Да и в понедельник Волли свернул к речке совсем не для того, чтобы успокоиться. Просто если там совсем ничего не сделано, можно будет поострить. Например, изобразить в лицах, как Эви и директор вдвоем строили свою электростанцию.
Но как же был удивлен и огорчен Волли, когда он подошел к Метсайыги!
Сделанного за воскресенье нельзя было не заметить: в котловане появились деревянные сваи, отчетливо наметившие будущие стены.
И надо же было Волли пропустить самое интересное! Если бы его хоть предупредили, что будут ставить сваи, Волли и на озеро не пошел бы. Тем более, что клёв был неважный. Пойди пойми, когда на стройку стоит ходить, а когда не стоит.
Теперь, пожалуй, не Волли будет смеяться, а, наоборот, как бы самого его на смех не подняли!.. Так и есть, его уже заметила долговязая директорская Юта.
— Прогулял, Круус, да? Прогулял? — смеялась Юта. — А тут как интересно было!
— Понимаешь, страшно разболелся живот, — вдохновенно соврал Волли. — Не знаю, как сегодня на уроках высижу.
— Очень больно? — встревожилась Юта. — А градусник ставил?
— Буду я еще с градусником возиться!
— Ты отпросись с уроков и сходи в медпункт.
— Ладно, уж как-нибудь вытерплю, — с видом мученика сказал Волли.
Эх, если бы ему все так легко поверили! Вон отец, когда он болеет, получает бюллетень. Если бы у Волли тоже был бюллетень, ему никто и слова не сказал бы.
Просто жаль, что живот нисколько не болит. Правда, если вот здесь посильнее нажать пальцем, что-то чувствуется. И вообще живот какой-то круглый. Может быть, даже раздувшийся…
Волли и в классе старался сохранить мрачный вид. Правда, Андрес, который знал своего бывшего друга получше, чем легковерная Юта, узнав о страданиях Волли, скорчил ехидную рожу и сказал: «Круус рыбой объелся!» Но больше никто над Волли не смеялся.
Только где-то внутри, в самом Волли, вдруг заговорил совершенно незнакомый голос. Во время урока он говорил такие неприятные вещи, что Волли стало не по себе. Вот все строят по-настоящему, а он?
Волли начал ерзать на парте. Если это подсказывает гражданская совесть, так уж лучше бы она молчала!
Волли поднял руку.
— Уже решил? — удивился Пихлакас, отнюдь не избалованный успехами этого школьника. — Молодец! Ну, Круус, что у тебя получилось? Что ты нам скажешь?
— Разрешите выйти, — сказал Волли.
Класс дружно рассмеялся. Только Юта заступилась за нашего героя.
— Как не стыдно! — сказала она. — У человека болит живот, а вам смешно!
Но у человека душа весь день болела сильней, чем живот. После уроков Волли решил взяться за работу как следует. Он будет так работать на стройке, что все ахнут. Он станет забивать сваи, это стоящее, мужское дело! Вот так, покрепче возьмемся за эти ручки…
— Круус, не путайся под ногами, — сказал Калью Таммепыльд. — Иди носить сваи.
Конечно, носить сваи тоже кому-то нужно… Волли вместе с другими ребятами притащил одно бревно, потом второе… Но, когда все пошли за третьим, Волли стало скучно. Он пробежался по насыпи, дернул за косу какую-то девчонку и на нее же накричал: «Разве так трамбуют? Вот как нужно!» Выхватил у нее трамбовку, сделал пяток ударов — и опять заскучал. Вернувшись к котловану, он издали помог сваебоям ухать. Словом, его рабочий день уже вошел в обычное русло, когда Волли заметил у себя под ногами трещину.
Длинная, извилистая трещина шла вдоль всей стенки котлована — той самой, откуда выбивался плывун. И вдруг Волли показалось, что трещина эта расширяется, растет. Он присмотрелся: да, глина еле заметно ползла.
— Обвал! — во всю глотку закричал Волли.
Схватив первую попавшуюся доску, он ринулся вниз, в котлован, навстречу оползню.
Сомнений не было: стенка шевелилась. Волли приложил свою доску к этой стене, уперся в нее руками — но разве удержишь такое!
Увидев все это сверху, с края котлована, директор школы взялся рукой за сердце.
Сейчас там, внизу, погибнет один из его учеников. На Крууса обрушится глыба глины, вся стена котлована. Она похоронит его.
— Назад! — крикнул Юхан Каэр. — Назад!
Но к Волли уже подбежал Андрес с бревнышком-подпоркой в руках.
Они заколотили подпорку, уперев ее в сваю, и глина приостановилась, словно раздумывая, что ей теперь предпринять.
— Дети, отойдите оттуда! — скомандовал Юхан Каэр.
И все ребята, кроме Волли и Андреса, отбежали подальше. Кто-то ловко бросил сверху вторую доску. Волли схватил ее и тоже упер в стенку.
— Подпорки, бросайте сюда подпорки! — крикнул Андрес.
— Осторожнее! — предупреждал сверху Каэр.
И Волли, упираясь в свою доску, успел подумать о том, что всем директор кричит: «Дети, отойдите!» а ему: «Осторожнее!» Вон как!
Правда, Волли думал об этом не потому, что был таким уж храбрым: просто он не представлял себе, насколько велика опасность. Он все держал свою доску, и это ему уже начинало надоедать. Что ж он, так и останется стоять вместо подпорки?
Он оглянулся. Совсем рядом оказался какой-то незнакомый взрослый человек в кепке, хмуро глядевший на все вокруг.
— Что же вы стоите? — упрекнул Волли. — Держите-ка вот здесь!
— Я? Здесь? Держать? — удивился незнакомец.
— Конечно! У вас силы больше! А я побегу за подпоркой.
Незнакомец сердито посмотрел на Волли, пожевал губами, словно хотел еще что-то сказать, но повиновался.
Выбежав из котлована, Волли взглянул вниз. Теперь ребята подавали сверху доски и жерди, а физик Пихлакас, Андрес, Юри и Калью — все четыре сваебоя — тащили их к стенке и ставили упоры. Они торопились. Пихлакас даже споткнулся в спешке, проехался по лужам на животе и теперь поднялся в таком виде, словно его только что вылепили из глины Это было уже смешно, а не страшно.
Опасность миновала.
Волли решил больше не торопиться и начал разглядывать чужого унылого дядьку, который все еще стоял в углу котлована как приклеенный.
Конечно, теперь он боится отойти. Вот, мол, я отпущу, а стенка на меня свалится. Совсем как сестренка Мари с кружкой воды, припертой к потолку…
Хорошо бы сейчас всем отойти и посмотреть, сколько времени этот дядька будет держать стенку, которая больше не валится. Потеха!
Но Юхан Каэр ничего потешного во всем происходящем не видел. Стенку укрепили, но могло обойтись и не так благополучно. Хорошо, хоть вовремя заметили эту трещину… А какие все мокрые, грязные!.. И снова накрапывает дождь… Беда!
Но, как худшая из бед, прозвучал голос незнакомца, выбравшегося наконец из котлована:
— Товарищ Каэр, если не ошибаюсь? Будем знакомы: Па?уль Ки?ви, инспектор.
Этого еще недоставало! Вот не вовремя принесла нелегкая!..
— Очень рад, — сказал Юхан Каэр.
— Это возмутительно! Так вы передавите всех своих воспитанников! — прошипел инспектор. — Вы понимаете, чем это пахнет?
— Понимаю, — угрюмо отозвался директор. И громко скомандовал школьникам: — На сегодня хватит, ребята! Можно разойтись.
— Нужно бы еще прочистить канаву, чтобы вода не скапливалась, — подошел к директору Пихлакас.
— Завтра прочистим, — отозвался Каэр. — Вот, знакомьтесь — это инспектор Киви.
— Вальтер Пихлакас, — учтиво поклонился физик, протягивая инспектору свою глиняную руку.
Но Пауль Киви даже не пожал ее. Круглыми от возмущения глазами он окинул глиняный пиджак физика, его глиняный нос и подбородок, с которого тоже капала глина.
— Это педагог? В таком виде? — тихо спросил инспектор у директора. И гневно воскликнул, широким жестом указав на все окружающее: — И это вы называете трудовым воспитанием? Стыдитесь! Чему вы учите детей, да еще рискуя их жизнью? Навыкам работы топором и лопатой? Это элементарное ремесленничество, давно осужденное нашей педагогической наукой. У вас не строительство, а безобразие! Прекратить!
Глава пятнадцатая о хозяевах Метсайыги
Только вечером, рассказывая дома про обвал, Волли вдруг спохватился: да ведь это именно он спас котлован! Вот когда все должны были ахнуть! А ему и слова доброго никто не сказал. Вместо этого, пожалуй, попадет от инспектора, которого Волли поставил в угол. Вот и слушай свою гражданскую совесть, вот и совершай подвиги — все равно их никто не замечает! Нет, если уж не везет, так не везет!
Но на другой день выяснилось, что Волли немного ошибся. Правда, когда он вошел в класс, ахать никто не стал, но зато Андрес сидел на своей прежней парте, рядом с Волли.
— Что-то опять стал плохо видеть, — как ни в чем не бывало сказал он Волли. — Попросился у Эви на старое место, к старому другу. Не возражаешь?
Это было здорово! Пожалуй, ради одного этого примирения стоило подпирать стенку!
— Ладно уж, сиди! — великодушно разрешил Волли. Не кричать же «как я рад, как я рад»! Ведь и Андрес ни словечка не сказал про вчерашнее.
Других радостей этот день не принес. Он шел кое-как, спотыкаясь.
Инспектор Пауль Киви «разбирался в делах», учителя заседали и совещались. Юхан Каэр чувствовал себя совсем больным, хотя и перемогался. Юта по секрету рассказала в классе, что он жаловался Пихлакасу:
«Ездят тут всякие сухари толченые, все нервы с ними испортишь…»
И ребята соглашались: когда «сухари» ездят, нервы портятся.
Ближе к вечеру Эви Калдма, войдя в шестой класс, где она была классным руководителем, объявила:
— Сегодня уроков труда не будет, на строительство не пойдем.
— Почему? — спросил Андрес.
Эви объяснила, что вопрос о строительстве «разбирается». Потом, стараясь улыбаться, хотя это ей плохо удавалось, пионервожатая напомнила ребятам, что у них запущены многие пионерские дела. Тимуровцы, например, давно не были у своих подопечных. И хорошо бы сегодня же проверить, не нужно ли кому-нибудь из одиноких и многосемейных починить что-нибудь или дров напилить. А то зима на носу.
И вечер пришел удивительно тихий. Впервые за много дней идти на строительство было незачем. Только старшеклассники Калью и Юри, которые все равно жили в интернате и никуда не торопились, наведались к речке. Калью увидел забытую кем-то пилу, подобрал ее и заботливо вытер.
— Нужно унести, — сказал он, — а то будет здесь ржаветь без толку…
— Думаешь, больше строить не будем? — спросил Юри.
— Начальству виднее. Можно и отдохнуть, — солидно ответил Калью. И, совсем как взрослый парень, добавил: — Тут как-то меня девчонки из совхоза приглашали… Хочешь, пойдем в субботу потанцуем?
И, хотя к концу фразы Калью не уследил за своим басом и самое ответственное слово — «потанцуем» — пропищал тоненько, Юри не обратил на это внимания. Домашняя вечеринка — это здорово! Вволю можно натанцеваться!
В доме Паю в тот вечер разговоры шли не о танцах, а о музыке. Лилли, встретив супруга, радостно сообщила ему:
— Альберт, стройка у них, кажется, лопнула! Рауль опять сможет брать уроки музыки!
— Это правда? — спросил у сына Альберт Паю, удивленно подняв брови.
— Разве я когда-нибудь врал? — в тон ему, по-отцовски подняв брови, сказал Рауль. И слегка покраснел, потому что память у него была хорошая.
И вдруг ему стало грустно.
Рауль вспомнил мамины наставления, бессонницу, нудные часы за пианино, гаммы, певчую Рястас… Почему-то рядом с гаммами в его воспоминаниях оказались те злополучные яблоки… А мускулы? Рауль уже начал было гордиться своими мускулами, каждый день ощупывал их, даже отцу давал потрогать. Страшно подумать, что станется с этими бицепсами без тренировки!
Правда, он и сегодня мог бы сходить к какой-нибудь старушке, потренировать мускулы возле ее поленницы. Андрес звал его с собой — ребята отправлялись на гору, к Вийу Ныгес. Но тимуровские дела в уговор Рауля с отцом не входили. Он отказался. Раньше ему всегда бывало хорошо и дома, одному. А вот теперь чего-то недостает. Чего же?
Тем временем Андрес, Айме, Харри и Волли уже расправлялись с дровами Вийу Ныгес… На этот раз старая Вийу была приветлива и даже улыбалась, обнажая редкие желтые зубы. И страшного Тукса она сумела успокоить: Вийу любила, когда на нее работали. Конечно, она считала пионеров дураками: приходят к ней батрачить, и совершенно бесплатно. Ну, пусть попотеют, ей-то от этого только польза!
Из окон ее большого дома были хорошо видны речка и школьная стройка. Старую Вийу всегда раздражало, когда ребята копошились на берегу. Это был ее берег. Когда-то она, Вийу Ныгес, была хозяйкой Метсайыги, на которой теперь, не спросясь, хозяйничали школьники. Вийу не могла простить им этого. Она полжизни трудилась, она сгорбилась в тяжких заботах о большом своем доме и участке земли. А эти мальчишки и девчонки даже не знают об этом, их это не интересует! Ишь пришли на готовенькое! Будь ее воля — она бы им показала!
Вон тот, тощенький, еще ничего Харри, сын соседки, что в медпункте служит. Мать у него сумасбродка — то не накормит, то из дому выгонит, — так Вийу его приручает, даже подкармливает иной раз… Пускай попасется: может, удастся вернуть заблудшую овцу в стадо Христово… Вслух он ей читает разные книги божественные, думает глаза у нее ослабели. А это Вийу о нем печется, чтобы ему в душу запало слово истинное.
Вот и сегодня успела шепнуть пареньку — тайно, чтоб другие не услышали:
— Приходи, Харри, почитаешь мне!..
Сказал «приду». Ну и слава богу, и хорошо. Все хорошо: и работают на нее даром, просто по глупости, и стройку свою бросили. Теперь все их бревнышки весной уплывут в озеро. Сколько раз Вийу говорила, что не получится у них ничего! Правда, говорила только Эмме Рястас, двоюродной племяннице. И еще Туксу — он ведь тоже понимает, только что говорить не может…
Тукс даже умнее Эммы — никогда не спорит со старой Вийу. А Эмма нет-нет да и разинет рот… Бездельница этакая, ей бы только петь… Всю жизнь пропела, а нынче живет у Вийу в квартирантках. То ли дело сама Вийу — такой дом нажила! Собственный!
Ох, трудно было наживать этот дом! Потом еще всякие напасти посыпались одна власть, другая, третья… Война… В конце войны муж погиб. Здесь же, в Метсакюла. Он все старался быть к немцам поближе, старался им угодить. А когда те убегать собрались, уже в последние свои дни, не угодил чем-то. Сами немцы его и убили. Тогда Вийу плакала, много плакала. А теперь, когда оглянешься, видно, что все хорошо получилось. Останься он в живых, и дом могли отнять, и самих выгнали бы, пожалуй. Вон кое-кого из хозяев выселили. Вийу Ныгес другое дело: вдова человека, убитого гитлеровцами. Хоть и не любят ее — это она знает, не любят! — а все же заботятся. Пионеры дрова пилят!
Что бы им такое дать покрепче, потяжелее, чтобы не так они смеялись и радовались? Постой-ка, были здесь где-то пеньки — суковатые, твердые…
— Вот, ребята, я тут еще нашла три чурбанчика, распилите-ка…
С той же своей застывшей улыбкой на лице Вийу Ныгес с помощью ребят выкатила свои корявые пни.
Она ненавидела этих детей.
Может быть, она завидовала людям, которые что-то делали вместе. Даже себе самой она никогда не призналась бы в этом, потому что это было слишком страшно. Приятнее было думать, что все завидуют ей, хозяйке большого дома и злой собаки.
— Вот спасибо вам, вот молодцы! — приговаривала Вийу, глядя на работу пионеров. — Быстро-то как!.. А мельницу свою бросили, значит?
— У нас не мельница, а гидростанция, — поправил Андрес.
— Как ни называй, все равно водой крутит. Бросили, говорю, строить-то?
— Нет, — поспешно ответил Андрес.
Он и сам еще не был уверен, что их стройка не остановится, но он поторопился ответить, чтобы Волли или Харри не пустились рассказывать старухе об их несчастьях. Кому угодно другому сам Андрес начал бы жаловаться на инспектора, на плывун, на дожди. Кому угодно, только не Вийу Ныгес.