Хоть дочь и поцеловала ее, хоть и обрадовалась Елена Трофимовна, однако с языка едва не сорвалось: «Что, в том-то доме неважно покормили?»
И хорошо, что не сорвалось. Не следовало портить радостных минут.
Накормила Елена Трофимовна маму и сама конфету с душистой начинкой попробовала. И печенье взяла, пожевала медленно, оценивая его качество. Ничего, одобрила:
— Сдобное тесто. И пропечено. Из магазина? В какую цену?
Надежда Сергеевна хитровато посмотрела на нее:
— Не покупное.
— Сама, что ль, испекла?
— Не сама, — улыбнулась мама. — Алена.
— Дочка, значит, его? — уточнила бабушка.
— Его, Владимира Ивановича. И моя тоже.
Тут выдержка все-таки изменила Елене Трофимовне:
— Чему улыбаешься? Сына, значит, оставила, а там… дочку завела?
Раньше мама наверняка вспылила бы, а сейчас только бабушкину руку погладила, белую, полную.
— Димку-то! Да разве я оставлю его, шалопутика, губастика! — Она и сына погладила. — А дочка — это разве плохо? Я всегда мечтала о дочери.
Из кухни перебрались в большую комнату, мама села с ногами на диван и Димку рядом усадила.
— Сегодня-то… — помешкав, спросила бабушка, — дома будешь ночевать или…
— Дома, дома, — закивала мама и Димку — пальцем в бок: — Ну, как тут жил?
Димка о рыбалке рассказал, о грозе, что Любчика проводил, что начал учиться ходить на руках, но получается еще плоховато. А потом подумал и сказал о звонке отца: как тот шубу собирался купить ей канадскую, а ему настоящий мотоцикл.
Мама печально усмехнулась:
— Ничего-то не может до сих пор понять. Разные мы, сынок. И в шубе разве счастье…
— В уважении, да? — спросил Димка.
— Именно. А ты молодец. Думать начинаешь.
— Значит, ты его уважаешь… Владимира Ивановича?
— Очень уважаю.
Елена Трофимовна, сидевшая неподалеку на стуле, осторожно спросила:
— А ведь он же… ну, рабочий просто. При железе. Мозоли, поди, на руках. Не заскучаешь?
— С Володей? — удивилась мама. — Заскучать? Да это невозможно! Выдумщик ужасный, фотограф, изобретатель, заводила, каждое лето путешествует с Аленой на байдарке. Нет, мне очень интересно с ними, весело. Не замечаем, как и часы бегут.
— А что же, если он такой веселый, один-то жил? Или разведенный недавно?
— Владимир Иванович не разведенный. Жена его умерла четыре года назад. Привлекательная была женщина. Я фотографии видела умное лицо, глаза просто удивительные. Историю в школе преподавала. А вот болезнь…
Бабушка помолчала и прямо свернула на то, с чего начала:
— Поначалу, дочка, все огнем золотым сияет. Как бы следом за этим не потемнело у вас. Вот поживете, поглядите друг на друга, у горячей плиты похозяйствуете, а там и скажешь — хороший ли. Рабочий, он, конечно, всякий бывает… Только круг интересов больно разный у вас. Об этом подумай.
— Ну, мама, тебе с лекциями выступать, — одобрительно сказала Надежда Сергеевна. — Такая стала подкованная.
— А я, дочка, всегда такая была. Просто не замечала ты меня… Еще звонил Борис Аркадьевич. Привет тебе большой и всякие слова хорошие. В Москве был. Книжек редких привез тебе.
— Спасибо ему, — сказала Надежда Сергеевна.
— На работу ему позвони, поблагодари.
— А ты сказала обо мне?
— Да мне зачем это? Так, два слова. Сама расскажешь… Позвони, дочка, не забудь.
Надежда Сергеевна натянула на коленях платье, пожала плечами:
— Если уж так жаждет меня увидеть — сам и позвонит в редакцию. — И, словно желая прекратить неприятный разговор, сказала Димке: — Алена очень серьезный и положительный человек. Цветы выращивает. Весь палисадник в цветах.
— Я видел, — сказал Димка.
— Мечтает какой-то необыкновенный тюльпан вырастить. На станцию юннатов ходит… Не хочешь познакомиться?
— Она же в седьмой класс перешла.
— Что, думаешь, разный круг интересов? — улыбнулась мама. — Не бойся. Общий язык нашли бы, не сомневаюсь…
В ту ночь Димка спал спокойно, будто помнил, что за стенкой, в соседней комнате, на своей тахте лежит его мама. И снов никаких не снилось. А может, какой-нибудь удивительный сон просто еще не успел прийти к нему.
Разбудила мама Димку рано, поцеловала и, прощаясь, напомнила:
— А с Аленой советую познакомиться. Не пожалеешь. Ты не сможешь выбраться сегодня? Дорога тебе, как опытному разведчику, знакома. Подумай. Мы будем ждать.
Письмо
А Димка-то эти три дня, пока мамы не было, оказывается, ужасно хотел посмотреть, хоть одним глазком взглянуть, как она там? Хорошо ли ей? И каков этот самый Владимир Иванович — слесарь завода, имеющий дело с железками и всякими станками, который так понравился маме, что она решила выйти за него замуж? О семикласснице Алене Димка не думал. Вообще-то можно, конечно, и познакомиться, тем более, что эта Алена теперь маминой дочкой стала. А ему, выходит, сестра? Чепуха какая-то! И без сестры мог бы обойтись!
Но понять, что он так хочет все это увидеть своими глазами, Димка по-настоящему смог только утром, когда мама поцеловала его и сказала: «Мы будем ждать».
«Надо съездить, — решил Димка. — Но ведь мама только к вечеру придет туда… Ну и что, с Аленой поговорю. Цветы посмотреть можно. И какой двор у них там, что в комнатах…»
И такое вдруг нетерпение охватило его — хоть сразу и беги. Но тут Димка вспомнил о письме, сжал губы и сурово подумал: «Пока не напишу письмо — из дома ни шагу!» В самом деле, неудобно, даже смешно — за столько дней не собрался ответить! Марина, может, и на почту уже ходить перестала, обиделась.
Димка рассердился на себя, сел после завтрака за мамин стол, положил рядом чистый лист и выдвинул синий стерженек в трехцветной ручке.
Лист-то положил, ручку приготовил, а что писать? Димка на окно смотрел, на стену с маминой фотографией — стоит, подняла руку с газетой, кому-то улыбается. Маме легко: подумает пять минут и на машинке — цок-док!
Наконец сверху на листе Димка вывел:
«Я давно собирался написать тебе, но у меня никак не получалось. Ты о море замечательно написала. А мне о чем? Как в грозу рыбу ловил? Хотел написать про грозу, а сейчас не хочется. Я теперь про людей думаю. Трудно их понять. У меня отец, который родной, — хороший человек, только несчастный. Мне жаль его, а почему он несчастный, я еще не понял. И бабушка. Я привык, что она вареники подает и вообще на кухне. А бабушка замечательный человек. Она иногда плачет. Из-за мамы. Я жалею бабушку, но еще сильнее жалко маму. И мама нас жалеет, но больше всего она хотела найти такого человека, чтобы могла его уважать. И любить тоже. И вообще я теперь думаю: может, это самое главное — найти такого человека? А как ты считаешь? Любчик сейчас тоже на море. Если увидишь на сёрфинге худенького мальчишку, это он и будет. Жуть какой упрямый. В три дня доску оседлает! И я, может, поплыл бы, даже на мотоцикле, но я же далеко от моря. Сейчас я еду к тому «волшебнику». Посмотрю, что за человек, раз мама его нашла.
Если в письме заметишь ошибки, или запятых не хватает, или лишние, то не посмеивайся. Ведь знаешь мою отметку по русскому. Вот и все. Может, не так чего написал? Может, про рыбалку надо было? Ты напиши, про что писать. Я в следующий раз напишу, что надо. Дмитрий Шустров».
Димка перечитал письмо, вычеркнул пять запятых, показавшихся ему лишними, и подумал, что, возможно, Марине и понравится письмо. Не такое оно и глупое.
Димка сложил исписанный с двух сторон лист бумаги, заклеил конверт и четко написал адрес. А фамилию подчеркнул красными чернилами, чтоб долго не искали письма, когда Марина придет за ним.
А потом взглянул Димка на часы и удивился — больше часа просидел! А на уроке сорок пять минут едва высидишь.
Теперь предстояло щекотливое дело — сказать бабушке, что он собирается на Топольную улицу. А совсем не говорить нельзя: вдруг засидится поздно, и мама захочет, чтобы остался там ночевать? А телефона у них нет.
Помыкался Димка, возле бабушки постоял, зеленое перышко лука съел, кота поводил на задних лапах. А сказать все не решался.
И вдруг бабушка поглядела на него и, как бывало в минуты особой жалости, притянула лохматую голову внука к своей груди:
— Да сходи, Димочка, сходи. Чего ж маяться. Вижу: хочешь пойти.
Он обрадовался, но тут же спросил:
— А ты… одна останешься?
— Отчего ж одна! С Дымочком. По хозяйству управимся, отдохнем. А ты иди. Поздно будет, и заночуй там. При маме-то кто тебя обидит! Вот покормлю, и отправляйся. Поглядишь, потом и мне обскажешь.
Легко стало у Димки на душе. Ну и бабушка: все понимает!
Алена
Отправился Димка во втором часу. Когда проходил мимо дома Марины, то на балкон их посмотрел. Напротив, у входа в почтовое отделение, висел синий ящик. Димка оглядел его, поднял над прорезью козырек и опустил письмо. Козырек на место надвинул: вдруг, как в ту субботу, гроза налетит? Письмо намокнуть может, и адреса не разберут. Куда станут посылать? Нет, надо все как следует делать.
Знакомая дорога на этот раз не показалась далекой. Соскочил с подножки, переулком прошел — мимо крылечек и широких ворот гаражей, мимо зеленой сетки, за которой, разинув клыкастую пасть, бесновалась собака.
Впереди — коричневый особняк с крепким забором и высокой крышей… Это уже Топольная! Еще минута и… надо же! Димка вновь увидел рыжего, как огонь, парнишку. Ехал тот на велосипеде.
И рыжий заметил новенького, узнал. Затормозил, соскочил с седла и подозрительно спросил:
— Чего шныряешь? Своровать хочешь?
Хотелось сказануть Димке! Но улица не своя. Смотри и оглядывайся.
— Я вас тогда еще приметил. Выслеживаете?
— Тебе чего надо? — не стерпел Димка.
Его крепкие кулаки и решительный вид подействовали на рыжего. Оттолкнулся ногой с засученной штаниной и поехал. Как раз к особняку с высокой крышей. Но все же на ходу крикнул:
— Чего у кого пропадет — будем знать!
Укатил рыжий, а Димка подошел к серому дому за проволочной оградой.
У Димки хватило смелости показать кулак рыжему придурку, а вот открыть калитку с огромным почтовым ящиком — на это непросто было решиться.
«Пройдусь немного, — подумал Димка. — Чего это я — девчонки испугался? Ведь только Алена дома, наверно. Смешно! За сиренью лазал, драться не боюсь, а сейчас… Любчик — и то не стал бы трусить. Все! Пойду и открою! Подумаешь! К матери своей иду!»
Он повернул обратно и, когда поравнялся с оградой, увидел рослую, повыше себя девчонку, босую, в красном, коротком платьице. Она стояла у водосточной трубы и кружкой набирала из большого бака в зеленое ведро воду.
И опять Димку покинула решимость. Это и есть, наверно, Алена. Он замедлил шаг, и девчонка с любопытством оглядела его. Димка совсем смутился. А она положила на воду кружку и подошла к ограде:
— Мальчик, ты не Дима?
— Ну… Дима, — хмуро ответил он.
— А почему не заходишь?
— Я же иду! — дернул плечом Димка и направился к калитке.
Она открыла калитку и оглядела его с еще большим любопытством.
— Интересно… — протянула она. — А я Алена.
— Знаю, — буркнул Димка. Потом посмотрел на цветы, на малинник у изгороди, на деревья, на сам дом, показавшийся вблизи более внушительным и высоким. Спросил: — Здесь и живете, значит?
— Не нравится? — Алена подняла длинные, почти прямые брови: кажется, такой вопрос ее задел.
— Почему не нравится? Просто спросил. Нельзя, что ли, спросить?
— А ты бука, — примирительно улыбнулась Алена.
— А сама! — чуть снизу взглянул на нее Димка. — Что тебе «интересно»? Я — уссурийский тигр, да? Дикобраз с колючками?
Димка сам удивился — что это его понесло! Еще и про кенгуру из Австралии хотел вспомнить.
— Ты не дикобраз с колючками, — засмеялась Алена. — Ты — ёршик. У ёршика тоже колючки, но поменьше. А «интересно» потому сказала, что мне в самом деле интересно. Ты же мне… ну, родня, что ли. Брат. А я тебе — сестра. Старшая сестра.
— Я должен, значит, тебя слушаться?
— Как хочешь, — улыбнулась Алена. — Если мне что-то дельное говорят, я слушаюсь. Только спасибо говорю. И тебе скажу. Если будет за что, — добавила она.
Димка не знал, что возразить. Вроде, нормальные отношения.
— Так что, заключаем мир? — спросила Алена.
— Давай.
Она протянула руку, и Димка почувствовал: рука у Алены твердая, сильная.
— Что тебе показать? Цветы покажу.
Босыми загорелыми ногами Алена привычно ступала по траве, между кустов. На ходу подняла упавший стебель с цветком, в нескольких местах вырвала сорную траву. Объясняла, какие это цветы, когда сажала, сколько времени будут цвести.
— А зачем так много цветов? — спросил Димка.
— Разве плохо? — удивилась она. — Ведь красиво? Скажи: нравится тебе?
— Ну, красиво, — вынужден был признаться Димка.
— Не ну, а красиво! — сказала Алена. — Зачем опять колючки выставил! В дом хочешь зайти?
На крыльце у порога Алена ополоснула в ведре измазанную землей ногу и стала вытирать ее тряпкой. Димка посмотрел за дверь, на блестящие, крашеные половицы.
— И ты сними тапочки. Видишь, какой чистый пол. Втроем мыли.
— Втроем? — переспросил Димка.
— Да, и тетя Надя мыла.
— Моя мама?
— Удивился? — Алена весело наморщила нос. — Сама захотела. Папа говорил, что без нее управимся, а тетя Надя и слушать не стала. Схватила тряпку, — и давай мыть! На веранде вымыла, в спальне. Папа рассердился, хотел отнять тряпку, а тетя Надя — скорей во двор и за кадушку спряталась. Папа побежал туда, а тетя Надя водой его облила. Мы так смеялись!
Димка посмотрел на оживленное лицо Алены и нахмурился..
— Ты снова обиделся? — Алена взяла его за плечи и затормошила: — Дима, Дима! За маму обиделся?
— Ничего не обиделся.
— Не обманывай! Я вижу. — Алена вытерла тряпкой другую ногу и сказала: — А думаешь, мне не обидно было? Хочешь, признаюсь: когда папа познакомился с тетей Надей, я плакала. И жить не хотелось.
— Почему? — спросил Димка.
— Думала: он совсем меня забудет. Только и говорил о тете Наде, будто лучше, чем она, на свете никого нет. Сказала бы тетя Надя: достань солнышко — он бы полез доставать. — Алена вдруг улыбнулась и добавила: — А теперь и я бы полезла вместе с ним. Тетя Надя — замечательная. Мы подружились. Дочкой меня называет. Я иногда смотрю на нее и даже плакать хочется — так мне хорошо. И тете Наде у нас хорошо. Вот! А ты обиделся… Идем, покажу комнаты.
Димка снял тапочки и ступил босыми ногами на прохладные, гладкие половицы.
Первое, что его поразило — портрет. Очень большой, как развернутый газетный лист. С портрета на Димку смотрела мама. Его мама. Смотрела и улыбалась, держа у лица садовые ромашки.
— Узнал? — нетерпеливо и радостно посматривая на гостя, спросила Алена. — Хороший снимок папа сделал. А ромашки я посоветовала взять. Правда, оживляют фотографию?
Наверно, оживляют… Но Димка не думал об этом. Глядел на мамино лицо, в ее счастливые глаза, и невольно ревнивое чувство поднималось в нем: это она им улыбается, Сомову и Алене, здесь, в этом доме. Но окрепнуть возникшему в его душе ревнивому чувству и разрастись, как сорняку на грядке, вдруг помешал… стол. Этот стол, похожий на тумбу, квадратный, возвышавшийся посреди комнаты, не заметить было нельзя. А самое интересное: из дырки в столе росло дерево, упираясь ветками в потолок. Листьев на ветках не было: на одной висела люстра, на другой — клетка с желтой птичкой, на третьей — два разноцветных надувных шара.
— Это не все! — сдерживая смех, сказала Алена. — Папа с работы придет — еще кое-что покажет.
Во второй комнате стоял чуть ли не в половину стены громадный аквариум. Димка не поверил, когда Алена сказала — сорок ведер воды входит. И каких только рыб не было там! Стаями плавали. Красные, голубые, полосатые, черные с вытаращенными глазами.
— Это черные телескопы? — спросил Димка.