Руководит ремонтом Павел Петрович, Витькин отец, «главремрук», как мы его называем. Он снабдил нас инструментом: шпателями — маленькими железными и деревянными лопаточками, мастерками, кистями, паралоновым валиком на длинной палке, которым красят стены, — и теперь только похаживает да покрикивает.
Мне достается чаще всех.
— Ну кто ж так работает, глиняные твои руки, деревянная голова! Что же ты шпатель двумя пальчиками держишь, возьми его как следует, не бойся, не сломается!! Это ж тебе не эскимо на палочке… рабочий инструмент!! Не ленись, не зевай, поровнее растирай…
Я и Витька подшпаклевываем потолок, Ростик, Жека и Лера — стены, Валик, Андрей и Наташа — ребята, которые помогали нам вытаскивать мусор, — штукатурят кирпичную перегородку. Мы еще не рассказали им о «Черной стреле», это для них вроде испытательного срока. Если пройду! — примем, хотя вся троица перешла всего в шестой класс. «Вы закиснете, если не будете расти», — сказал отец. Видимо, он прав: больше ребят — интереснее.
Шпаклевать — это очень просто. Набираешь шпателем шпаклевки — такая серая вязкая каша — и шлеп на раковину. Потом растираешь. Бетон делается гладким-гладким. Вот только шея здорово болит, потому что голову приходится все время задирать, когда потолок шпаклюешь, и пальцы быстро немеют. Немножко поработаешь — шпатель из рук валится. Будто он целый пуд весит. Тогда Лера устраивает «физкультминутки».
— Внимание! — кричит она и вытягивает руки. — Делай за мной! Потолок мы шпаклевали, наши пальчики устали, а сейчас мы отдохнем — шпаклевать опять начнем!
Мы сжимаем и разжимаем пальцы, как первоклашки. А что — помогает…
В самый разгар работы в подвал заглядывает Африкан Гермогенович.
— Здорово, орлы? Как дела? — бодро спрашивает он.
— Дела идут, контора пишет… — хмурится Павел Петрович.
— Какую имеете нужду? — Африкан Гермогенович с готовностью достает из кармана пухлую записную книжку.
— Доски нужны. Пока не настелем пол и не сделаем дверь — никакого фронта работы. Топчемся на пятачках.
— Все ясно! Завтра, понимаешь, будут доски. Что еще?
— Срочно нужен электрошнур для внутренней проводки, иначе задержится перетирка потолка и стен, четырехметровая жестяная труба или листов десять оцинкованной жести, вентилятор, чтоб сделать вытяжку, клеевая лимонная краска… — перечисляет Павел Петрович, и Африкан Гермогенович хватается за голову.
— Вентилятор! — стонет он. — Оцинкованная жесть!.. Лимон! А мраморные колонны вам не нужны? У меня на складе парочка завалялась, могу, понимаешь, подбросить!.. Да это ж дефицит, понимаешь, дефицит, ты ж сам строитель, должон знать!
— Колонны нам не нужны, — пожимает плечами Павел Петрович. — Архитектурными излишествами, а также ненужным украшательством не занимаемся. А без вытяжки тут дышать нечем Детворе нужны всегда…
— Солнце, воздух и вода! — не сговариваясь, подхватываем мы.
Африкан Гермогенович багровеет.
— Издеваетесь! — Его громыхающий бас прокатывается по всему подвалу. — Шуточки строите?!
Мы хором кидаемся его успокаивать:
— Да что вы, Африкан Гермогенович! Да у нас и в мыслях не было!.. Да разве мы себе такое позволим!..
— Ладно, ладно, фармазоны, — отходит он. — Грабьте меня, пользуйтесь случаем — транжирьте государственные денежки. А почему моего жеребца здесь нету? Непорядок, непорядок, нельзя от коллектива отрываться. Сейчас взашей пригоню. Уж ты, Павел Петрович, его тоже вовлеки, нечего хвосты собакам крутить, раз, понимаешь, общественность вкалывает. А вентилятор я вам добуду, валяется где-то списанный. Антон Александрович его до дела доведет. Физкульт-привет и наилучшие пожелания!
Он исчезает, а вскоре в берете, натянутом на самые брови, является Африкан-младший.
Хмуро оглядывается.
— Зачем звали?
— Звали? — удивляется Павел Петрович. — По-моему, ты сам пришел…
Африкан ковыряет носком туфли землю.
— Так я и уйти могу…
— Пожалуйста, мы никого силой не держим. — Павел Петрович поправляет на голове пилотку из газеты, берет молоток и зубило — он рубит канал для внутренней проводки.
Мы молча работаем. Все делают вид, что не обращают на Африкана никакого внимания. Он идет к двери, останавливается. Потом садится на табуретку, закидывает ногу на ногу, насмешливо щурится.
— На, помахай! — вдруг говорит Павел Петрович и сует ему молоток. — Гони строго по этой линии, мне с твоим отцом насчет досок поговорить нужно. — И выходит.
Африкан вертит в руках молоток, косится на нас. Мы отворачиваемся. Тогда он подходит к стене, приставляет зубило, нерешительно бьет. Скользнув по бетону, зубило с лязгом падает. Смешно, но мы терпим. Он поднимает зубило, бьет еще раз. По пальцу. С яростью швыряет инструмент и, сунув палец в рот, убегает.
— Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка! — вопит ему вслед Лера. — Это тебе не уксус в тушеную картошку лить!
Вкалываем мы, как невольники на плантации. Правда, у нас все это немного иначе организовано. Рабочий день начинается в половине девятого. Опоздал — штраф: сегодня за баранку машины ты уже не сядешь, даже если все остальное время будешь показывать образцы трудового героизма. Перевыполнил норму — премия: лишних двадцать минут наш «Москвич» в твоем распоряжении. На лугу у реки, куда мы уезжаем с двенадцати до четырех, — отец отвозит нас двумя рейсами — ты можешь, сколько влезет, терзать его под руководством командора, а это — такое удовольствие, что нам то и дело повышают нормы. Мы, понятно, орем и возмущаемся, но у отца ничего не выкричишь — дисциплина. Не нравится — уходи, никто не держит. Африкан ведь ушел, и — ничего…
С реки возвращаемся в четыре и работаем до семи. Но это только так считается. Если ребята не заняты дома, все, поужинав, снова приходят в подвал, напяливают газетные пилотки, рабочую одежду и — поехали до девяти вечера. После девяти остаются только родители, нам запрещено.
Больше всего мы намучились с полом. Вернее, настилать пол было не очень сложно, а вот подготовить для него доски — слезы горькие. Привезли их нестроганые, разной длины, сыроватые. Пока перетаскали — замучились, а потом попробуй-ка вручную острогай!
— Дареному коню в зубы не смотрят! — сказал Павел Петрович и принес с работы три рубанка и два фуганка. — Давайте в две смены, что ж ты сделаешь…
Он сколотил что-то вроде верстака, и мы принялись день за днем набивать себе на руках кровавые мозоли. Сырое дерево забивало рубанки и фуганки, оно то струилось теплой шуршащей стружкой, то рвалось, дыбилось, и доску приходилось крутить так и этак, чтоб хоть немножко привести в подходящий вид. А главное, сколько мы ни пыхтели, груда досок не убывала, хоть ты ее керосином облей и подожги.
Отчаявшись, мы принялись уговаривать отца и Павла Петровича, что нам вовсе ни к чему деревянный пол, что мы вполне успешно обойдемся земляным, но они обозвали нас лодырями и тунеядцами, и на этом дискуссия закончилась.
Через пару дней к нам снова завернул Африкан-младший. Постоял, прислонившись плечом к дверям и засунув руки в карманы, огляделся…
У Леры забило рубанок. Она выковыривала стружку щепочкой, но стружка засела плотно, и Лера только порезала себе руку. Со зла бросила рубанок на верстак, села и заплакала.
Африкан подошел, взял рубанок. Легонько стукнул по корпусу молотком — ножи выскочили. Продул, вставил ножи, зажал клин.
— На, шуруй!
— Не видишь, что у меня рука порезана! — накинулась на него Лера. — Трудно тебе одну доску дострогать!
— Не надо, я сделаю, — сказал Жека. Он работал рядом, за вторым верстаком.
— Без сопливых обойдется. — Африкан поглубже натянул берет. — А ну-ка, подвинься…
Он работал до двенадцати. Не поднимая головы, не откликаясь на шутки — строгал и строгал, а из-под его берета грязными дорожками стекал пот. В двенадцать отец сказал:
— Первым сегодня машину водит Африкан. Заслужил.
— Нужна мне ваша машина, как зайцу стоп-сигнал, — лениво ответил Африкан и вразвалочку пошел к двери. — После обеда когда приходить? К четырем? Ладно, приду.
Однако не пришел, хотя Лера специально сбегала за ним.
— С Олегом Пунтиком в карты дуется, — сказала она. — Смеется: ишачьте, ишачьте, работа дураков любит…
Когда пол был настлан, Павел Петрович съездил с отцом к себе в ремстройконтору и привез строгальную машину. За два часа он начисто выстрогал весь пол. Доски стали гладкими, как стекло.
Мы просто позеленели от злости: целую неделю занимались бессмысленной работой!
— Что же ты ее сразу не мог привезти?! — орал Витька и тряс машину, будто она была виновата, что мы набили себе полные пригоршни мозолей и уставали так, что едва добирались до кроватей.
— Мог, — усмехнулся Павел Петрович. — Не хотел. Зато вы теперь с рубанком умеете обращаться, с фуганком, с рейсмусом… От работы, субчики-голубчики, еще никто не умирал, целы будете и вы. Лучше подметите и вынесите стружку, олифить будем.
Не буду описывать, как мы белили потолок и красили стены, — Африкан Гермогенович все-таки раздобыл нам пару килограммов «дефицитного лимона», и штаб-квартира стала желтенькой с чуть приметным зеленоватым оттенком, — как устанавливали люминесцентные лампы, монтировали вытяжку и красили пол — это была обычная работа, трудная, грязная, до седьмого пота, насквозь просолившего наши рубашки, и заняла она не десять, как предполагалось, дней, а добрых полмесяца. За это время у нас дважды появился Александр Лаптев, «товарищ специальный корреспондент». Правда, теперь он приезжал не на шикарной «Волге», а на автобусе и из всей кучи аппаратов возил только магнитофон. И мы рассказывали ему, как идет работа, а Африкан Гермогенович произнес целую речь, посвященную «нашим замечательным общественникам» — отцу и Павлу Петровичу, а также самому себе.
А что — справедливо. Ничего бы мы без его помощи не сделали. И дощечки не достали бы…
Наконец наступил день, когда мы замкнули штаб-квартиру, чтоб прийти в нее только через неделю, когда высохнет на полу краска. Мы уже мечтали о том, как целую неделю беззаботно проваляемся на пляже, но не тут-то было. Командор придумал нам новую работу.
Часть вторая
ЧЕТВЕРТАЯ ЗАТЕЯ КОМАНДОРА
По-моему, научиться водить машину не сложнее, чем, например, научиться кататься на велосипеде. Что ни говорите: одно дело — два колеса, а другое — четыре. Опять же, ногами педали крутить не нужно. Помню, сколько я синяков и шишек набил, сколько спиц из ободов высадил, сколько «восьмерок» сделал, пока наловчился с горем пополам объезжать все столбы, ямы и деревья, которые почему-то упорно лезли под колеса моего велосипеда, — страх! А машина… Отец несколько раз показал мне что к чему, и я поехал. Не верите? Ну, смотрите…
Наш «Москвич» стоит на большом, ровном, как стол, лугу, с которого уже скошена трава, и мы толпимся сбоку, поглядывая сквозь опущенное стекло на Жеку. Жека сидит за рулем. На щеках у него от волнения горят красные пятна, и руки на пластмассовой баранке чуть вздрагивают. Это — плохо. Шоферу волнение противопоказано. Шофер должен быть спокойным и уверенным в себе и в своей машине, — вот первая заповедь, которую отец вдалбливает нам каждый день. Поэтому он и не дает Жеке команды трогаться, ждет, пока тот успокоится, и рассказывает ему что-то смешное. Что — мы не слышим, отец говорит вполголоса. Он сидит рядом с Жекой, для страховки, хотя на этом лугу никакой страховки не нужно — вокруг ни души, ни столба, ни камня, а тормоза надежные.
Постепенно Жека успокаивается. Отец кивает: «Поехали!» Жека включает зажигание, отпускает ручной тормоз. Затем выжимает сцепление, включает первую скорость и нажимает на акселератор. Машина трогается, Правда — толчком: Жека слишком резко отпустил педаль сцепления. Мотор глохнет. Ну, что ж, все сначала: зажигание, сцепление, скорость, газ. Порядок. Счастливого пути.
Самое трудное для меня лично — переключать скорости: никак не могу научиться отпускать сцепление плавно, мягко. Как ни странно, лучше, чем у всех, это получается у Леры. И машина у нее не «рыскает», как вот сейчас у Жеки, из стороны в сторону, а идет по кругу ровненько, как по ниточке. Только мне да ей отец разрешает включать четвертую передачу и ездить со скоростью до 40 километров. Ребята пока держат километров 20–30.
Сделав два круга, Жека тормозит. И тормозит он пока очень резко, нужно было чуть пораньше сбросить газ, тогда машина сама остановилась бы прямо возле нас. Видно, об этом ему отец и говорит. Но все равно Жека счастлив. Его губы так растягивает улыбка, что он сам себе на ухо пошептать может.
— Ребята! — кричит Жека, вытирая о штаны потные ладони. — Она же слушается руля лучше, чем Витька нашей классной! Чуть тронешь влево — и она влево, вправо…
— И она вправо! — насмешливо подхватывает Витька.
Мы все уже привыкли к тому, что машина послушна каждому твоему движению, один Жека никак не может привыкнуть.
— Садись, Ростик, твоя очередь, — говорит отец и устало улыбается.
Так вот, научиться водить машину по широкому и ровному, как стол, лугу — дело не хитрое. А ты попробуй провести ее по дороге, где мимо проносятся сотни других машин, где на каждом шагу висят грозные знаки, где прямо тебе под колеса может выскочить коза или какая-нибудь растяпа-девчонка, которой начихать на всякие там правила уличного движения… Или в городе, по улицам… Нет, об этом мы и не мечтаем. Для этого нужно дождаться, когда тебе исполнится восемнадцать лет и ты закончишь автошколу. Потому что водить машину — это даже не полдела, а так — одна десятая. Нужно знать ее, нужно уметь по гулу мотора определить, чем она больна, от любой болезни вылечить, нужно… Впрочем, далеко я зайду, если начну перечислять все, что нужно, чтобы стать настоящим шофером.
И все-таки нам интересно. Чертовски интересно водить по кругу нашего «Москвича», уступая друг другу очередь за баранкой, и смазывать его, и свирепо надраивать восковой пастой, и до оранжевых кругов в глазах накачивать колеса, и клеить старые камеры… Особенно когда рядышком — река и ты можешь в любую минуту окунуться в прозрачную воду.
Так вот, замкнув на замок нашу штаб-квартиру, мы до самого вечера только этим и занимались: гоняли по лугу машину и купались. Затем Лера достала наши кульки с едой, и тут командор сказал:
— У нас в запасе дней семь-восемь, нужно дать краске высохнуть как следует. У меня идея: давайте отправимся на это время путешествовать.
— На машине? — У Жеки загорелись глаза.
— Нет, на плоту, — ответил отец. — Во-первых, в машине всем нам будет тесновато, а во-вторых, на плоту интереснее. Увидим больше. Рыбу будем ловить, загорать, купаться. Если доберемся до Крупицы, свожу вас в наш бывший партизанский лагерь. Согласны?
— Еще бы! — выдохнул Витька. — Только на плот бревна нужны, а где их возьмешь?
— Бревна есть. — Ростик сжал в руке вареное яйцо так, что оно хрустнуло и сплющилось. — Возле кинотеатра старые бараки рабочие рушат, неужели десяток бревен пожалеют?
— Не пожалеют, — сказал отец. — Я тоже эти бараки имел в виду. Утром с прорабом говорил: можно хоть два десятка бревен взять. И досок старых, и гвоздей. Только одно условие: самим выломать и самим вывезти.
— Я папу попрошу, пусть грузовую машину достанет, — вскочил Жека. — У них на базе любые машины есть, договорится…
— Вот и прекрасно, — улыбнулся отец. — Так что — поработаем?
У нас еще ныли мозоли па руках от шпателей, рубанков и кистей, но хотел бы я видеть человека, который откажется от такой работы! Наверно, это самый выдающийся тунеядец на всем земном шаре. К счастью, среди нас таких не водится. Отправиться в путешествие на плоту по Березе — да об этом можно было только мечтать!
Все сразу засобирались домой. Про ужин забыли. Один лишь Казик уныло жевал бутерброд.
— Не отпустит меня мама, — сказал он с набитым ртом. И глаза у Казика были такие, словно он вот-вот заплачет.