У Лёдика на щеках проступили красные пятна.
— Вот как! Ты знаешь, как поют глухари? И режешь правду-матку всегда и во всем?
— Да! Режу!
— Что ж, проверим! Ну-ка, скажи, как ты относишься к Макару?
Люська закусила нижнюю губу, лицо ее сперва вспыхнуло, потом побледнело. Она замерла на секунду, затем решительно повернулась к Макару.
— Я люблю тебя, Макар, — сказала она глухо, но отчетливо. — Это для тебя я надела белое платье и туфли на шпильках. Они не имеют вида, если ты на них не смотришь. — В комнате стало тихо-тихо. Люська повернулась к Лёдику и дерзко, с вызовом спросила: — На какой вопрос еще я должна ответить?
Лёдик молчал.
— Может быть, ты хочешь, чтобы я ответила на вопрос, как я отношусь к тебе?
Лёдик попытался улыбнуться, но улыбка его была жалкой, неуверенной.
— Мне грустно, Лёдик, смотреть на тебя. Во всех экспрессах есть контролеры. Они проверят твой билет… Да что тебе доказывать… — Она повернулась и выбежала из комнаты.
— Ненормальная, — как бы оправдываясь, сказал Лёдик.
— Очень даже нормальная. — Ольга вышла вслед за Люськой.
Люська забилась в ванную комнату и плакала, прислонясь головой к прохладному кафелю.
— Чего ты, Люська! — Ольга обняла подругу и притянула к себе.
— Это ужасно, ужасно!.. — забормотала Люська жалобно. — Теперь все знают…
Ольга поняла, о чем говорит Люська.
— И раньше все знали…
Но Люська все плакала и плакала. Наверно, все-таки вино виновато. Люська не из таких, чтоб реветь.
Она стала всхлипывать все реже и реже, умыла лицо холодной водой. Глянула в зеркало. И так она не особенно красива. Коротко остриженная, чуть рыжеватая. Глаза зеленые в крапинку. А тут еще и припухли.
— Пойдем в комнату, — упрашивала ее Ольга.
— Не пойду.
— Ну и дура! Получится, что Лёдька прав: для правды «пять минут» нужны.
— Все равно не пойду.
— Пойдешь! — Ольга толкнула подругу в бок.
Они вдруг рассмеялись обе, и Люське сразу стало легче. «А что в самом деле!» Тряхнула коротенькими кудряшками и вышла в коридор.
В коридоре стоял Макар. Появление Люськи застало его врасплох, да и Люська растерялась, попыталась было юркнуть назад, в ванную комнату, но в дверях стояла Ольга. Люська неуверенно шагнула вперед, хотела пройти мимо Макара, проскользнуть, растаять.
— Я тебя жду, — сказал Макар и откашлялся.
— Извините, — Ольга нагнулась, будто собираясь кого-то боднуть, прошла между ними и исчезла в дверях комнаты.
Макар и Люська стояли молча, не глядя друг на друга. Потом Макар поднял голову.
— Даю тебе честное слово, что ты никогда… никогда не пожалеешь… Понимаешь? Ну, о том, что сказала. И никто не посмеет смеяться. Никто!
Люська благодарно взглянула на Макара.
— Иди к ребятам, — добавил Макар. — И ничего не бойся.
Когда Люська вошла в комнату, ребята играли в «испорченный телефон». Слова выворачивали наизнанку, лишая их всякого смысла. То и дело слышался смех. На нее никто не обратил внимания. Она села на ту же диванную подушку, с которой так недавно встала, чтобы поспорить с Лёдиком.
Как недавно это было и как давно! Как много произошло с того мгновения! Она огляделась: та же комната — и не та, ребята те же — и не те…
Спустя несколько минут вошел и Макар. Лицо у него было строгое и задумчивое. Он показался Люське выше ростом и шире в плечах.
Когда игра в «испорченный телефон» распалась и уже уставшие ребята вяло затеяли новую игру, в «города», к Люське подошел Лёдик.
— Сердишься, Телегина?
Люська не ответила.
— Не сердись: истина превыше всего. Конечно, это глупо, что я спросил насчет Макара.
Люська вновь покраснела.
— Хорошо, хоть понимаешь. А в общем, ничего особенного…
— Разумеется… И в споре я немного погорячился…
— Глупость — эта твоя «теория экспрессов».
— Ну, а ты куда думаешь дальше? Особых склонностей вроде бы у тебя ни к чему нет.
— С какой стороны посмотреть. Одна есть. Совершенно определенная. — Люська в упор посмотрела на Лёдика. — Склонность быть Человеком!
— Нехорошо быть злопамятной.
— И слишком забывчивой, — в тон добавила Люська.
Она не сказала Лёдику главного. Не хотелось говорить. Именно ему не хотелось.
И раньше в классе много спорили, как жить дальше, куда пойти, кем быть. Вот Макар — у того все ясно. Он даже и мысли не допускает, что его могут не принять в военное училище. Не зря же он последние два года приналег на спорт и на математику. Виктор — того ждут в университете! Кому же идти в университет, как не Виктору Курашову, золотому медалисту? Ольга после школы собирается к отцу на завод. Будет работать и учиться.
А Люська пока ничего не решила. Вот в космос бы она полетела. Космос — это да! Или геологом бы в экспедицию. В горы. К самым облакам! Можно обратиться к друзьям матери. Они возьмут. Коллектором или просто рабочей. Только просить Люська не хочет. По блату получится. А это против Люськиной совести. Да и не обязательно экспедиция. Разве только у геологов романтика? Разве только геологи открывают неведомое? Вот прошлый год двое парней из их школы уехали на строительство Иркутской ГЭС, несколько человек — на целину, в Казахстан. Пишут — счастливы.
Когда-то Люська из всех кинофильмов предпочитала комедии или заграничные фильмы про несчастную любовь. Теперь ей стали нравиться выпуски кинохроники. Манили гудки паровозов, ажурные переплеты кранов, песчаные вихри в пустыне. Люська завидовала и сварщикам газопровода, и бетонщикам, перекрывающим могучий Енисей, и верхолазам на мачтах высоковольтных передач, и шоферам, ведущим машины через горный перевал, и трактористам, прокладывающим первые борозды в бескрайной степи.
И Люська еще до экзаменов, никому ничего не сказав, пошла в райком.
Райком комсомола помещался в просторном трехэтажном здании вместе с райкомом партии и райисполкомом. Здесь два года назад Люське вручали комсомольский билет. Тогда она робела, терялась, не в силах сдержать волнение. Она была еще чужой в этом большом здании. Теперь она шла сюда как в родной дом.
Постучала в дверь с табличкой «Первый секретарь».
— А-а-а, Телегина, заходи, заходи! — Секретарь райкома Алексей Брызгалов поднялся из-за стола и приветливо протянул руку.
Коренастый, с выгоревшими на солнце льняными волосами, улыбчивый, он скорее был похож на озорного подростка, а не на важного секретаря райкома. Его очень уважали комсомольцы и даже побаивались. Обычно, прежде чем что-либо сделать, говорили:. А Митрич что скажет?», А не попадет от Митрича?» Отчество Алексея было Дмитриевич, и весь район звал его попросту «Митрич». За глаза, конечно… А право называть его так в глаза имели немногие.
Люське было приятно, что Брызгалов помнил ее. Они встречались после того памятного дня, когда Люську принимали в комсомол, всего два раза: на комсомольском собрании в школе и на районной конференции, где Люська выступала с отчетом о сборе их школой металлолома.
— Присаживайся, Телегина. Что скажешь хорошего? Как там у вас с четвертой четвертью? Скоро экзамены. Не оплошаете?
— Не оплошаем, Алексей Дмитриевич.
Брызгалов засмеялся.
— Нет, нет, честное слово! — торопливо заверила Люська. — У нас ребята — сила! — Она даже взмахнула рукой для убедительности.
Брызгалов одобрительно кивнул. Люськина убежденность пришлась ему явно по душе.
— Ну и что, Телегина, после десятилетки думаешь делать?
— Вот… — Люська достала из портфеля листок и положила на стол.
Брызгалов развернул.
«Секретарю РК ВЛКСМ тов. Брызгалову. А. Д. от члена ВЛКСМ Телегиной Людмилы Афанасьевны.
Заявление
Прошу направить меня на самую трудную комсомольскую стройку в Сибирь или на Дальний Восток. Хочу вместе со всем нашим народом строить коммунизм — светлое будущее всего человечества. Готова на любые трудности. Звание комсомолки оправдаю.
Телегина».
Брызгалов дважды прочел заявление и посмотрел на Люську. Во взгляде его Люська уловила одобрение. Или это только показалось ей?
— Это хорошо, Людмила, что ты готова на любые трудности. Трудностей у нас впереди еще много будет. И что просишься на комсомольскую стройку — тоже хорошо. Мы твою просьбу постараемся удовлетворить. — Брызгалов энергично прихлопнул ладонью Люськино заявление. — Но вот ответь мне все-таки на один вопрос: ты просишься в Сибирь, другой просится, третий, десятый, сотый. А почему именно в Сибирь? Или на Дальний Восток? Разве только там коммунизм строят?
— Нет, конечно… Но как-то… Но едут… В общем, дела настоящего хочется.
— Говоришь, дела настоящего хочется. Что ж, дело настоящее дадим. А вот Сибирь я тебе обещать не могу. Вчера комсомольские руки нужны были в Сибири. Сегодня — в другом месте. Завтра — в третьем. Жизнь, как говорится, течет, и каждому поколению свое дело выпадает, своя задача.
— Куда мне выпадет, туда и посылайте.
— Хорошо. Значит, договорились. Куда надо будет, туда и пошлем. А сейчас сдавай экзамены. Желаю успехов. Я к вам как-нибудь загляну.
— Приходите.
Люська попрощалась и вышла. Сознание выполненного долга делало ее шаги твердыми и уверенными. Конечно папа будет вздыхать. И кое-кто из товарищей мысленно обругает ее. Пусть. Ей не нужно легкого пути, «длинного рубля», теплого домашнего покоя. Она хочет, как все, и будет как все, все настоящие честные люди, идти навстречу ветру навстречу трудностям и невзгодам. Иначе не стоит и жить!
И вот теперь она в третий раз надела свои красные туфельки на шпильках. Ее вызывали в райком.
Уже осень. Все лето Люська работала в пионерском лагере вожатой у малышей. Не ждать же сложа руки направления. Ей предложили поехать в лагерь — и она поехала. И вот наконец ее вызывают в райком.
Щедрая осень бросала ей под ноги жаркое золото. И щедрость осени была по душе Люське.
На скамейке в парке две маленькие девчушки, сопя от усердия, плели венок из огненно-золотых кленовых листьев. Люська подсела к ним.
— А ну-ка, маленькие, давайте-ка помогу. — Она взяла в руки охапку листьев, положила себе на колени и начала ловко и быстро нанизывать их один на другой, соединяя в плоскую яркую цепочку. Готовые венки она надела девочкам на головы, чуть откинулась назад, чтобы полюбоваться своей работой. Довольная, она приложила палец к губам: — Т-с-с-с, девочки. Я бы сплела вам и не такой венок но, увы… меня вызывают в райком. Знаете, что такое райком?
Девочки заморгали глазенками и сокрушенно замотали головами.
— То-то! — Люська важно нахмурилась, поднялась со скамейки, поправила платье и, помахав девочкам рукой, пошла дальше.
В кабинете Брызгалова за столом, покрытым красной суконной скатертью, сидело несколько парней. Двое пристроились на подоконнике. На диване, тесно прижавшись друг к другу, сидели девчата.
Несмотря на табличку «Не курить» и открытое настежь окно, в кабинете лениво плавали сизые пласты табачного дыма.
— Здравствуйте, — поздоровалась со всеми Люська.
— Здравствуй, Люся. Присаживайся, — пригласил Брызгалов.
Люська посмотрела по сторонам. Сесть было не на что.
— Спасибо, — сказала она. — Я постою.
— Иди к нам, — пригласили сидящие на окне. — Уступим треть подоконничка.
Люська улыбнулась им, повторила:
— Спасибо, я постою.
Парень, сидевший за столом ближе всех к двери, в промасленной спецовке и резиновых сапогах, оглядел ее насмешливо.
— Платьице помять боится. Гляди, как вырядилась!
Люська вспыхнула. Ну уж нет, этого она так не спустит!
— Ну и вырядилась! Что ж тут плохого? Или, по-вашему, в райком лучше в засаленной спецовке ходить?
— Так его! — поддержала Люську одна из девушек, и все засмеялись.
— Языкастая, — удивленно прогудел парень в спецовке.
— Какая выросла, — отрезала Люська.
— Вася, — обратился он к сидящему напротив щуплому юноше. — Встань-ка. Она на мой стул не сядет. В белом платьице после робы.
— Что, Кротов, крепко тебя отбрила Телегина? — весело сказал Брызгалов. — Ты на него не обижайся, Люся. Он хороший парень.
— Все, что ли, Митрич? — посмотрел на часы Кротов. — А то обед кончается.
— Все. Значит, до завтра. Попрошу не опаздывать. Начнем рейд ровно в половине шестого утра.
— Не опоздаем.
Парни дружно поднялись, попрощались и вышли. Тот, что в промасленной спецовке, задержался в дверях, посмотрел на Люську, почесал затылок, улыбнулся вдруг, показав крупные белые зубы.
— В общем-то верно, не сердись, Телегина Людмила. Это я так. А насчет спецовки, в общем-то мы в обеденный перерыв…
Он кивнул всем и закрыл за собой дверь. Одна из девчат передразнила его:
— «В общем-то, в общем-то»… А запомнил имя и фамилию.
Девчата прыснули, но тут же умолкли, перехватив строгий взгляд Брызгалова.
— Вот, девушки, какое дело, — начал Брызгалов. — Хотим мы вас направить на работу. На очень ответственную… И чрезвычайно важную.
Брызгалов произнес эти слова так торжественно, что Люськино сердце дрогнуло. Вот оно, начало дальней дороги, где ветер в лицо!..
На какое-то мгновение будто раздвинулись стены, и ослепительно засияло солнце, и Люська увидела себя на верхушке металлической стрельчатой башни, в спецовке, с нитями проводов в руках. И провода уходят в неведомую даль… Вот оно!..
— В город прибыли вагоны с овощами. Овощи скоропортящиеся. Помидоры там, огурцы… Их надо быстро продать населению. А продавцов не хватает. Вот и обратились к комсомолу с просьбой — помочь. Как, девушки, поможем?
Девушки молчали.
— Дело, конечно, добровольное… Где-то растили эти помидоры и огурцы такие же, верно, девчата, как и вы. И всюду «зеленую улицу» давали этим помидорам. Чтобы довезти… А у нас такая загвоздка. Не хватает рабочих рук… Так как, поможем, девчата?
Девушки молчали.
— Между прочим, Павел Корчагин на лесозаготовках работал, — сказал один из парней, сидевших на подоконнике.
— А Владимир Ильич Ленин на воскреснике бревна таскал, — добавил другой.
— Да чего вы нас агитируете? — сердито сказала девушка в розовой кофточке. — Мы все это сами понимаем. Только как-то неожиданно.
— Ну, а если я не соглашусь, — спросила ее соседка, — из комсомола будете исключать?
— Зачем же. Исключать вас никто не собирается. — Торжественное выражение сошло с лица Брызгалова. — Помочь или не помочь людям — это дело вашей совести.
Девушки зашептались.
— Ответ сразу надо давать? — вновь спросила девушка в розовой кофточке. — Нам бы с родителями посоветоваться.
— Ну что ж, посоветуйтесь. Но дело срочное, не терпит.
Девушки торопливо встали и выпорхнули за дверь. Но Люська продолжала сидеть, сосредоточенно разглаживая рукой красную скатерть.
— Ну, а ты как, Люся? — обратился к ней Брызгалов.
Люська оторвала взгляд от собственной руки, посмотрела на Брызгалова.
— Я, Алексей Дмитриевич, понять хочу. Как же так получается? В газетах про романтику пишут: здесь ударная комсомольская, там ударная комсомольская. Я вам еще весной заявление подала. В Сибирь просилась. На Дальний Восток… Только бы дело настоящее делать. А вы мне помидорами торговать предлагаете… — Голос ее сорвался от горькой обиды.
— Я понимаю тебя, — сказал Брызгалов серьезно. — Я вот тоже строителем хотел быть. Институт строительный окончил. А избрали секретарем райкома… Романтика, говоришь… Романтика — это не только Сибирь и Дальний Восток, романтика — у нас вот здесь. — Он похлопал себя по груди. — Это — если любишь свое дело, если делаешь его чистыми руками, всего себя отдаешь людям. Понимаешь? Ты просишься на самую трудную комсомольскую стройку. А легких строек не бывает. Ты говоришь, что готова к любым трудностям, а испугалась первой же. Я тебя не виню, Люся. Все это не так просто. Вот у нас на Механическом строят новый цех. Важный цех, объявлен ударной комсомольской стройкой. Он будет выпускать машины для химической промышленности. Понимаешь? Замечательные ребята там работают! А после работы — помидоров не купить. Очереди. Не хватает продавцов. А как важно накормить этих ребят, сберечь каждую минуту их отдыха, чтобы назавтра они сделали еще больше, работали еще лучше! Не только за себя, но и за тебя. Понимаешь?.. Мы никого не неволим. Каждый вправе выбирать себе ту работу, которая по душе. Понадобятся люди на дальнюю стройку, мы дадим тебе путевку. Только подумай насчет романтики. Так-то!.. До свидания, Люся. — И он протянул ей руку.