуживаешь.
— Разве я плохо себя веду?
— Неважно, — говорит Валентина Павловна.
— А в чем?
— Сама знаешь.
Наташа замолчала. А я сижу и соображаю. Почему Валентина Павловна будет у нас преподавать, мне не понятно. Но Наташе она сказала «у вас тоже». Значит, Наташа будет учиться в нашей школе. Можно постараться у нее пояс на что-нибудь выменять.
После обеда мы с Колькой сразу заторопились.
Валентина Павловна проводила нас до двери, а Ларик спустился вниз.
— Твоя сестра будет в нашем классе учиться?
— Нет, она в девятый переходит.
— У нас же нет девятого.
— С осени здесь будет десятилетка. Вы разве не знали?
— Нет, — говорю, — не знали. А твоя мама учительница?
— Русский язык и литература, — отвечает Ларик.
— А как же Мария Михайловна?
— Она на пенсию уходит. Разве вы и про это не знали?
— Не знали, — говорю. — Это ведь ты все знаешь. А мы мало знаем.
Тут Колька говорит:
— А где твой портфель?
Смотрю — нет портфеля. Так я торопился уйти, что портфель у них дома забыл.
Побежал назад, позвонил. Дверь открыла Валентина Павловна. В руках у нее мой портфель.
— Спасибо, — говорю, — до свидания.
— Пожалуйста, — говорит Валентина Павловна. — Подожди, не беги. Есть у меня один к тебе вопрос. За что вы Ларика бить собирались?
— А вы откуда знаете? Валентина Павловна засмеялась:
— Я же на вас из окна целых пять минут смотрела.
— Да нет, мы так просто, — говорю я.
— Я хочу тебя предупредить: Ларик с вами драться не будет.
— Я знаю. До свидания.
Я сбежал по лестнице. Внизу Колька разговаривал с Лариком. Когда я подошел, Колька говорил:
— Завтра после уроков приходи на берег. Там лодка смоленая. Найдешь.
— Приду, — сказал Ларик и протянул Кольке руку.
Потом он протянул руку мне. Я сунул ему ладонь, и он ушел.
— Ты еще, может, весь класс позовешь? — говорю я Кольке.
— Не нужно было тогда к ним заходить.
— Вот бы и не заходил.
— А ты зачем пошел?
— Сам не знаю, — говорю.
— Вот и я не знаю, — говорит Колька. — Я пока за столом сидел, вспотел даже. Но Ларик ведь не виноват, он нас не звал.
— Какой еще Ларик? Илларион, что ли?
— Не строй из себя дурачка, — говорит Колька. — Обыкновенный Ларик. Наташин брат. Понял теперь?
— При чем тут Наташа?
— Значит, при чем, — говорит Колька.
Когда Колька ушел, я еще долго стоял на месте и думал о Наташе. То есть не о ней, конечно, а об ее поясе. Я прямо уже видел, как мой нож в ножнах висит на этом поясе. А пояс висит, конечно, на мне.
ВСЕ НАДО И НАДО…
Весной, хотя день длинный, его не хватает. Все время что-то надо.
Учиться, например, надо. Весной мы отметки исправляем, чтобы к концу года они получше были. Тройки — на четверки, четверки — на пятерки. Один только Батон ухитрился тройку на двойку исправить. Приставал, приставал к учительнице географии, она его вызвала, а он, оказывается, не тот параграф выучил.
Кроме учебы нашему классу разные дела подбрасывают. Восьмой не трогают, он выпускной. Шестые и пятые — мелюзга. И получается, будто мы одни во всей школе.
Три дня, например, после уроков мы разбирали кирпич и доски, складывали их в штабеля, переносили мешки с цементом в сарай.
Получилось это так.
Один раз в конце урока Иван Сергеевич подозвал всех к окну и показал на двор.
— Угадайте, что там лежит?
Ничего нового мы не увидели. Лежали там мешки с цементом, груды кирпича и доски.
— А чего? — сказал Батон. — Ну, кирпич… Уже два дня валяется.
— В том-то и дело, что валяется. А валяется там, друзья, спортивный зал, четыре классных помещения и столовая.
— А им лишь бы сгрузить, — сказал Батон. — А что валяется — наплевать.
— Это верно, — согласился директор.
— Дождь пойдет — пропадет цемент.
— И это верно.
— В сарай бы сложить.
— Хорошо бы, — сказал директор. — Только как? Собрание, что ли, провести на тему: как доставить цемент в сарай?
— Перенести.
— Ну, тогда собрание на тему: кто бы перенес?
— Это мы запросто, — сказал Батон.
— Собрание? — спросил директор.
— Да чего вы все про собрание! Перенесем запросто.
— Об этом я не подумал, — сказал директор.
Вот так мы и поработали.
А мешочки, между прочим, по пятьдесят килограммов. По одному их только директор и физрук носили, а мы по четверо, на носилках.
Дома весной тоже дела хватает.
Отец затеял крышу перекрывать резиновым шифером.
Мать ему говорит:
— Зудит у тебя, что ли? Крыша еще не старая.
Но отец у меня жутко любит все переделывать.
— Современный материал, сто лет простоит.
— Мы сто лет не проживем. Обдерешь ты сейчас крышу, а если дождь?
— Мы с Витьком за два вечера сделаем. Правда, Витек?
Это значит, что мне еще два дня на крыше сидеть.
У отца свое «надо», у матери — свое.
— Вы бы лучше огород под картошку вскопали.
— Пора кончать с огородом, — говорит отец. — Нам картошки десять мешков — за глаза. По осени — купить. И с коровой пора кончать. Горбишься ты с ней всю зиму: то хлебом, то картошкой подкармливаешь. Покупай лучше молоко в совхозе. По деньгам если посчитать — то же и выйдет. Живут же в городе без огорода — не умирают.
— А где их взять, деньги?
— Заработаем.
— Ты сначала заработай. А то только и слышишь: «Дай, дай!» Этой сапожки, этому мопед. И у тебя вроде желания имеются…
— Имеются, — говорит отец. — Давно пора подвесной мотор купить.
— Где же ты на все это деньги возьмешь?
— Так корову-то мы продадим.
— А навоз я с твоего мотора буду брать?
— Огорода не будет, так и навоз не нужен. Посади там лучок всякий, редиску, огурцы — и хватит.
— Понятно, — говорит мать. — О закуске ты беспокоишься. Если уж ты так переломиться боишься, то мы и сами вскопаем. Верно, Витек?
Я стою и думаю: за кого же мне сейчас быть? Огород не копать — это очень хорошо. Но тогда получается, что я против матери. Если копать, то я против отца. Он долго сердиться не умеет, а мать надолго запомнит. Не видать мне тогда мопеда, потому что деньги всегда у нее, а отцу она выдает только на баню и на папиросы.
— Ладно, — говорю, — вскопаем.
— Вот так, — говорит мать. — А у меня тоже желания имеются. Сейчас стиральные машины привезли, в кредит продают.
— А мне-то что, — пожимает отец плечами. — Давай покупай. Будем жить как в сказке. Знаешь: «Жил старик со своею старухой у синего моря»? И была у старухи стиральная машина…
— И куплю, — говорит мать. — У меня и деньги есть.
— Где ж ты взяла?
— А накопила.
Людка весь этот разговор слушала молча, а тут как взвоет:
— А сапожки?!
Я молчу, а сам соображаю: мопед ведь тоже можно в кредит купить. Если каждый месяц по десятке выплачивать, то это не так заметно.
Молча взял я лопату и пошел в огород.
Минут через десять пришел отец.
— Давай, — говорит, — для матери стиральную машину выкапывать. Но это уж точно — в последний раз.
— Ты и в прошлом году так говорил.
Отец рассердился:
— А ты не лезь, когда старшие спорят. Твое дело — молчать.
— И копать, — говорю.
— Правильно, и копать, если мать приказывает.