Платон Ильич отвязал от пояса ковш и спустился к самой воде. Набрал в него песку и, погрузив наклонно в воду, стал искусно покачивать ковш в руке, так что придал вращательное движение каменной мелочи на дне. Легкие песчинки поднимались вверх, сразу смывались водой, а тяжелые зерна руд оставались на дне. Теперь можно исследовать шлих и определить, нет ли в нем зерен руд.
Альда и Юрка с нетерпением ждали, что будет. Мелкие мокрые зерна породы Платон Ильич пересыпал с руки на руку. Ясно, бурый железняк. Значит, где-то выше есть его залежи, и, кто знает, не им ли придется найти путь к размытой рудной жиле, из которой в реку попали эти кусочки руды. Он еще и еще промывал песок, и каждый раз на дне ковша оставались зерна бурого железняка. Они довольно угловаты, их слабо обкатала река. Верный признак, что залежи железняка расположены довольно близко.
На бивак возвратились как раз к обеду. На тагане кипел суп, на костре рядом была готова каша-рассыпуха. Пряный запах лаврового листа и стручкового перца дразнил аппетит.
После обеда разбирали образцы пород. Спорили, определяли минералы, упаковывали их, рассказывали о находках.
Альда села за дневник, Азат фотографировал Петьку у каменных глыб на берегу реки. Юрка любовался своим оливином. Биктимер развалился на траве и, казалось, бездумно глядел в небо. Ничего в нем нет, все пусто, а глядишь и не наглядишься. Платон Ильич спустился к реке, уселся на берегу и долго сортировал камни.
Еще немного и весь маленький отряд двинется дальше в горы.
Что есть в тебе хорошего?
Ночной бивак разбили у скалы над Белой. Здесь сухо и чисто. На лужайке мягкая бархатная трава. Внизу журчит горный ручей, словно боится опоздать на встречу с рекой.
Петька возился с ужином. Юрка забился в палатку, видимо, решив остаться на биваке. Платон Ильич поглядел на него, о чем-то соображая, и вдруг будто между прочим окликнул парня:
— Ты чего загрустил, Юра?
— Что-то устал, Платон Ильич, и хочется побыть одному.
— Думаешь, одному лучше?
— А что плохого — побыть самому с собой?
— Пойдем-ка побродим до ужина! Думаю, зря времени не потратим. И устал ты не больше других, а видишь, все разбрелись, все что-то ищут…
— Я не прочь пойти с вами, если… — Юрка хитровато усмехнулся… — если не станете воспитывать.
— А ты что, боишься стать лучше, чем есть?
— Почему боюсь…
— Вижу, боишься. А знай, каждому из нас нужно быть лучше и сильнее.
— Ладно, идемте…
И они вместе зашагали в гору.
— Платон Ильич, Платон Ильич! — закричала Альда. — Можно с вами?
Греков помахал ей рукой, и девочка со всех ног бросилась за ними:
— Мне так хочется найти что-нибудь диковинное, — запыхавшись догнала она обоих.
— Отличиться захотела? — кольнул ее Юрка.
— А что, и отличиться! Разве плохо?
— Ты, Алька, тщеславная.
— Вовсе нет, просто хочу, чтобы все мы нашли много…
— Ладно тебе читать мораль! — отмахнулся Юрка. — Нечего меня воспитывать.
— А почему не воспитывать, если ты не прав? — заговорил Платон Ильич. — Других ты осуждаешь, то не так, это не эдак. А сам нетерпим к любому замечанию.
— Должен же человек быть самим собой или только слушать других и быть попугаем? Как вы думаете?
— Слушать других — вовсе не значит быть попугаем.
— Платон Ильич, не будемте, а? Обещали же не воспитывать.
— А я не воспитываю — сам воспитываюсь.
— Это как?
— Просто гляжу на людей и ищу, что у них хорошего. У одних — одно, у других — другое. У каждого есть чему поучиться. Что нравится, что дорого, то и перенимаю. А что тебе нравится у меня, бери, пожалуйста. Ничего не жаль.
Юрка иронически хмыкнул.
— И знаешь, у каждого есть чему поучиться.
— И у меня? — Юрка даже приостановился и изумленно поглядел на Платона Ильича.
— Конечно. Вот гляжу-гляжу и думаю, есть же и у тебя что-то хорошее. Есть же!
— Интересно.
— Хочешь верь, хочешь нет, а мне, право, хотелось бы у тебя чему-то поучиться.
— Вы и так ученый, — уклончиво ответил Юрка. — Чему же у меня учиться?
— Ну, скажем, стремлению к самостоятельности, критическому отношению к инертности, к слепому подражанию, упорству в учебе. Видишь, есть чему. И на мой взгляд, у каждого — свое хорошее, свой талант. И каждый человек может придать ему блеск, дать силу, а может и погубить.
— Вы хитрый! — безобидно усмехнулся Юрка. — Сказали, не станете воспитывать, а сами…
— Одно, Юра, знай, все мы к тебе с добром. Все!
Юрка ничего не ответил. Ну и повернул!
— Это что такое, Платон Ильич? — подбежала к учителю Альда и протянула ему желтоватый кусок камня, который легко откололся от большого монолита на склоне горы.
Грек повертел камень в руках, царапнул его ногтем. Минерал мягок и гибок, чертится ногтем. Поглядел в лупу. В волокнистых скоплениях шелковый блеск.
— По-моему, гипс.
— А цвет, цвет…
— Бывает и бесцветный, и белый, и серый, и, как этот, желтоватый.
Перед ними уступом высилась почти отвесная скала, похожая на слоеный пирог. Из чего она сложена? Туристы отбивали кусок за куском из разных слоев и тщательно изучали породу.
— Глядите, глядите, что я нашел! — обрадованно воскликнул Юрка. — Глядите, черная слюда.
Альда с завистью взяла кусок слюды и залюбовалась. Действительно, черная. Она и сама не раз находила слюду. Видела серебристо-темную, бурую, желтоватую, даже красную. А черную — не приходилось. Знала, все слюды обладают свойством расслаиваться на тончайшие пластинки — кристаллы этого минерала с перламутровым блеском. Они настолько мягкие, что ноготь порой оставляет на них царапину. И эта черная слюда тоже легко расслаивалась. Ее пластинки гибки и эластичны.
Девочка и себе вырубила большой кусок. Пригодится для коллекции.
Отколупнув пластиночку, она протянула Юрке:
— Смотри, какая тонкая!
— Это что, из золота, говорят, можно получить тончайшие листочки, и их почти не видно. Миллион таких листочков образует пластинку всего в один сантиметр толщиною.
— Интересно, а из слюды можно отделить такие же тонкие листочки?
— Наверно, можно. Ведь какую бы тонкую пластинку слюды мы не взяли, от нее всегда можно отщепить еще тоньше. Не знаю только, есть ли предел.
Платона Ильича привлекла серая с синими прожилками яшма. Ее монолит на метр торчал из земли, и Греков с увлечением отбивал кусок за куском, чтобы отобрать и сохранить самые лучшие.
Возвратились они поздно, когда солнце ушло за горы и ужин уже кипел в ведрах.
Юрка и Альда спустились к реке, чтобы умыться.
— Гляди, какая чистая вода, просто чудо! — радовалась Альда.
— Любая вода есть чудо. Самый диковинный, по-моему, минерал.
— Вода — минерал? Чудно!
— Тебя не поймешь, то чудо, то чудно. Ведь вода — не что иное как жидкий лед. Понимаешь, жидкий лед?
— Не чуди, Юрка. Вода есть вода, а лед…
— А лед — это твердая вода!..
— Ладно тебе оригинальничать.
Завтра нам с Азатом из твоего жидкого льда варить суп. Идем ужинать.
И они двинулись в гору.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Конец заточению
Бессилие что-либо предпринять злило и обескураживало Сеньку. Отчаявшись быстро выбраться из каменной ловушки, он вцепился руками в железную решетку и безнадежно высматривал, не появится ли кто во дворе. Но за окном по-прежнему пусто и тихо. День медленно догорал и клонился к вечеру. Как же быть теперь? Не ночевать же тут с крысами. Вон они какие! — обернулся он на шорох в углу кладовой. Одна надежда на Танюшку. Разыщет кого-нибудь — хорошо. А заиграется, забудет — сидеть Сеньке всю ночь.
Белесое небо потемнело, подернулось густой синевой. Солнце, наверное, скрылось за Белой. Еще немного, и станет темно. Сенька даже поежился, и по спине у него пробежал жутковатый холодок. Влип он, все-таки, влип. Так влип — хуже нельзя. А ребята, видать, уже в Белорецке. Сегодня заночуют, а завтра чем свет двинутся в горы искать нефрит. Сеньке же сидеть тут взаперти с крысами. Ничего, вооружится он какой-нибудь железякой или вон клюшкой и будет отбиваться. Пусть жутко, не сдаваться же ему без боя. Готовность воевать и не поддаваться возможным опасностям как-то подбодрила Сеньку, придала ему сил, хоть глаза невольно заслезились. Он спрыгнул со стола и, вооружившись клюшкой, снова вернулся к окну. На душе у него немного отлегло. А во дворе все также пусто и тихо.
Чу!.. Что такое? Шорох чьих-то шагов? Или ему померещилось? Нет, кто-то есть за воротами. Сенька громко закричал, взывая о помощи. Голое хлипкий, чужой. Никто бы из ребят не узнал сейчас Сеньку. Вон кто, Петькина сестренка!
— Танюша, скорей! — вцепившись в решетку, запрыгал у окна Сенька.
Девчушка подбежала совсем близко и, став на коленочки, сразу затараторила: А правда там крысы? А не страшно одному? А поедет он догонять ребят или останется дома?
Сенька оторопел даже. До того ли ему теперь! Глаза его молили об одном: выручат его, наконец, или нет? Словно поняв его умоляющий взгляд, Татьянку выпалила:
— Сейчас тебя отопрут, долго ключ искали.
За дверью звякнул замок, и Сенька обрадованно выскочил за порог. Наконец-то! Школьный завхоз пробирал его за опрометчивость, за беспечность. Разве не слышал, как запирали дверь? Не приди девчонка — сидеть бы ему всю ночь. Небось, со страху помер бы. А за него отвечай. Сенька не препирался, не оправдывался. Вырвавшись во двор, он схватил Танечку и завертел ее вокруг себя. Выручила, все-таки! Выручила!
Уже во дворе завхоз взял Сеньку за локоть и, явно сочувствуя его беде, заговорил мягче:
— Кто же захлопнул кладовую?
— А разве не вы сами? — удивился Сенька.
— Нет же, говорю. Вижу: засов задвинут — значит, в кладовой никого. Закрыл подвал и домой.
— Тогда кто же меня запер? — все недоумевал Сенька.
— Стой, стой, помню, у входа еще вертелся этот шалтай-болтай, как его, Петька Рыжов… Спрашиваю, ты чего тут, а он: «Сеньку Вихрова искал». Не он ли и припер тебя?
В самом деле, не Рыжов ли? Такой и глазом не моргнет. Ладно, с ним еще будут счеты.
Но что теперь делать? Куда податься? Ключей от квартиры у него нет. Их увез с собой отец. Ехать в аэропорт бесцельно. Ночью самолетов нет. Лучше всего пойти к тетке и переночевать у нее. А утром Сенька достанет билет и улетит догонять свою группу.
Занятная девчонка
У кассы аэропорта очередь была невелика, а простоял Сенька с час. Только билета ему не дали, мал, сказали, чтобы лететь одному.
С горя присел на скамью. Востроносый дядька в красной тенниске, чем-то похожий на петуха, шумно опустился рядом. У него два грузных чемодана. Не присмотрит ли паренек за его вещичками? Ему нужно разузнать про билеты на челябинский самолет.
— Возьмите мне билет до Белорецка? — взмолился Сенька. — Позарез надо лететь.
Челябинский дядька покосился на Сеньку, словно намереваясь клюнуть, и вдруг, усмехнувшись, засахарил словами:
— А что, ягодка, и возьму. Ты только того, смотри…
Дядька не понравился. Живой петух. Того и гляди закукарекает. Зря с ним связался.
Петух надолго застрял у кассы, и Сенька сидел как на горячих углях. Тут и подсел к нему еще один дядечка. Постарше. Видный, крепкий старикан. Подсел и давай расспрашивать, кто он такой, куда и зачем летит. Пришлось все выложить начистоту. А Петуха все нет. Лучше поставить чемоданы на скамью да пойти его разыскать. Только взялся за них, как налетел сам Петух с милиционером, которого он привел с собою.
— Ты что же, ягодка, за чужие чемоданы… А ну, поставь! Вот он, товарищ милиционер! Сразу видно, из дому сбежал. В Белорецк собрался. А я воробей стреляный, вмиг смекнул: что-то тут нечисто. Видите, и чемоданы ему мои понравились. Разберитесь, пожалуйста!
Дежурный милиционер шагнул к Сеньке, и у того даже челюсти свело. От обиды. Плюнуть бы ему в рожу, Петуху бесхвостому.
Не успел дежурный вымолвить и слова, как вмешался старикан, новый знакомый Сеньки.
— Мальчик со мной летит, не трогайте. И чемоданы хотел лишь на скамью пристроить…
Петух, как крыльями, замахал руками:
— Непостижимо, просто умываю руки.
Молодой милиционер извинился и отошел в сторонку. При этом так зыркнул глазами на Петуха, что тот невольно закрылся ладонями.
Новый знакомый ласково потрепал Сеньку за вихор и взял ему билет.
Вышли на площадку у вокзала и разговорились. Дядьку зовут Бахтиным Назаром Ильичом. Он профессор-геолог и тоже летит в Белорецк. Побродить по горам. Есть у него там знатный человек, охочий до редкого камня. Вместе с ним и пойдут в горы. И Сеньку возьмут с собою, чтобы помочь найти свою группу. Их пути пересекутся. Бахтин знает их Платона Ильича. Вместе маршрут составляли.
Вот оно что, Бахтин! Их Грек говорил о нем. Профессор догонит группу в пути. И Сенька почувствовал себя на седьмом небе. Правда, сам он не знал, что такое седьмое небо и чем оно славится. Так уж говорится, когда тебе хорошо. И все-таки надо бы вычитать где-нибудь про это самое. Он любил выискивать в словарях, что значит незнакомое слово или выражение.
Бахтин оказался занятным и добрым спутником. За дорогу Сенька привык к профессору. Оказывается, он и родился в Белорецке, И жил тут, и учился до седьмого класса. Лишь потом увезли его в Свердловск. Там и среднюю школу кончил, там и диплом защищал, на геофаке. Такой про все знает, и всю землю, наверное, «наскрозь» видит. Ух, и повезло же Сеньке!
Теперь он даже порадовался, что его заперли в подвале. Не случись той беды — не лететь бы ему и с профессором.
В Белорецке Назар Ильич устроился не в гостинице, как предполагал сначала, а у своих знакомых Савиных.
Жили Савины в чистом небольшом домике на берегу Белого озера. Сенька немало подивился, что хозяин дома Корней Ильич вчера прилетел из Уфы как раз по Сенькиному билету.
Ильичи пришлись ему по душе. С ними не пропадешь.
Обед хозяйка собрала на веранде. Отсюда хорошо видны синие горы, синее небо над ними. Здесь чистый горный воздух с пряным привкусом горных трав и цветов. А рядом и блеск тихого озера, и свежая зелень вишен и яблонь в хозяйском саду.
— Зови невесту, — улыбнувшись, сказал жене Корней Ильич, — а то хлопчику с нами, стариками, небось, скучно.
— Злата, Злата! — кликнула хозяйка, открыв дверь в одну из комнат. — Обедать!
На пороге появилась девочка лет тринадцати. Хрупкая, но шустрая, быстроглазая. Не смущаясь, сказала «здравствуйте» и села за стол против Сеньки, который рассматривал ее с любопытством. На ней простое розовое платьице с золотистым пояском. Волосы черные, слегка вьющиеся. Брови густые, круто изогнутые. Все лицо дышит задором, и, кажется, она с трудом сдерживается, чтобы не заговорить. Видать, занятная девчонка!
Разговор за столом не клеился. Хозяин говорил о металлургах, о новой технике на заводах, о людях и их делах. Но Сенька не представлял себе ни этих заводов, которых не видел, ни людей, ни их дел. Он все ждал, когда заговорят про горы, про поиски геологов, про камни. Разговор же об этом не начинался. Тогда он снова стал исподволь приглядываться к внучке хозяина, которая молча все подкладывала ему на тарелку то огурцов с помидорами, то капусту с картошкой, то жареного окуня. Сенька засмущался даже, беспрестанно повторяя, что он уже сыт и больше ничего не хочет.
Покончив с обедом, Корней Ильич и профессор остались на веранде, и хозяйка принесла им кувшин холодного квасу. А Злата с Сенькой спустились в сад, облюбовав себе скамейку против большой цветочной клумбы.
С трудом одолевая неловкость, Сенька стал расспрашивать Злату про Белорецк, про горы, про школу. Девочка говорила без умолку. Чувствовалось, что начитана и много знает. Мать ее работает на заводе, в самом интересном цехе, где выпускают диковинную проволоку. Чуть наклонившись, она тряхнула головой, так что волосы ее упали на лицо. Выбрала волосок и, показывая Сеньке, сказала:
— Видишь, какой тонкий, а их проволока раза в четыре тоньше. Почти не видна на глаз. С микроскопом работают. Один килограмм такой проволоки за границей стоит дороже килограмма золота.
Сенька дивился. Неужели через микроскоп? Поглядеть бы на нее.
— У меня есть несколько волосков, — похвалилась Злата. — Хочешь покажу?
И, сорвавшись с места, полетела домой.
— Гляди-ка! — разжала она ладонь, вернувшись.
В самом деле, едва заметный длинный волосок. Сенька осторожно взял его двумя пальцами и стал разглядывать. Ну и тонок! Почти не виден.