Занимаясь картинкой, мать и рассказала мне свою историю. Сказала, что, хотя в детдоме хорошо заботились о воспитанниках, они всегда были сыты и чисто одеты, и все окончили школу, но она все же тосковала по домашнему теплу, и что было бы ужасно, если бы нам пришлось разлучиться.
— Я бы этого не пережила, если бы тебя у меня не стало, — сказала мать. — Не хочу, чтобы тебе пришлось тосковать по домашнему теплу…
Это тепло грело сейчас мои пятки, проникало в меня с горячим чаем, которым поила меня мать. В тот предвечерний час я чувствовала, что мать принадлежит только мне, что все может стать лучше.
Несколько недель после этого мы жили вдвоем радостно и спокойно: мать купила в городе стиральную машину, мы вместе стирали белье, играли в шашки, смотрели передачи по телевизору…
Мама иногда звала и тетю Альму смотреть телевизор, и хотя старушка сначала отказывалась, мол, такой увеселительный ящик не от бога, а сатанинская выдумка, она все-таки приходила и каждый раз приносила что-нибудь: несколько печений собственной выпечки, маленькую баночку варенья или несколько кусочков сахара для меня. Однажды она даже подарила маме полотенце — длинное и красивое, с красным кружевом на концах.
— Вы молодая, вам оно еще понадобится. Мне-то, верующей старухе, не пристало гоняться за роскошью.
Больше всего тетя Альма любила детские передачи. Особенно нравился ей телемальчик, который после окончания передачи махал детям рукой. «Гляди-ка, до чего вежливый!» — изумлялась старушка каждый раз. Еще нравился ей многосерийный телефильм «Семнадцать мгновений весны», она утверждала, что артист, играющий Штирлица, похож на ее сына. «Как две капли воды!» По-моему, сходства не было, ведь у Штирлица не было таких яблочно-розовых щек, как у Ааго, сына тети Альмы. Конечно, этого я ей не говорила, боялась, что тогда она больше не придет к нам смотреть телепередачу. Когда старушка сидела у нас в комнате и с немного виноватым видом смотрела «увеселительный ящик», мне начинало казаться, что она и есть моя потерявшаяся бабушка.
Наша хорошая жизнь продолжалась недолго. Наступила весна, и тетя Альма перестала приходить к нам, потому что к нам опять стали ходить те мерзкие гости — Волли, Юссь и женщина, работавшая вместе с моей матерью, ее звали «М
Первое сентября, первое сентября
помнят люди все не зря!..
Я увидела, что дети, получавшие вместе со мной в конце августа учебники для первого класса, уже сидят с важным видом по обе стороны от улыбающейся голубоглазой учительницы, перед всеми собравшимися в зале, лицом к ним. Я догадалась, что это и есть мой первый класс. Один стул там стоял пустой и ждал меня, но мне было неловко одной идти туда через битком набитый зал, и я тихонько пристроилась в заднем ряду скамей. Ранец я положила у своих ног на пол. Старшие ученики пропели еще две песни, и затем встала руководительница первого класса и произнесла торжественно:
— А теперь позвольте мне познакомить вас с самыми юными учениками нашей школы. Будьте дружелюбны и внимательны к ним, для первоклассников здесь все ново и незнакомо. А теперь я буду представлять первоклассников по алфавиту. Вармо Аламяэ, пожалуйста, покажись!
Встал веснушчатый мальчик. Его рыжеватые волосы были аккуратно расчесаны на пробор. Он шаркнул ногой так старательно, что по залу прокатился смешок. Учительница пожала ему руку, одна большая девочка протянула ему букетик настурций, а другая сунула в его руки книгу. Тогда, с первого взгляда, Вармо показался мне довольно симпатичным мальчиком.
Так учительница представила еще нескольких первоклассников, пока не сказала, заглянув в список:
— Тийна Киркаль. К сожалению, Тийна еще не пришла…
Я поднялась и побежала было к учительнице, но тут же вспомнила про ранец, оставшийся лежать на полу, побежала обратно и взяла его.
Весь зал разразился смехом. Правда, смех был не злой, не такой, какой мне постоянно приходилось слышать позже, но я чувствовала, что покраснела. Учительница и мне пожала руку, как Вармо, но сказала с укором:
— Запомни, Тийна, теперь ты школьница, а школьники не должны никуда опаздывать!
Большая девочка тоже дала мне цветы и книгу, но при этом прошептала:
— Могла хотя бы причесаться!
Учительница посадила меня рядом с остальными перед всей школой. И я увидела лица множества детей и взрослых, и глаза их всех, казалось, уставились на одну меня. Только тут до меня дошел смысл слов большой девочки, она была, права, я действительно не причесалась перед тем, как идти в школу. Накануне вечером я несколько раз любовалась на себя в зеркало: мои волосы мама расчесала на два ровных хвостика и повязала широкими белыми лентами, купленными в городе. Но очевидно, за ночь ленты развязались и остались дома на подушке… А я утром уже не успела взглянуть на себя в зеркало…
Мы с мамой обе ждали первого сентября, мама взяла по этому поводу даже два свободных дня. В последний день августа мы съездили вдвоем в город на школьную ярмарку и купили целую кучу чудесно пахнущих школьных принадлежностей: пенал, ручку, цветные карандаши, два ластика, несколько десятков тетрадок, спортивный тренировочный костюм, тапочки… От всего этого богатства у меня закружилась голова — никогда в жизни у меня не было такого количества собственных вещей, и вдруг — такое богатство! Да еще две блузки — будничная и праздничная, юбка, школьная шапка, белые гетры! Мне казалось, что все люди на улице смотрели на меня и думали: «Интересно кто эта богатая девочка?»
Мама сказала:
— Начало твоей учебы в школе влетит мне в копеечку! Но ведь это важное дело!
Мы еще пошли к парикмахеру, но там была слишком длинная очередь, и мама передумала. Вместо этого она и купила мне красивые снежно-белые, немного прозрачные ленты для кос и сказала:
— Пожалуй, уже пора отращивать тебе косы. У меня в свое время были самые толстые косы во всем детдоме, когда я причесывалась, в воздухе было полно электричества, и девочки говорили, что у меня не волосы, а целое ржаное поле на голове!
Если бы мать все-таки вернулась домой к утру первого школьного дня, то мне не пришлось бы позориться перед этой большой девочкой и перед всеми. С двумя пышными бантами в косичках я выглядела бы не менее нарядно, чем другие дети. Но накануне вечером, когда мама решила по случаю первого школьного дня испечь пирог, выяснилось, что у нас дома нет ни одного яйца, и поэтому ей пришлось заскочить к «Меэте из хлева». Мука, сахар и масло остались ждать на столе, а я поддерживала огонь в плите, чтобы, когда мать вернется с яйцами, сразу можно было бы сунуть пирог в духовку. Я хотела сделать матери сюрприз и надела школьную форму. Потом все сохшие под плитой дрова кончились. На дворе было темно, и я не осмеливалась выйти в сарай за дровами. Легла на постель и принялась перелистывать свои новенькие школьные книги… и проснулась уже утром. Часов я еще не знала, но догадалась, что пора идти в школу. Школьная форма была уже на мне, только белые колготки я не нашла, пришлось натянуть старые, коричневые. Натянула их так, чтобы дыра, из которой высовывался большой палец, оказалась под ступней, быстро сунула книги в ранец и поспешила в школу. Я не была полностью уверена, что точно помню ту дорогу, по которой мы с мамой ходили недавно в школу получать учебники, но делать было нечего — мать задержалась у «Меэты из хлева», брала яйца взаймы…
Потому-то я и сидела в школьном зале — непричесанная, в мятой школьной форме, и моя хитрость с колготками тоже не удалась — большой палец ноги высовывался из босоножки, и это раздражало меня больше всего. Да, с самого начала я почувствовала, что не такая, как все остальные: беднее, некрасивее и боязливее.
Мать в тот раз явилась домой только вечером, когда я, вернувшись из школы, кое-как заштопала колготки и пыталась выгладить юбку.
— Видишь ли, я вчера там заговорилась, — сказала мать хмуро. — Как было в школе?
— Хорошо, — ответила я, хотя у самой слезы подступали к горлу.
Мать выглядела усталой и некрасивой.
— А теперь будем печь пирог! — сказала мать. — Погоди, кто же так гладит юбку — надо взять сырую тряпочку и через нее гладить!
Раз-два-три — мать намочила кусок марли и через него выгладила юбку. Хлоп-хлоп — она мгновенно обернула бумагой мои книги-учебники. Вскоре дрова были уже и под плитой, и в плите, и тесто для пирога было готово. Вкус пирога был не таким, о каком я мечтала.
* * *
И во втором, и в третьем классе мне тоже не было легче, но почему-то все беды и неприятности первого класса я переживала гораздо болезненнее, особенно то, как меня не хотели принимать в октябрята, и то, как я в первый и единственный раз в жизни подралась…
Незадолго до Октябрьских праздников пионервожатая школы пришла после уроков в наш класс и объявила:
— Если вы будете старательными и будете хорошо учиться, то сможете вскоре вступить в октябрята. Хотите?
— Да-а! — ответили мы хором.
Тогда пионервожатая рассказала нам, что значит быть октябрятами, рассказала, почему Октябрьские праздники отмечают седьмого ноября, и прочла вслух заветы октябрят.
— Завтра познакомлю вас с вашей будущей вожатой октябрят. Ее зовут Марикой, она учится в четвертом классе. У Марики с первого класса в табеле одни пятерки, так что она будет для вас примером в учебе. Вы всем классом вступите в октябрята? — спросила пионервожатая.
— Но учительница, разве и Тийна вступит? — изумилась Тайми, та самая, которой бабушка помогала делать домашние задания.
— Конечно, — сказала пионервожатая. — Почему же Тийна не должна вступать?
— Но ведь она же неаккуратная, не соблюдает чистоту и не старается, как требует закон октябрят! — объявила Тайми.
— Октябрята — богатые дети! — сказал Вармо. — Не какие-то горемыки!
Пионервожатая засмеялась:
— Ты, Вармо, верно, не понял: чтобы стать октябренком, совсем не требуется быть богатым. Богатство вовсе не главное в жизни.
— Я, во всяком случае, в октябрята не вступлю, если Тийна вступит! — крикнул Вармо. — И другие не вступят тоже, — добавил он чуть потише.
Вармо в тот раз что-то натворил и поэтому сидел «в наказание» рядом со мной на передней парте. Я не осмеливалась даже взглянуть в его сторону: чувствовала, как глаза начинало щипать и слезы подступали к горлу. Встать и выйти из класса я тоже не осмелилась, вот и сидела, опустив голову, и глотала слезы.
— Остальные могут идти, а Тийна и Вармо останутся, — сказала пионервожатая. Она была молоденькой, и если бы на ней была школьная форма, ее можно было бы принять просто за ученицу восьмого класса.
— Скажи, Вармо, — спросила пионервожатая тихо, когда мы остались втроем, — ты сам укладываешь вечером в ранец свои школьные вещи?
— Конечно… Ну… мать все-таки проверяет. Иногда смотрит старуха… ну, это бабушка… так мы ее называем.
— И какую еду ты умеешь готовить?
— Я-то? — Вармо засмеялся. — Хлеб умею резать!
— Так… А кто приводит в порядок твою одежду — стирает, гладит? Мама? Бабушка?
— Ну, еще и отец заботится тоже, — сказал Вармо. — Он вчера купил мне новый велосипед, обещал и ролики, если появятся в магазине.
— Вот видишь, о тебе заботится несколько человек! А знаешь ли ты, что Тийна все делает дома сама? Подумал ты об этом? Тийна, скажи, какую работу по дому ты умеешь выполнять?
Я чувствовала, что если произнесу хоть слово — заплачу, поэтому не произносила ни звука.
— Пол мыть умеешь? — спросила вожатая.
Я кивнула.
— А гладить? Готовить еду? Топить печь? Мыть посуду?
— Да тут и нечего уметь, — наконец вымолвила я. — Мыть посуду — ведь это так просто!
— Так что, Вармо, не надо быть столь торопливым в своих решениях — сперва подумай, потом говори! — сказала вожатая.
— А ее мать — пьяница! Во!
— Кто тебе это сказал?
— Все говорят! — Вармо махнул рукой. — И мой отец говорит, что Линда и черта к себе пустит, если придет с бутылкой в кармане!
— И откуда твой отец об этом знает? — допытывалась вожатая.
— Да он сам туда ходит, а потом устраивает дома комфлит!
— Конфликт, — поправила вожатая.
Я испугалась, что теперь она спросит у меня, правда ли это. Но пионервожатая немного помолчала и потом сказала:
— Видишь ли, Вармо, в старину, когда люди были глупее и злее, говорили, что за грехи родителей расплачиваются их дети. Это действительно глупый и несправедливый принцип. В наши дни людей ценят за то, что сами они собой представляют, а не за то — богатые ли их родители, или влиятельные, или… Так что… оставим этот разговор. Можете идти домой. Всего хорошего!
Я возилась с ранцем и ждала, когда Вармо выйдет из класса, мне не хотелось идти в раздевалку вместе с ним.
— Что ты качаешься, голова с похмелья болит, что ли? — спросил Вармо.