— Ты ведь, наверно, тогда тоже танцевала?.. «Вальс цветов»… А я сидел в зале и смотрел на вас… Я себя не помнил от восторга… Да, я впервые в жизни забыл о самом себе… С этого всё и началось… потом меня хотели сделать прежним… да я и сам хотел… взяли фотографию Каарела… а он её увидел… в моей истории болезни…
Жалкие обрывки фраз, которые вырывались из меня в промежутках между всхлипами, вряд ли отличались ясностью смысла, но, как это ни странно, Тийна уловила суть.
— Так вот в чём дело! — промолвила она. — Да, теперь мне всё понятно…
— Что понятно? — спросил я.
Тийна почему-то задумалась.
— Знаешь, — заговорила она после долгого-долгого молчания, — Каарел очень любил танцевать… Танец был его жизнью… Вот только одна мысль не давала ему покоя: мысль о том, что балет — искусство, хоть и прекрасное, но бесполезное. Когда Каарел грустил, — а грустил он часто — он говорил, что вот, например, врачи спасают людям жизнь, строители строят дома, портные шьют одежду… А что делаем мы, артисты? Веселим, развлекаем — и только… Имеем ли мы право тратить нашу жизнь впустую?
— Впустую?! ВПУСТУЮ?! Да ты знаешь, что бы со мной было, если бы не ваше бесполезное занятие?!
По лицу Тийны скользнула тень улыбки… Очень грустная тень.
— Не кричи на меня, пожалуйста, ведь я так тебе благодарна… Я знаю: Каарел был очень рад убедиться в том, что всё-таки ошибался!.. Конечно, он захотел завершить начатое дело и поэтому уговорил Ольгу Васильевну оставить тебя здесь…
Робкая мысль о том, что я хоть чем-то смог порадовать Каарела, согрела моё сердце. Даже дышать полегче стало… Я взглянул на Тийну… И увидел, как её улыбка гаснет.
— Он вылечил тебя, — сказала девушка прежним безжизненным голосом. — Вылечил… и ушёл. И больше не вернётся. Никогда.
Она замолчала и снова уставилась в землю.
Небо не рухнуло, солнце не погасло, река не повернула вспять, и вообще, всё продолжало идти своим чередом. Август радовал теплом, ясным небом и грибными дождями. Лету не было дела до человеческих бед и печалей. Как и многим людям.
В лечебнице настало время пикников и костров по вечерам. Новый доктор, Георгий Владимирович, что ни день придумывал новые развлечения: то шашлыки, то походы в село Покровское, то рыбалку на речке, протекавшей под самыми стенами лечебницы.
Доктор быстро перезнакомился со своими коллегами, и его пациенты то и дело ходили в гости или принимали гостей. Они состязались в «Весёлых стартах», играли в «Зарницу», устраивали КВНы и по вечерам орали песни под гитару.
Мои товарищи увлечённо прыгали в мешках, бегали с компасом по лесу и фехтовали на шампурах. Когда, сидя вокруг весело пылающего костра, они беззаботно ржали над анекдотами, я тихонько вставал и уходил подальше в тёмный сад. Я ни на кого не сердился, просто мне становилось очень тоскливо. Во-первых, из-за Каарела. А во вторых, я чувствовал, что в жизни лечебницы начинается что-то новое… И это новое было уже не для меня.
По вечерам я снова сидел на крыльце, поил молоком ёжиков и ждал чего-то. Часто мимо нашего корпуса по аллее медленно и печально проходили Дядя Фил и Анна Стефановна. Они держались за руки. Тийна не показывалась.
Однажды, когда я таким образом проводил время в обществе собаки Вафли, кота Мячика и ёжиков, ко мне в гости пожаловала профессор Нечаева.
— Можно тут приземлиться? — спросила она.
Я подвинулся, и Ольга Васильевна присела рядом со мной.
— У меня к тебе серьёзный разговор, Илья, — проговорила она. — Как ты смотришь на возможность вернуться домой к своим родителям?
— Вернуться домой? — переспросил я; не скажу, что этот вопрос меня удивил, я уже давно ожидал чего-то подобного…
— Да, ведь ты теперь Признанный, и твои мама с папой будут рады тебя видеть…
— Но я… Что я буду делать дома?
— Поступишь учиться в Консерваторию, тебе теперь все дороги открыты…
— Но я не хочу!.. Я не хочу уезжать, не хочу расставаться! Да я и не смогу!.. Я же теперь не смогу жить без этого дома, без этого сада!.. Я слишком сильно всё это люблю!..
— А как же твои мама и папа? — спросила Ольга Васильевна. — У них, кроме тебя, никого нет… Представь себе, как печальна их жизнь…
— Если только они не родили кого-нибудь вместо меня… — буркнул я.
— Тогда ты тем более должен вернуться. Ведь только ты сможешь любить своего брата или сестру по-настоящему.
— Это будет просто чудо, если у меня получится, — сказал я.
— Конечно, это будет чудо! Разве, пока ты был здесь, ты не привык к чудесам?
Я вздохнул. Я понимал, что она права, но… Ольга Васильевна не знала главной причины, по которой я не хотел покидать лечебницу.
Собственно, причины было две, и звали их Каарел и Тийна. Во-первых, я не хотел покидать человека, единственного человека в мире, которого я мог бы назвать братом. А во-вторых… ну, в общем…
В общем, в этих переговорах мне пришлось ограничиться первой причиной. Выслушав меня, Ольга Васильевна погрустнела, а точнее — с её лица исчезла маска деловитой собранности. Под нею обнаружились тревога и боль.
— Да, Илья, конечно, я всё понимаю, — проговорила главврач упавшим голосом. — Разумеется, ты можешь остаться здесь до тех пор, пока… Пока с Каарелом всё не выяснится.
… Вечером передали штормовое предупреждение. Все мероприятия были отменены, пациентов разогнали по домам. Двери и окна в корпусах были плотно задраены. Мы сидели и слушали, как снаружи крепчает ветер.
К полуночи разразилась страшная гроза. Каждую секунду сверкали молнии, гром почти не прекращался. Порывы урагана гнули и ломали деревья. Струи ливня грохотали по крыше, словно хотели её проломить.
Все наши уже легли. Один я сидел на кухне с книжкой и чашкой чаю (я уже не считался пациентом, поэтому мне было дозволено немного нарушать режим). Вдруг мне почудилось, будто кто-то постучал в дверь.
Я поднял голову от книги и прислушался. Показалось? Возможно. В окна стучал дождь, ветви яблонь колотились об оконные рамы… Стук повторился, уже громче.
Я выскочил из-за стола и бросился открывать.
На пороге стояла Тийна. Её непромокаемый плащ насквозь промок, в кроссовках хлюпала вода. Я уже хотел задать ей десяток-другой вопросов, но она заговорила сама.
— Врачи решили делать Каарелу операцию. Я иду молиться в церковь. Идём вместе?
Я без лишних слов надел плащ, погасил на кухне свет и нырнул под струи сумасшедшего дождя.
Первым делом я чуть не захлебнулся: с неба лило, как из хорошего душа. Сверкнула молния, и я увидел, что Тийна уже добежала до калитки.
— Чего ты там застрял? — крикнула она.
Я наклонил голову, чтобы дождь не заливал лицо и, ловя ртом воздух, бросился вперёд. Ощупью нашёл калитку. Тийна схватила меня за руку и потащила неведомо куда.
Было не только темно, мокро и страшно. Было ещё и очень холодно. Я бежал за Тийной, проклиная свой рыцарски-идиотский поступок. Надо было попытаться отговорить её. Пусть бы помолилась дома: ведь говорят, что Бог везде услышит…
— Мне сказали, молись дома! — крикнула Тийна. — Но чтобы молитва дошла, надо совершить какой-нибудь подвиг!..
Бежали мы долго. Над нами стонали деревья, то и дело раздавался страшный скрип. Я почти ослеп от дождя, оглох от грома и уже совсем ничего не соображал. И вдруг почти упёрся носом в белую стену — ограду лечебницы.
— Сейчас выйдем за калитку, перейдём реку, и мы на месте! — крикнула Тийна.
Калиткой называлась толстая металлическая дверь, закрытая на кодовый замок. Прямо за ней был брод через реку, а оттуда до церкви рукой подать. Я приободрился… рановато.
Тийна отворила калитку и… с криком отпрянула от неё. Сверкнула молния, и я увидел, что речка плещется почти у самой стены.
— На водохранилище спустили плотину! — крикнул я. — Брода нет! Здесь мы не пройдём!
Тийна, сжав кулаки, молча смотрела на воду. Вся её фигура выражала отчаяние. Постояв минуту, она перекрестилась… и шагнула в реку.
— Стой! Ты куда?! — заорал я. — Утонешь, дурная! Тут же в километре — мост!
— Мне некогда! А если Каарел умрёт, пока мы будем бежать к мосту?!
Я схватил её за плащ и попытался вытянуть на берег. Но не тут-то было. Тийна расстегнула застёжку, и плащ остался у меня в руках. Сама Тийна была уже почти по пояс в воде. Мне ничего не оставалось, как пойти за ней.
Течение было бурное, едва не валило с ног. Тийна споткнулась, и её чуть не унесло: я успел поймать её за руку.
— Идём обратно! На берег! Ты не поможешь Каарелу, если утонешь!
Но Тийна не слушалась. Затевать борьбу в бурной речке было по меньшей мере глупо, и мне пришлось следовать за сумасшедшей девчонкой, держа её за руку, с трудом сохраняя равновесие и всё глубже погружаясь в холоднющую воду.
Наступил миг, когда я не увидел берега. Вокруг была одна чёрная вода. Меня охватил слепой ужас.
— Господи, спаси нас! — закричала Тийна.
— Господи… если Ты есть…помоги!.. — прошептал я, изо всех сил упираясь ногами в дно. — Господи… если Ты есть… Господи, пожалуйста, будь!..
Мы не помнили, как оказались на противоположном берегу. Я, упав на мокрую траву, приходил в себя, а Тийна уже бежала к храму. Я поплёлся за следом.
Село словно вымерло. Нигде не было видно ни огонька. В сверкании молний храм высился холодной неприступной крепостью. Тийна стояла на коленях перед запертыми дверьми и плакала. Я поднялся по лестнице и сел рядом с девушкой.
Тийна молилась долго. Я совсем замёрз и стучал зубами. Вдруг у церковной ограды я увидел человеческую фигуру. Она спешила к нам.
— Надежда! — узнал я.
Тийна вскочила на ноги и обернулась.
Надежда была уже рядом с нами.
— Жив твой брат, жив, не бойся, — сказала она.
Тийна порывисто обняла её и зарыдала в голос.
Глава 18. Путь домой
Надежда отвела нас к себе домой и заставила переодеться. Обратный путь я помню как в тумане.
Тийна отделалась насморком. Я с высокой температурой угодил в больничный корпус. Но мне тоже повезло: всё-таки, не воспаление лёгких. Тийна навещала меня каждый день и просила прощения. Ради этого я готов был болеть сколько угодно.
Но Тийна приходила в больничный корпус не только для того, чтобы повидать меня. Они с Ольгой Васильевной готовили для Каарела новое жильё на первом этаже больничного корпуса. Все слёзы были выплаканы, и Дядя Фил бойко стучал на крыльце молотком, оборудуя пандус, чтобы можно было въезжать и выезжать по нему на коляске. Коляску уже приобрели — самую удобную и современную.
Лето заканчивалось. Заканчивалось и моё пребывание в лечебнице. Было решено, что как только я выздоровею от своей простуды, отправлюсь домой. Я не знал, как я смогу пережить разлуку с Тийной, с Каарелом, с Дядей Филом и остальными. Но я твёрдо намеревался вернуться в лечебницу в качестве врача, когда повзрослею и наберусь жизненного опыта.
Выздоровел я гораздо быстрее, чем хотелось бы.
Накануне моего отъезда на площади перед Главным корпусом в мою честь был устроен прощальный пир. Погода была ясная и тёплая, уже начинался листопад. Мы пировали в большой компании: пришли все врачи и многие пациенты лечебницы. Впрочем, я подозревал, что собрались они вовсе не из-за меня, а из-за пирогов с грибами.
Во время застолья мне были поднесены подарки. Кроме новой пары кроссовок, джинсов, куртки-незамерзайки и вместительного модного рюкзака я получил: от Тийны — сшитую ею собственноручно рубаху народно-характерного покроя; от Анны Стефановны — диск оперных арий в её исполнении с автографом; От Дяди Фила — деревянный крестик и икону Ильи пророка в резной рамочке (доктор Кузнецов, оказывается, увлекался ещё и резьбой по дереву); от профессора Нечаевой — подзатыльник, чтобы больше не лез в воду, не зная броду, и поцелуй за спасение глупых девчонок.
Потом ко мне потянулись врачи со списками электронных адресов бывших пациентов и просьбой передать им всем приветы. Я оставил свой адрес Ольге Васильевне. Я не попрощался с Каарелом, потому что он, по словам врачей, ещё не приходил в себя, но они обещали, что это произойдёт со дня на день. Пока он будет находиться в больнице, Ольга Васильевна передаст ему мой адрес, и Каарел свяжется со мной.
Мы засиделись за столом дотемна. В небе уже появились первые звёзды, когда Ольга Васильевна велела всем расходиться по домам.
Автобус-экспресс, на котором я должен был ехать домой, один раз в неделю рано утром проезжал через наши края. Мне надо было дойти до шоссе, перейти его по подземному переходу и, выйдя на дорогу, проголосовать. Всё просто. Дядя Фил предложил довезти меня до шоссе на Паладине, но я отказался. Я хотел напоследок прогуляться по лесу пешком.
На заре мы простились у ворот лечебницы. Тийна, Ольга Васильевна, Анна Стефановна, Филипп Михайлович и Георгий Владимирович стояли по одну сторону стены, а я по другую. Пока ворота медленно закрывались, они махали мне и кричали последние напутствия. Глаза у женщин были на мокром месте.
И вот я остался один. Я посмотрел на закрывшиеся ворота и понял, что так и было нужно. Поднял рюкзак, закинул его за спину, повернулся и, насвистывая, пошёл по лесной дороге.
День собирался быть ясным. Над дорогой стелился розовый туман. Птицы уже проснулись. Встающее солнце смотрело сквозь деревья. И — ни ветерка. Я шагал по росистой траве, на сердце было легко. У меня начиналась новая жизнь. Во мне рождалось новое чувство.
Я вдруг понял, что скучаю по дому. По маме с папой. Я хочу их видеть. Хочу, чтобы в их жизни тоже была радость. Господи, помоги мне.
Я шёл, не торопясь, наслаждаясь лесным покоем и одиночеством. Я никогда не чувствовал себя таким свободным. Я решил нарвать букет для мамы и стал искать самые красивые цветы. А когда поднял голову от земли, увидел, что навстречу мне кто-то идёт.
Стройная фигура в светлых одеждах словно соткалась из утреннего тумана. Вокруг головы неизвестного существа стояло золотистое сияние. Походка незнакомца была легка и величава, травы благоговейно ложились ему под ноги, цветы ластились к нему. У меня захватило дыхание.
«Это Ангел — подумал я, склоняя голову. — Я не могу… не должен смотреть на него!»
Я остановился и стал ждать, когда он минует меня. Вот он подошёл, я увидел небольшие босые стопы…
— Илья! — тихо произнёс знакомый голос.
Я вскинул голову и не поверил своим глазам.
— Каарел?!..
— Тс-с! Тише!..
Он стоял и смотрел на меня своим потусторонним взглядом. Лицо его стало совсем прозрачным. Длинные волосы, гордость Тийны, исчезли. На голове его золотился пушистый ёжик, который я принял за нимб. Одежда, просторными складками спадавшая до земли, была ему велика.
— Куда ты идёшь, Илья? — тихо спросил он.
— Домой… — ответил я почти шёпотом.
— И я домой…
Неожиданно он пошатнулся и упал бы, если бы я не подхватил и не посадил его на обочину. Каарел прислонился спиной к стволу сосны и закрыл глаза.
— Знаешь, мне приснилось, что я могу ходить, — сказал он. — Такой хороший сон… Я его помню. Это было в больнице. Я встал, оделся… никто меня не видел… я спустился в гараж, взял «Скорую помощь» и приехал… и встретил тебя…
— Это тебе не приснилось! — воскликнул я, задыхаясь от радости. — Открой глаза, Каарел, ведь ты не спишь!..
— Сны всегда так говорят…
Он взглянул на меня и застонал:
— Не хочу просыпаться! Не буди меня! Пожалуйста, не буди!.. Мне плохо…
Он задрожал и рванул воротник.
Пуговица отлетела, одежда распахнулась, и я увидел на теле Каарела множество ран, кое-как залепленных пластырем. Я дико перепугался и вскочил на ноги.
— Не умирай! — завопил я. — Подожди, не умирай! Я сейчас!..
Сломя голову я бросился обратно к лечебнице.
— Откройте! — закричал я, лупя кулаками в железные ворота. — Откройте немедленно!..
На меня уставилась камера наблюдения.