Когда дверь за Люськой закрылась, Брызгалов вздохнул:
— Хорошая девушка. Даже, честно говоря, жалко на помидоры посылать. А надо!
— Не пойдет она, — сказал один из парней.
— Пойдет, — убежденно сказал Брызгалов.
На другой день Люська с комсомольской путевкой пришла в торготдел.
Заведующий торготделом товарищ Епишев сидел за столом, заваленным потрепанными справочниками, накладными, списками, справками, сводками. У него было безбровое лицо с обтянутыми желтой, сухой кожей скулами, худая шея с серой тенью от острого кадыка. Он казался больным или очень усталым. Он оторвался от бумаг и безразлично оглянул на вошедшую.
— Слушаю вас.
— Я пришла работать. По путевке.
Епишев молча протянул руку, взял Люськину путевку, повертел ее и хмыкнул.
— Вы когда-нибудь работали в торговой системе?
— Нет.
— Прямо со школьной скамьи? Похвально! Только мне нужны кадры, а не раскадровочки. Куда же мне вас?
— Поближе к Механическому, — сказала Люська. — Там комсомольская стройка…
Но не только комсомольская стройка привлекала ее к Механическому. Завод был далеко от дома, а Люське, несмотря на принятое решение идти торговать, не хотелось, чтобы кто-нибудь из ребят увидел ее торгующей помидорами. Раз надо — она идет. Она понимает. Но лучше пусть ее не видят ребята. Пусть не знают…
— Хорошо, — сказал Епишев и сунул путевку в ящик стола. — Идите в тридцать первый магазин, к товарищу Разгуляю. Он вас приспособит. Я позвоню.
Люське не понравилось, что Епишев так запросто сунул ее комсомольскую путевку в ящик, не понравились и слова «раскадровочка», «приспособит». Но она смолчала. Только спросила:
— А где это тридцать первый магазин?
— Возле Механического, — буркнул Епишев, снова уткнувшись в бумаги.
— До свидания, — вежливо сказала Люська и вышла.
На углу стоял большой ларек с вывеской «Овощи — фрукты» через тире. Будто овощи — это и есть фрукты. За прилавком орудовала немолодая женщина в перепачканном фартуке поверх жакета и таких же перепачканных нарукавниках. Люська остановилась неподалеку.
Женщина работала бойко, лихо накладывала на чашку весов розовые помидоры, стучала гирями, быстро отсчитывала сдачу.
«Вот так и я буду стоять», — подумала Люська, и ей вдруг захотелось уйти подальше и от ларьков этих, и от Епишева, и от товарища Разгуляя, который представлялся ей еще более непривлекательным, чем его начальник. Уйти!.. Пусть торгуют те, кто ничего другого не умеет… А ты умеешь? Что ты умеешь, Люська?.. Можешь не ходить. Вряд ли тебя будут искать. Люди заняты делом. Даже путевку, наверное, не вернут в райком. Так и будет лежать красненькая, тисненная золотом книжечка в столе товарища Епишева. Так и будет лежать… А внутри книжечки — твоя фамилия: «Телегина Людмила Афанасьевна, член ВЛКСМ»… Ладно! Хватит размазывать! Можешь не ходить. Помидоры без тебя не сгниют, совесть — сгниет…
Вот и Механический завод. Из-за высокой желтой ограды тянутся к нему молодые деревца. За ними — длинные корпуса цехов, откуда слышен равномерный гул. Желтое приземистое здание проходной. Ворота с решеткой наверху. На решетке надпись: «Государственный Механический завод». Будто у нас в стране есть еще и частные заводы. И вообще — скучное название. Назвать бы завод как-нибудь… ну… ну, хоть «Стальная роза» или там… ну, мало ли…
А напротив Люська увидела другую надпись: «Продовольственный магазин № 31 Райпродторга».
Еще в девятом, когда их класс ходил на экскурсию на Механический, они с Ольгой забегали в этот магазин, купили десять плавленых сырков и пять батонов. На всю компанию.
Люська постояла немного около витрины с аккуратными скучными горками консервных банок и строем винных бутылок с яркими этикетками. За толстым стеклом в таинственном полумраке мелькали бледные лица покупателей. Люська понимала, что никакого полумрака, в сущности, нет, просто на улице солнце. Но стало тоскливо. Вздохнув, Люська вошла в магазин.
Крашенные темно-синей масляной краской стены, щербатый кафельный пол, толстые стекла на прилавках. В углу поочередно, словно переругиваясь, взвывали две кассы.
В овощном — очередь за помидорами.
Люська подошла к молоденькой продавщице рыбного отдела, — он был ближе к двери.
— Скажите, пожалуйста, где мне найти директора?
— А вам зачем? — недоверчиво спросила девушка. Даже светлые кудряшки ее, вздрагивавшие при каждом движении, замерли и насторожились.
Не будет же Люська объяснять всем и каждому, что ее послали на ликвидацию прорыва в торговле.
— По делу.
— Сейчас узнаю.
Девушка ушла и вскоре вернулась в сопровождении толстухи с помятым рыхлым лицом, подведенными ресницами и сильно накрашенными малиновыми губами.
— Что случилось, гражданочка? — подчеркнуто официально обратилась она к Люське.
— Я к директору, к товарищу Загуля… Гуляеву.
— Разгуляю, — поправила толстуха.
— Да. Меня послал товарищ Епишев.
Толстуха заулыбалась.
— Голубушка, так бы сразу и говорили! А мы подумали: опять кто с жалобой… Проходите.
Она подняла квадрат прилавка и открыла дверцу вроде калитки. Люська сделала несколько шагов и оказалась в полутемном помещении, заставленном какими-то ящиками, бочками, мешками.
— Осторожней. У нас тут все чулки порвешь. Оня! — крикнула толстуха. — Опять на дороге ящиков наставила.
Из-за перегородки ответили басом:
— Скоро машина придет. Тару отправляем, Нина Львовна.
— Машина, машина… — сердито проворчала толстуха. — Пока отправите, шею сломаешь. Сюда, пожалуйста! — Она открыла невидимую в полумраке дверь. Оттуда вырвался неяркий луч света.
— Василь Василич, к вам от товарища Епишева.
Люська вошла в небольшую комнатку. За стареньким канцелярским столом сидел уже не молодой, приятной внешности мужчина. Он приветливо улыбнулся, на бритых щеках его заиграли ямочки.
— Здравствуйте! Прошу садиться. Чем могу служить? — Глаза у него были синие-синие, взгляд открытый. Говорил он негромко.
«Похоже, что подчиненный получше начальника», — подумала Люська.
— Товарищ Епишев послал меня к вам…
Люська не успела договорить. Разгуляй мягко перебил ее:
— Вы — Телегина Людмила.
— Да.
— Вот и отлично! — Он внимательно посмотрел на Люську, чуть склонив голову. — Вот и от-лич-но!.. Значит, хотите посвятить себя торговле?
— Собственно, меня послал райком комсомола…
— На прорыв, — улыбаясь, добавил Разгуляй. — Вот и отлично! Когда можете приступить?
— Хоть сейчас.
— Сейчас… — Разгуляй посмотрел на Люськино белое платьице, на красненькие туфельки на шпильках и искренне рассмеялся: — Вы не сердитесь, Людмила… э-э-э… Афанасьевна… Такой деликатный наряд — и ящики с помидорами. Хотя помидоры — тоже деликатный товар. Конечно, можете и сейчас приступать. Спецовочку мы вам выдадим. Вам когда-нибудь приходилось иметь дело с товаром?
— Иногда покупала кое-что в магазине, — не без ехидства ответила Люська.
— Я имею в виду другую сторону прилавка, — ласково улыбнулся Разгуляй.
— С другой стороны нет, не приходилось.
— Вот видите. Придется вас подучить немного. Торговля, конечно, дело не сложное, но и не такое уж простое. Вот, — он указал на толстуху. — Прошу любить и жаловать, заведующая нашей рыбо-овощной секцией, Нина Львовна. Будете, так сказать, трудиться под ее непосредственным руководством. Она у нас, несмотря на еще молодой возраст, прямо-таки мать продавщицам.
— Уж вы скажете, Васи ль Василич! — кокетливо проговорила Нина Львовна.
— Открываемся мы в восемь, закрываемся в девятнадцать. Приходите завтра немного пораньше. Попрошу заявленьице на мое имя и вот эту анкетку заполнить. Оформимся и приступим…
Зазвонил телефон. Разгуляй снял трубку.
— Да. Яблоки?.. — Он прикрыл трубку рукой и вопросительно посмотрел на Нину Львовну, потом, отняв руку, сказал в трубку: — Давайте. Освоим… Сколько?.. Давайте. — Он положил трубку на рычаг. — Яблоки нам база подбросит. Придется покрутиться.
Разгуляй понравился Люське. Что с того, что немного грубоват? Это скорее не грубоватость, а прямолинейность. Человек называет вещи своими именами. Что ж в том плохого? Она, Люська, тоже такая же. Тоже не побоится назвать все своим именем. Как же иначе жить? Приспосабливаться к таким, как Епишев? «Раскадровочка», «Он вас приспособит!» Приспособит! Вот что не понравилось с первого раза. Только сейчас слово встало перед Люськой бесстыдно нагое, наглое слово — приспособляться! Никогда! Ах, как это хорошо, что ее директор не похож на Епишева!
Первые два дня Люська работала вдвоем с Галей. Галя — та самая молоденькая продавщица рыбного отдела, у которой Люська спрашивала, где найти директора.
Сама Люська не торговала. Товар — яблоки, помидоры и желтоватые огурцы — взвешивала Галя, а Люська помогала ей рассчитываться с покупателями и подносила ящики с помидорами.
На второй день, когда палатку закрыли на обед, Галя спросила Люську:
— Ну как, присмотрелась?
— К чему?
— А как я торгую.
— Ну?
— Василий Васильевич завтра тебя одну решил поставить за весы. Продавцов нехватка.
— Хорошо.
Они помолчали. Галя взяла из ящика большое красное яблоко, вытерла его о спецовку, надкусила крепкими ровными зубами.
— А тебе страшно первый раз было? — спросила ее Люська.
— Еще как! У меня в первый день недостача знаешь какая получилась!
— Почему недостача?
— А кто его знает! Как говорится: усушка и утруска. Поработаешь — узнаешь.
— И что же ты сделала с недостачей?
— А что! Поплакала да покрыла. Василий Васильевич помог.
— Денег дал?
Галя не ответила, неопределенно пожала плечами.
После обеда Люська под наблюдением Гали стала отпускать помидоры.
В общем, торговля — дело несложное. Только гири путаются к концу дня. И двугривенные так похожи на полтинники, что вместо сорока копеек очень даже свободно можешь выложить рубль. Впрочем, тебе их тут же вернут. Да еще и скажут: «Так будете торговать — проторгуетесь!»
Днем покупателей не очень много. Наплыв начинается с четырех часов. На заводе кончается смена. В магазине и возле уличных палаток и лотков образуются очереди. Все сердятся, торопят, даже ругают.
Ох, и досталось же Люське в первый день ее самостоятельной работы! Галя на ругань внимания не обращает, то ли привыкла, то ли вид делает, что не трогают ее обидные слова. А Люське непривычно. Укладывает яблоки на чашку весов, уж, кажется, так старается, так торопится. Но нет, не довольны, подгоняют:
— Побыстрее, девушка!
— Не на танцплощадке!
А Люська, если по совести сказать, ни разу и не была на танцплощадке. Обидно!..
Когда закрыли палатку, Галя ушла сдавать выручку, а Люська присела на ящик, опустила натруженные руки. А перед глазами лица, лица, лица… И все одинаковые, похожие на блины. Хоть бы одно вспомнить!
— Замаялась?
Люська открыла глаза. В дверях стояла незнакомая женщина, уже немолодая, в синем залатанном халате, в сбитых парусиновых туфлях на толстых ногах.
— Замаялась? — переспросила женщина простуженным басом. — Наши бабы лошадь загонять могут, не то что человека. — Она подняла с пола ящик с помидорами и поставила его на штабель пустых. Потом схватила тряпку и стала вытирать прилавок. — Давайте-ка приберу тут у вас.
— Спасибо, я сама… — Люська поднялась было, чтобы помочь, но та толкнула ее в плечо, легонько толкнула, но Люська так и села обратно на ящик.
— Сиди. Отдыхай. И чего тебя в торговлю понесло, голубка? В такую грубость! Платьишко-то у тебя белое было, на ножках — красивые туфельки, ну, словно невеста. И чего, думаю, принесло? Ан глядь, а ты уж и за прилавком… Семья, что ли, большая?
— Нет.
— Денег много на наряды надо? Конечно, дело молодое… — Женщина вздохнула. — Весной у нас тоже молоденькая одна была. Ухаживал за ней пожарный. Натуральный пожарный, из самодеятельности она его уцепила, что ли. А он пил. Придет, бывало, с утра в магазин, станет у ее прилавка и стоит грустный такой. Ну, она его и пожалеет. Даст «маленькую»… В винном работала. А потом чего-то там с вином начала баловать. Забрали.
— Зачем вы мне все это говорите? — взмолилась Люська.
— Вообще. Я, поди, доле тебя на свете живу. Всякого повидала.
— Странно, — сказала Люська. — Вас послушаешь, так в торговле и честных людей нет.
— Почему нет? Есть. Больше, конечно, люди с чистыми руками работают. Эх, ежели бы все торговали только чистыми руками! Какая жизнь была б!..
Женщина подхватила ведро и вышла.
Вернулась Галя.
— А ты уж и убраться успела?
— Это не я.
— А кто же?
— Женщина приходила. Такая, басом говорит.
— А, Оня. Почему это она вдруг решила…
— А она разве не уборщица?
— У нас она не обязана. В палатках мы сами убираем… Значит, завтра будешь работать одна. Товару дадут немного для первого разу. Остатки тоже продашь. Особенно помидоры. А то испортятся. Сдачу будешь давать — гляди, не передай. Пойдут недостачи — запутаешься.
Пришла Нина Львовна. Взвесили остатки. Составили акт. Люська подписалась в получении товара и инвентаря. Палатку закрыли на замок. Ключ вручили Люське.
Макар стоял у ворот, прислонясь к кирпичной с обвалившейся штукатуркой колонне. Нежаркое осеннее солнце ласкало каменные плиты тротуара, пожелтевшую листву деревьев.
Зайти к кому-нибудь?.. Макар мысленно перебирал товарищей. Витька — в университете. У него всегда была башка на грамм тяжелее, чем у соседей. Лёдик — на заводе. Говорят, в начальниках ходит. Ольга — учеником токаря. Надо ж!.. Люська… О Люське он старался не думать. Сходить бы к ней!.. Неловко как-то. Столько не виделись. Сама небось не зайдет…
— А-а, Макар? Ворота подпираешь?..
Макар не заметил, как из ворот вынырнул худенький подвижной человек, сосед его по лестничной площадке дядя Вася. У него было сизое, с заплывшими глазами лицо. Обросший щетиной подбородок прятался в засаленном коричневом шарфе. Мешковатые штаны свисали сзади. Истоптанные башмаки с узкими модными носами, видимо, со дня приобретения не знали сапожной щетки. Под мышкой он держал двуручную пилу.
— Ворота подпираешь? — повторил дядя Вася. — Не упадут. Это уж точно! — Голос был глуховатый, с хрипотцой.
Макар в ответ только брови сдвинул.
— Разбогател, что ли?
— С чего бы, дядя Вася?
— Время есть ворота подпирать — значит, богат.
Макар засмеялся.
— Не угадал, дядя Вася. Вызова жду.
— Откуда?
— Из военного училища. Ездил экзамены сдавать да на комиссии разные.
— Приняли?
— Жду вызова, — уклончиво ответил Макар. В душе он был уверен, что его примут, хотя всякое случается.
— Стало быть, по военной части подался? — В голосе дяди Васи прозвучало уважение. Он полез в карман, достал пачку тоненьких сигарет. Сунул одну в рот. Неверными движениями зачиркал спичкой о коробок. Затянулся едко пахнущим дымком. — Это хорошо-о — по военной части. Нужное дело. Они, слышь, опять бомбы испытывают. — Он сосредоточенно пососал сигарету и неожиданно спросил: — Пилу в руках доводилось держать?
— Какую пилу? — не понял Макар.
— Двуручную. Напарника ищу. Халтура есть. Может, пойдешь? Парень ты здоровый… Опять же подзаработаешь.
«Пойти, что ли?» — подумал Макар.
— А много дров?
— Четыре куба всего. По два с полтиной. Гривенничек на двоих. Пойдем?
— Подумаю.
— Думай не думай, рубля не прибавится. Пойдем. Помашем пилочкой. Кабы не голова, вовек бы я эту пилочку в руки не брал. Ох-хо-хо-о!..
Макар наконец согласился.
Они свернули за угол и пошли по улице Дзержинского. Дядя Вася всю дорогу ежился, хотя было тепло и сухо.
— А чего вы на работу не поступите, дядя Вася?
— Не держусь нигде. Через справедливость. Если вижу, где что не так, сразу рублю. А как напьюсь, так и выгоняют. Беспокойный, сам знаю, а ничего поделать не могу. Такая моя планида…