— Такой волосок пропускают через отверстие в станочке, а дырочку без микроскопа не разглядишь. Хочешь — возьми себе.
Посидели немного молча, глядя на горы. Дышалось легко-легко, и ощущение в душе было такое, будто летишь над землей, и ничто тебе не трудно.
Теперь стала расспрашивать Злата. Ей все нужно знать: и как Сенька отстал, и что будет там без него, и какой у них Грек? Разговорился он не сразу, но чем больше говорил, тем веселее становилось обоим.
Строгий ли у них Грек? Не поймешь его — строгий и нестрогий. То шутит без умолку и хохочет вместе с ребятами, а то начнет жать — только держись. Ни двоек, ни колов не жалеет. Влепит, когда и не ждешь.
— Строгий, значит?
— Пусть, строгий. Только с ним интересно. Вроде все время задает тебе задачки. А ты решай, ищи.
— Это как же?
— У него сто способов, и все разные. Помню, пришел на первый урок еще в пятом классе и говорит: «Любой урок будете готовить на пятерку. Других отметок не будет. Либо пятерка, либо ничего. А появится первая пятерка — тогда и другие оценки пойдут». Что ни день — спрашивает одного, другого, третьего. «Нет, — говорит, — далеко до пятерки». Всем достается. Зато знали его географию. Назубок. Потом все-таки вырвали у него пятерку. Весь класс вздохнул. Только легче не стало. А кончилась четверть — ни одной двойки, ни одной тройки. И знаешь, как хочется первому схватить такую пятерку. Самую трудную!
— Были у тебя такие?
— Случалось. Мы его очень любим, Грека. Он знает об этом и за кличку не обижается.
— Мне бы хоть взглянуть на него. Попрошусь у деда. Может, и возьмет с вами?
— Вот бы хорошо, попросись.
— А нашего географа никто не слушает. На уроках у него такой гвалт — себя не слышишь. И в горы не ходит.
— Нет, наш на выдумки горазд.
— Расскажи еще, — попросила Злата.
Упрашивать Сеньку не нужно. Про Грека есть что рассказать. Он тебя сто раз удивит.
— Еще любит он часы с заданием.
— Это как?
— Скажем, час смекалки. Хочешь не хочешь, а придумывай и соображай. У него свои задачи, головоломки, и каждый должен решить, найти ответ, быстро сообразить. А не то — час молчания. Думаешь, легко? Или еще — час философии… А то придумает час вежливости, терпения, логики. Нет, на такой час запросто не придешь. Столько перечитать нужно, столько запомнить!
— И для чего все?
— А чтобы больше знать и уметь.
— Затейник он.
— Голова! Одним словом, Грек!
Злата засмеялась, а Сенька продолжал:
— С ним все время думай, не то засмеют.
— Завидно, что у вас такой географ.
— А вот я подвел его.
— Ничего, догонишь, и все уладится.
— Не в том дело. В походе у нас у каждого свое поручение, свои обязанности. Есть у нас Альда. Пишет, между прочим, как Пушкин. Ей дали дневник вести. А мне — зарисовки делать. Заменить меня некому. И еще мне дали — изучить нефрит. Конечно, все готовились, все изучали. А я больше всех. Тогда как другие больше по яшме, по горному хрусталю и так далее. Нет у них теперь никого по нефриту. Значит, по самому главному, зачем пошли. Видишь, как нехорошо получилось. А догоним их нескоро — дней через пять-семь, сказал профессор.
С веранды донесся голос Корнея Ильича. Он звал их к чаю.
Ямантау
С рассветом тронулись в путь. Над противоположным берегом Белого озера высилась черная гора. Как стог сена. Сенька еще вчера видел: голой отвесной стеной она обрывается в сторону озера. Злата сказала, ее зовут Крутой камень. Говорят, надежная защита города от северных ветров. Сейчас, казалось, она склонилась над озером и никак не разглядит в нем своего отражения. Еще темно.
В километре от Белорецка гора Теплая. У ее подножья течет теплый ключ, и вода в нем не замерзает в самые трескучие морозы. А слева высится гора Малиновая, и на ее склонах уйма дикой малины.
Горное утро чудесно. Небо синее-синее, синее самых синих чернил, с золотистой полоской у горизонта. Гребни гор вроде подсвечены и чуть-чуть лучатся. А внизу темь, как сажа, и ничего не разберешь. Будто висят они в воздухе над непроглядной бездной, и ей ни конца ни краю. Густой воздух с холодинкой, как вода в роднике, и, кажется, от него немножко немеют зубы.
Сначала шли по дороге на Тирлян, затем взяли влево и стали держать путь на Ямантау. Горная тропка узкая, и приходится идти гуськом. Впереди старик-камнерез. За ним профессор и Злата. Замыкающим идет Сенька. У каждого за спиной рюкзак, а в руках небольшая сумка. На поясе фляга. У профессора сумки нет, и в руках у него красивая точеная трость. Сеньке бы походить с такою в горах. Что случись, с нею можно отбиться не то что от собаки, и от волка. У Корнея Ильича на плечевом ремне двустволка. Заядлый охотник, в горы без ружья он не ходит…
Небо заметно светлело, и у ног все громче журчала капризная Нура. Горная речка течет глухим лесом, и в воздухе висит аромат пихты. Над макушками деревьев уже хорошо заметна вершина горы Малиновой, по склону которой пролегает их тропка, то поднимаясь вверх, то вдруг сбегая вниз.
За небольшим поселком тропка стала карабкаться в гору, чтобы пересечь хребет Уварся, за которым течет Инзер, Все это Сенька видел уже из окна самолета, теперь же перед ним открывалась панорама за панорамой, как в калейдоскопе.
На горном перевале он залюбовался солнцем. Оно только-только выбралось из-за маленькой тучки и засверкало во всю силу. Горы сразу преобразились, будто заулыбались.
Спустились к Инзеру! Ну и берега! Нигде таких не увидишь. Река с каменистым руслом совершенно прозрачна, местами она очень бурная, просто ревет, а местами тихая и покорная, что ее не слышно вовсе.
Над речкой показался лесной кордон. Неожиданных гостей здесь приветили радушно. Хозяйки дома не оказалось: ушла в Тирлян навестить дочь. Но старый лесник и без нее азартно угощал чаем с медом, потчевал брынзой, жареным холодным мясом. Сеньке больше всего понравился хлебный квас. Холодный, бражистый, приятно пощипывает язык.
— Пора в дорогу, — сказал профессор. — Режим есть режим.
Обещали зайти на обратном пути с Ямантау.
Лесник охотно проводил гостей через зеленый луг до глухой лесной тропы. Без него ее трудно было бы разыскать. Среди деревьев бесчисленные россыпи каменных глыб. Сгнившая слань, положенная прямо по россыпям, довольно опасна. Требует осторожности. У подножья Ямантау — дремучая тайга.
С подъемом в гору лес начал редеть. Узкая тропка вилась в зарослях густой травы и кустарника. Деревья стали более низкими, изогнутыми, разлапистыми, будто им выкручивали стволы. Трава же, наоборот, все более тянулась ввысь, и из-за нее уже ничего не видно. Из-под ног беспрестанно взлетают тетерки. Птице тут покойно и раздольно, уйма ягод и воды, и нет человека.
Но вот травянистые заросли кончились, и перед глазами диковинная Ямантау, по-башкирски — плохая гора. Каменные россыпи все также преграждают путь, но еще час-другой, и вот она — сама вершина. Ее чуть вытянутая поверхность загромождена глыбами плотного сланца. Камни покрыты сухим лишайником, всюду стелется можжевельник. Местами заметны неглубокие ямы с водой и вокруг них крупные белые анемоны, очень яркие незабудки и сочная зелень.
Сенька невольно поежился, наглухо застегнул ворот. Резкий пронзительный ветер. Злата бросилась к цветам, чтобы собрать букет.
Профессор и старый камнерез неспеша бродили вдоль несколько вытянутой вершины, любовались горами. Загляделся на них и Сенька. Ничего подобного он не видел. Да и не был еще на такой высоте. Подумать только, 1639 метров! Высочайшая вершина Южного Урала. Гребни гор, как гигантские волны каменного моря, идут одни за другими, исчезая в синей дали. Горные склоны в густых лесах. Дремучая тайга! Березовые леса будто пенистыми волнами охватывают зеленые луговины, а хвойные кажутся темными и зубчатыми.
Ниже вершины плывут редкие облака. Одно из них, видимо, более легкое, плывет вровень с вершиной. Сенька с любопытством и с непонятной тревогой глядел на приближающееся облако. Белое густое молоко, оно нахлынуло как-то сразу, и мигом все исчезло. Сеньку будто обдало холодом. Лицо, руки, вся одежда вдруг сделались влажными. Нет, даже мокрыми, хотя никакого дождя не было. Вот так облако! Оно промчалось также быстро, как и появилось. Над головой снова засверкало солнце. Хорошо, что облако небольшое. Можно быстро просохнуть.
— Как, ребята, хорошо облачко? — подтрунивал профессор. — С ним не шути. Может так вымочить, не скоро и согреешься.
— Ничего, перетерпим, — засмеялся в ответ Сенька. — Вот Злата не замерзла бы.
— Я закаленная, ничего не случится.
— А что это за гора? — вытянув руку на запад, спросил профессора Сенька.
— Это диковинная гора, жаль не по маршруту нам, — сказал профессор. — На-ка бинокль, погляди.
Сенька с готовностью прильнул к окулярам бинокля. Лесистые склоны вершины сменялись резкими очертаниями огромных каменных россыпей. Казалось, перед глазами развалины колоссального дворца. Фантастические утесы походили то на голову великана, то на каменного коня или двугорбого верблюда.
— Такое больше нигде не увидишь, — сказал профессор. — Это Большой Шолом. 1425 метров. Красивейшая вершина на хребте Зигальга. Не раз бывал там и такой грандиозной величественной панорамы еще нигде не видел.
Сенька не отрывал от нее глаз. С вершин Зигальги берут начало сотни ручьев, речушек. Их серебристые нити весело поблескивают на солнце. Бывает же такая красота!
— А вот там, — указал профессор правее, — Катав-Ивановск. Небольшой городок в горах. Двести лет назад Салават собирал тут свои первые дружины. В кузницах Катавского завода ковались мечи и копья для восставших казаков и башкир. Теперь это город металла и цемента.
Нестерпимый ветер пробирал до костей, и Сенька видел: у Златы уже не попадает зуб на зуб. Сам он тоже промерз изрядно. Заметив, как продрогли ребята, Ильичи заспешили со спуском.
Передохнуть остановились в березовой куще, на густой зеленой траве. Отсюда тоже видно многое. Справа дымил Белорецк, слева — Тирлян. Прямо перед глазами горы — гряда за грядой.
— А за ними, — сказал профессор, — Челябинск, Троицк, Магнитогорск. Наши первые пятилетки. Романтика и подвиг. Даже не верилось, что можно воздвигнуть такое.
Он стал рассказывать о тех местах. Как жил там, как работал, как на его глазах создавались заводы-гиганты, чудо-города.
Там кипела его молодость, там начиналась его слава. Трудные и радостные времена. Вот стоят заводы, стоят города, а там и твои кирпичи, твои стены, твой металл.
А земля та вся в сказаниях, вся в легендах. Есть там и свой Париж, свой Берлин, Лейпциг, Варна, Кассель, Требия, Варшава… В память о больших событиях в истории нашей родины, в память о победах наших войск называли свои поселки русские солдаты, селившиеся в Зауралье после победоносных зарубежных походов. А поселенцы из центральных губерний или с украинских земель называли свои деревни в честь старых русских городов. Так появились тут селения: Полтава, Харьков, Москва.
— Расскажи им, Назар Ильич, про башню Тамерлана, — подсказал старик-камнерез. — Небось, не слыхали.
— Расскажите, расскажите, — еще более заинтересовался Сенька.
Профессор, оказывается, видел ее не раз. Интересное сооружение. Стоит в степи, неподалеку от здешней Варны. Полуразрушенная древняя башня. Из красного кирпича сложена. Двенадцатигранная пирамида. Вход со стрельчатой аркой. Два окна. Истинное ее происхождение до сих пор не известно. А легенд и сказаний много. В одной из них говорится: молодой киргизский князь полюбил дочь Тамерлана — грозного повелителя громадной державы от Инда до Волги и от Средиземного моря до Китая. Князь похитил любимую девушку и умчал к себе. А во время погони при переправе через реку влюбленные погибли. В честь любимой дочери Тамерлан будто и воздвиг ту башню. Так ли было, нет ли, кто знает! Только во время раскопок были найдены кости женского скелета, кольца и серьги с яхонтами и жемчугами.
За рассказом время летит незаметно.
— А теперь в путь! — заторопился наконец профессор. — Ночуем в Тирляне, а там — на Зюраткуль.
Спускаться все же легче. До лесного кордона путь уже известный, а оттуда они свернут на Тирлян. Шли друг за другом, и цепь по-прежнему замыкал Сенька. Он шел, задумавшись, размышляя о виденном. И старый камнерез, и профессор прожили нелегкую жизнь. Столько видели, столько сделали! Сенька уверен: ему нужно сделать еще больше. Ведь время теперь другое. Легче дерзать, добиваться. Только сумеет ли он сделать такое, чтобы и его потом также слушали ребята, чтобы и ему можно было столько рассказать им.
Кончился крутой спуск, и перед глазами снова стелилась горная степь с редкими кущами берез и пихт. Высоченная трава поглотила путников и под легким ветерком мерно покачивалась над их головами.
Нет, беда случилась не здесь, а далеко за Тирляном, в таких же вот травах.
Горный путь туда был неблизким, трудным. Сеньке все больше раскрывался таинственный мир камня. Яшмы попадались одна лучше другой. Да разве одни яшмы! Его рюкзак сразу отяжелел. От него ныли плечи, болела спина.
Особенно тяжело стало в верховьях Белой, в зарослях иремельской тайги. Приходилось продираться через первозданный замшелый лес, через громады камней, через вязкие болота. Здесь уйма ручьев и ручейков, и какой из них образует русло будущей реки, сказать нелегко. На их пути каменные россыпи. Обточив угловатые останцы, вода пробила себе путь, а местами образовала болотистые куртины. Хлипкие, вязкие, топкие. Скользкие валуны обросли мхом. Лишайники оплели деревья и колючие кустарники, на каждом шагу валуны, коряги, лесные завалы. Ни проехать, ни пройти!
Тучи комаров. Как облепят, не отобьешься. До крови искусали руки, шею, лицо. Вся кожа в волдырях. А на болоте налетели оводы. Жирные, злющие. Жалят и сквозь рубаху. Спасу от них нет вовсе.
Ночевали у пастухов или в небольших горных селениях по пути. А дня через три пробились на Нугуш. Вовсе дикий край. Ни жилья тебе, ни пристанища. Да еще жарища!
Беда и случилась душным палящим днем. Уже с утра солнце было нещадным. Нечем дышать. Фляги быстро опустели. А тут ни тебе речушки, ни родника. Одни горячие камни да сухая истресканная земля. Не пригодилась и саперная лопата. Сколько ни копали — никаких признаков воды. Уже не томила, а жгла жажда. Пить и пить! А пить нечего. Ноги уже не идут. Руки не поднимешь. Губы пересохли и потрескались. Хоть стой, хоть падай! — как говорит старый Корней.
Нет, Ильичи еще крепились. Шутили, подбадривали. Сенька молчал, стиснув зубы. Вытерпеть! Не сдаваться этой нещадной жаре! Только бы не свалиться. А Злата раскисла. Сил у нее нет.
Прилегли отдохнуть.
— Тяжко, доченька? — взял ее за руки дед Корней.
— Дышать нечем.
— На-ка глотни, я сберег немного! — протянул он свою фляжку.
Глотнула раз, еще раз. Сразу заулыбалась.
— На-ка и тебе! — протянул он фляжку Сеньке. — Смочи рот.
— Нет! — отрезал Сенька. — Оставим Злате, а я наравне с вами.
— Ишь ты, рыцарь! — одобрительно сказал Корней Ильич. — За твердость хвалю. А глотнуть все же глотни. Тут всем хватит. Она полная.
— Правда, всем? — и Сенька обрадованно схватил флягу. — Тогда другое дело.
Жадно припал к горлышку и, сделав один за другим два глотка, возвратил фляжку.
По телу будто разлилась живительная сила. Теперь можно и идти…
Горная тропа вдруг круто полезла вверх. Каменистая, скользкая, того и гляди сорвешься. Какая все же мука без воды. Пить бы сейчас и пить! А во рту совершенно сухо. Язык саднит. Больно прикоснуться к зубам.
Наконец взобрались по тропе на кручу. Высота! Глянешь вниз — голова кружится. Зато открылось зеленое море трав. Нет, не море — зеленый океан!
— Гляди, земляника! — радостно воскликнула Злата.