— Может, просто не успел?
— А может, он вот-вот явится? — Таир был очень серьезен. — Знаешь, Володька, давай-ка сматываться отсюда. Через пару дней придем поглядим. Тогда и решим, что с нашей находкой делать. Про эту пещеру, наверное, никто и не знает.
— Кроме того, кто в ней спал и курил, — Володька усмехнулся.
— Может, это давно было, — не сдавался Таир.
— Нет, недавно. Не позже, чем три дня назад. Ты что, забыл, когда Филька пропал.
— Верно, — протянул Таир, он задумался, потом решительно тряхнул головой: — Все равно! Если здесь кто и живет, надо на него поглядеть: что это за тип, который чужих собак ворует, да еще голодом их морит.
О своей находке мальчишки не рассказали никому. И только когда в классе появился Родька, все такой же улыбающийся, добродушный и красивый, Володька и Таир открыли ему свою тайну.
Володьку поразило, как мгновенно изменилось Родькино лицо. Он побледнел, глаза сделались жесткими, зрачки сузились, стали размером с булавочную головку.
— Как вы ее нашли? — резко спросил он. Таир и Володька переглянулись.
— Так ты, значит, знал про пещеру? — спросил Таир. На мгновение Родька смутился, но тут же ясными глазами оглядел приятелей:
— Да откуда ж мне знать! Просто интересно.
— Темнишь ты что-то, — подозрительно сказал Таир. — И вообще… скажи-ка, что это за дурацкую сцену мы видели у выхода из цирка? И куда ты тогда исчез?
— Никуда я не исчезал, — спокойно ответил Родька, — нас толпа растащила в разные стороны. Я тогда сразу понял, в чем дело. Этот щекастый, видно, большой жук. Он, наверное, кому-нибудь дал свою джинсу, чтобы тот продал тому парню. Денежки поделили, а потом решили костюм отобрать — поди докажи, что он не ворованный! Жулики!
Таир и Володька оторопели. Слишком уж замысловатым казалось им Родькино объяснение. Просто в голове не укладывалось, что может быть такое.
— Ерунда какая-то, — сказал Володька.
— Чего ж ты молчал, не вмешался? — спросил Таир.
— Чудила! — Родька снисходительно улыбнулся. — Я же только предполагаю. А вдруг все не так?
— Ну и что? Мог же ты рассказать, как мы подшутили на пляже, а потом ты сам, лично отдал этот несчастный костюм, — не унимался Таир.
— А если бы он отказался? — Родька внимательно и твердо глядел в глаза Таиру. Таир смутился отчего-то и отвел взгляд в сторону.
— Да как же он мог отпереться? — заорал Володька. — С ума ты сошел! Мы бы подтвердили твои слова!
— А если он жулик? Подтвердили! Что получается? А то: вместе брали, вместе закапывали, вместе прятали. Сказал бы он, что я ничего ему не отдавал, и никто бы вашим словам не поверил. Вышло бы, что не он, а мы все трое жулики.
Родька говорил напористо и убедительно.
Таир и Володька растерянно молчали. Нельзя сказать, что Родька убедил их. Нельзя сказать, что они испугались. Да и чего пугаться, если ты ни в чем не виноват?
И все же. Какая-то смутная тревога охватила мальчишек. Таир хмурился, сосредоточенно уставясь в землю, тер кулаком лоб. У Володьки противно сосало под ложечкой, он глядел на Родьку, и тот вдруг показался ему ни капельки не симпатичным, обаяние и добродушная улыбка, все это куда-то исчезло, лицо Родькино сделалось напряженным и злым.
— Все это странно и противно, — проговорил Володька.
— Вот что, — решительно сказал Таир. — В этом деле надо разобраться. А потому необходимо разыскать щекастого.
— Правильно! — закричал Родька. — Верно! Найдем и все выясним. Не отвертится.
Он обрадовался, заулыбался и снова стал прежним Родькой — веселым и добродушным парнем.
Но оказалось, что не так-то просто даже в небольшом городе отыскать человека, если не знаешь ни имени его, ни фамилии.
Разве что случайно встретишь.
Но щекастый не попадался на глаза, он как в воду канул. Несколько дней, сразу после школы, мальчишки бродили по пляжу, без устали сновали по главной улице города, вглядывались в лица прохожих — все без толку.
— Асфальт полируем, — посмеивался Родька, — ноги гудят как чугунные.
— Ну его к монахам, — разозлился наконец Володька, — мы из-за этого типа нахватаем «пар» полные дневники. Я уже третий день уроков не делаю.
— И я! — подхватил Родька.
— Ладно, — решил Таир, — никуда он не денется. Все равно когда-нибудь встретим. Случайно.
И они встретили. Но не щекастого пижона, а того худенького парнишку, на которого щекастый напал тогда у цирка. И встретили неподалеку от школы.
— Стой! — закричал Таир. — Погоди! Поговорить надо.
Мальчишка остановился. Хмуро оглядел по очереди троих приятелей. Одет он был в обычную школьную форму.
— Чего вам? — спросил он.
— Слушай, мы видели, как тебя и еще одного милиционер увел. Ну, у цирка, помнишь?
— Еще бы не помнить! — мальчишка сердито фыркнул. — А вам-то какое до этого дело?
— Да брось ты злиться. Мы тебе помочь хотим, понимаешь? — сказал Володька.
— В чем помочь?
— А в том! Где твой джинсовый костюм? — спросил Таир. Мальчишка дернулся, будто его ударили.
— И ты туда же?! — заорал он. — Идите вы все к черту с этим проклятым костюмом!
— Не ори, — приказал Таир. — Говори толком. Мы тебе действительно можем помочь. Рассказывай все по порядку.
Мальчишка внезапно сник. Исподлобья поглядел в серьезное лицо Таира, нехотя заговорил.
— Чего там рассказывать — костюм этот ворованный оказался. Его у того парня сперли на пляже. А я-то откуда знал? Мне его предложили купить, я продавца этого домой отвел. Маме костюм тоже понравился. Купили. Шестьдесят рублей заплатили. Только и поносить успел четыре дня. А потом этот парень налетел. Милиция, крики, родителей наших вызвали. Мать и отец того парня — его Славкой зовут — подтвердили, что он не врет: его это костюм, обворовали его на пляже. — Мальчишка помолчал немного, грустно улыбнулся. — Славкина мать красную тряпку принесла, из которой фальшивые латки вырезала. Все точно, без обмана.
— Ну, а дальше что? — спросил Володька.
— Ясное дело — что! Пришлось отдать костюм. Славка его в охапку, и тю-тю мой костюмчик — укатил!
— Куда укатил, говори ты толком! — закричал Таир.
— Не знаю, — равнодушно ответил парнишка. — В Ленкорань или в Баку, не знаю. Славка-то нездешний. Он с родителями на несколько дней приезжал.
— Вот так номер! — Родька весело захохотал. — А продавец-то какой из себя?
— Взрослый уже парень, лет семнадцать ему, восемнадцать, невысокий такой, квадратный.
— Что я говорил? — ликовал Родька. — Жулики! Этот Славка и продавец — одна шайка-лейка. Надули тебя, парень!
— Ты-то чему радуешься?! — разозлился парень. — Никуда этот продавец от меня не денется! Я его, кривоногого, за километр узнаю. Уже больше недели ищу.
— Ну и городишко! Все друг друга ищут! — веселился Родька. — Вот у нас…
— Вот у вас в Юрмале! — оборвал его Таир. — Слыхали. Надоело.
Они распрощались с парнем, у Родьки оказалось какое-то срочное дело, и Таир с Володькой остались одни.
— А Родька-то оказался прав. Я б до такого в жизни не додумался! А этот-то щекастый, ну и подлая рожа!
— Да, — кивнул Таир. — Прав. И это очень хорошо. Нет, не то говорю! Ничего, конечно, хорошего во всей этой истории нету, но я… — Таир запнулся, быстро вскинул на Володьку глаза, — я ведь знаешь о чем думал… я ведь подумал, что Родька костюм хозяину не вернул.
Таир и Володька сосредоточенно глядели друг на друга, довольно долго молчали. Потом Володька опустил глаза, тихо произнес:
— Я тоже. Только говорить было неловко. Больно уж все это… — Володька сделал неопределенный жест, лицо его брезгливо сморщилось.
— Это точно! — буркнул Таир.
И больше они об этой истории не говорили.
Глава девятая
Всю дорогу до пещеры Родька бежал. Он стоял у входа и не мог отдышаться. Родька заглянул в пещеру, Кубика не было. Он поковырял прутиком кострище — пепел слежавшийся, старый, значит, костер жгли давно. Родька поднял несколько окурков — тоже старые, пожелтевшие от утренних рос.
Сзади негромко хрустнуло. Родька быстро оглянулся и увидел Кубика. Тот стоял, полускрытый ветвями орешника, и внимательно ощупывал взглядом поляну.
Подошел. Глаза колючие, подозрительные, спросил:
— Один?
— Один.
— Зачем пацанам показал пещеру?
— Я не показывал. Их Филимон привел.
Кубик еще больше насторожился.
— Какой еще Филимон?
— Такой — с хвостом. Которого ты на привязи держал. Зачем тебе щенок-то понадобился? Чуть не заморил пса голодом.
— Смеешься, гаденыш?! — прошипел Кубик. — Самому жрать было нечего, орехами питался. Ты скажи, где ты пропадал? Три дня тебя ждал не жрамши.
— В Баку я был, — спокойно ответил Родька. — Гланды вырезали. Четыре дня в больнице пролежал.
— А потом?
— Потом пижона того искали, чей костюм ты так здорово продал. Дурак ты все-таки, Кубик! В этом городишке каждый человек на виду. Не мог в другом месте покупателя найти?
— Помалкивай! Встретили?
— Уехал. Нездешний он. На мое счастье. Таир с Володькой от меня ни на шаг не отходили. А если бы нашли? Нет, ты все-таки дурак.
— Полайся у меня, — Кубик замахнулся. — Отчего шум? Зачем искали-то?
Родька подробно все рассказал. Начиная от драки у выхода из цирка и кончая событиями сегодняшнего дня. Кубик внимательно слушал.
— Невезуха, — пробормотал он. — Надо же им было встретиться!
Родька злорадно улыбнулся.
— А этот покупатель здорово тебя описал: маленький такой, говорит, квадратный и кривоногий.
Кубику это очень не понравилось.
— Еще что он говорил?
— «Я, — говорит, — этого жулика за километр узнаю». Он и в милиции все рассказал. Злой на тебя, как черт.
— А ты-то чего скалишься?
— Я ничего. Только придется тебе отсюда валить. В городе теперь не покажешься.
— Ну уж дудки! Здесь безопаснее всего. До холодов поживу. Потом денег добудем и рванем с тобой куда-нибудь в Сочи. Или в Крым. Лафа!
Родька отвернулся.
— Ты что же это — на попятный? — Кубик схватил Родьку длинной своей клешнястой рукой за плечо, повернул к себе.
— Зря я с тобой связался, Кубик. Катился бы ты отсюда поскорее, — тихо ответил Родька. — У мамы после той истории сердце стало болеть. Отец работу, квартиру бросил, сюда перевелся из-за меня. И ребята здесь подходящие.
— Эх, ты! — Кубик презрительно сплюнул. — Маменькин сыночек! Нюни распустил — ребята, мамочка, папочка! А кого я в колонии от темной спас?
— Ну меня, — вяло отозвался Родька.
— То-то же! Что ты себя с этими мальками, салажатами равняешь! Ты же настоящей жизни хлебнул! Ты же отчаянный. Садись, закурим.
Кубик уселся на траву, вытащил сигареты, протянул Родьке. Закурили. Кубик о чем-то сосредоточенно думал.
— Вот что, — сказал он, — надо этих твоих шкетов покрепче привязать. Они и так уже на крючке — костюмчик-то вместе брали! Есть у меня идея. Слушай.
Кубик обнял Родьку за плечи и долго, подробно растолковывал ему свой план. Родька слушал. Тошно ему было и безнадежно. Одно он понимал: просто так Кубик от него не отвяжется. «Ну зачем, зачем я, дубина, рассказал ему, куда мы переезжаем. Он никогда бы меня не нашел!»
А Кубик все говорил и говорил.
Родька глядел ему в переносицу, на мясистый пористый нос, на красные, быстро шевелящиеся губы, и ему казалось, что слова, которые он слышит, исходят не изо рта Кубика, а откуда-то со стороны, издалека и вливаются в него, как отрава — вязкая, липкая.
«Пропади ты пропадом, — думал Родька, и ему хотелось зареветь. — Вали хоть в Африку!»
— Понял? Все усек? — спросил Кубик и встал. Родька кивнул.
— И обо мне пока ни слова малькам! Завтра жратвы принеси. Оставишь не в пещере, а здесь, в кустах.
— У тебя же деньги есть. Купил бы, — осторожно отозвался Родька.
— То деньги наши общие, святые, на дело, — торжественно проговорил Кубик.
Родька молча повернулся и понуро пошел прочь.
«Святые! — усмехнулся он про себя. — Мне сказал, что за сорок рублей костюм продал, а парень говорил — за шестьдесят».
— Но гляди, Халва, без фокусов, — крикнул Кубик. — Ты меня знаешь! Мне терять нечего!
Ярость захлестнула Родьку. Он так резко обернулся, что чуть не упал. Зубы его оскалились, лицо перекосилось.
— Ну ты, Кубик поганый! — зловещим фальцетом выкрикнул он. — Если ты еще хоть раз… если ты еще разочек назовешь меня Халвой… — Родька задыхался от бешенства, — или станешь грозить — гляди! Ты меня тоже знаешь!
На мгновение Кубик растерялся. Лицо вытянулось, поглупело. Но он быстро пришел в себя, ласково улыбнулся.
— Ну, порох! Ну даешь! Я ж пошутил! Я ж на Кубика не обижаюсь, а чем Халва хуже? Ну-ну, не буду, ей-богу, не буду! Не злись. Скорей приходи.
Родька двинулся дальше. Во рту был противный вкус, будто он сосал позеленевший пятак.
— Халва! — шептал Родька. — Чтоб она пропала во всем мире, эта халва!
Он медленно шел вниз по тропинке. Сквозь редкие голубые стволы грабов виднелся город, весь в зелени садов, с белыми, будто сложенными из кусочков сахара-рафинада, домами, а дальше, до самого горизонта застыла густая синь Каспийского моря.
Потом все сделалось расплывчатым, неясным. Родька сошел с тропинки, сел на землю, прислонившись к стволу дерева, закрыл глаза.
И замельтешили картинки, будто какой-то сумасшедший киномеханик склеивал кадры ленты как попало, путая конец, середину, начало…
Вот он, Виталька, тогда еще не Халва, не Родька, летит вдоль берега замерзшей широкой реки Лиелупе на самодельном буере. Рядом отец — сильный, веселый. Шкот паруса намотан на руку в дубленой желтой рукавице, другая рука на румпеле. Виталька сидит между отцовских колен, ему страшно и весело. Скорость приличная. Летит буер на трех коньках-полозах, встречный ветер выжимает слезы из глаз. Все лето и осень возились они с отцом в сарае, пилили, шили парус, ладили оснастку… Пожалуй, не было в его, Виталькиной, жизни поры счастливее. Чему он только не научился за те месяцы! Управляться с рубанком, сверлом, обтачивать напильником зажатые в тиски стальные пластины полозьев, подрубать грубую парусину здоровенной матросской иглой, орудовать молотком и отверткой. Научился распознавать и ценить разные сорта древесины. Липу — на полозья, она легко принимает любую форму, не колется. Рябину — на рукоятки молотков — пружинит, никогда не отобьет руки при ударе. Научился шкуркой наждачной бумаги и осколком стекла полировать высушенный до звона, ровный ствол сосенки — будущую мачту.
Да разве все перечислишь!
Они с отцом ходили счастливые, в штанах, закапанных варом, с пахучими стружками в волосах, с твердыми мозолями на ладонях.
Мама улыбалась, шутливо поругивала:
— Поглядите на себя! Грязные, будто черти. И улыбка, как у лунатиков.
— Мы и голодные, как черти, — смеялся отец. — Корми, мать, мастеровых.
Славное было время!
А потом случилась беда. Лиелупе река коварная — течение сильное, упругое, вода вихрится воронками, и потому отец никогда не выезжал на середину, держался только вдоль берега — здесь лед был надежнее.
И все-таки промоина подстерегала их. Случилось это мгновенно. Буер резко клюнул передним полозом, и сидящий впереди Виталька очутился по шею в ледяной воде.
Отец успел вскочить, выдернуть Витальку из воды, он отшвырнул его в сторону, на крепкий лед и, оттолкнувшись от деревянной рамы, выпрыгнул сам.
Он промок только до пояса. Буер весь ушел под воду и встал, упершись мачтой в переднюю кромку льда. Парус яростно трепетал на ветру.
Все это произошло в считанные секунды.
Отец подбежал к Витальке, схватил за руку, и они побежали со всех ног к берегу.
Прячась от ветра за стенкой запертой будки лодочной станции, отец сорвал с Витальки мокрое пальто, валенки, полные воды, снял с себя полушубок, укутал сына с головой, подхватил на руки и побежал.
Когда они ввалились в дом, отец дышал как запаленный конь — километра два он бежал изо всех сил. Мамы не было, она уехала в командировку. Отец раздел Витальку, растер его водкой, обдирая жесткой ладонью кожу, укутал в одеяло, напоил горячим чаем с малиновым вареньем. В общем, сделал все, что мог. И все-таки Виталька заболел. На него навалилось сразу несколько болезней — ангина, бронхит, крупозное воспаление легких.