«Я предлагаю эксперимент»
— Я предлагаю эксперимент! — сказал Ледогоров.
— Ну, — вымолвил Карнаух.
— Собираем все головы и ставим в Доме игрушки.
— Ну, ну, — подстегнул Карнаух.
— Столкнём кукол с божками и выявим связь!
— Ну, ну, ну, — с сомнением сказал Карнаух. — В последних налётах головы не замечены.
— Надо убедиться!
Капитан подошёл к стене и мрачно застыл перед картой района. Флажков значительно прибавилось.
— Может, устроить засады в домах? — произнёс он с сомнением.
Ледогоров молчал.
Распахнулась дверь, и тяжёлой поступью вошёл майор Ревунов. За ним появился полковник с поступью лёгкой, но с фамилией достаточно веской.
— Что, соколы, — молвил полковник Чугун. — Шалопая поймать не можете, жила тонка?
— Это не шалопай, товарищ полковник, — осмелился возразить Карнаух.
— Опыта маловато, — пробовал защитить майор Ревунов.
— Так выдай им свой! — грянул полковник.
— А голос?
— Голос молчит, — сказал капитан.
— Я предлагаю эксперимент! — отчаянно выкрикнул лейтенант.
В Матвеевских переулках
Грустно, грустно стало в Матвеевских переулках. Как не таи, а быстро стало известно, что бродит опасный здесь человек, тайком проникает в квартиры, уродует кукол, игрушки.
Осторожно прошлись по домам серьёзные люди, предупредили, чтобы смотрели в оба. Ни слесарей, ни сантехников, ни агентов госстраха не пускать просто так, спрашивать документы. Окна и форточки закрывать, а ещё лучше прятать на ночь кукол, машинки, кораблики и самолёты.
Да что же это творится такое? Кому помешали игрушки? Самый закоренелый преступник, разве он не был розовощёким ребёнком, не строил в песочнице дом, не пускал кораблик по лужам?
Мамы тревожно беседовали по телефону, папы сердито утыкались в газету, а дети каждое утро пересчитывали своих питомцев. Вот заводная собака, вот плюшевый мишка, вот резиновый попугай. И, конечно, были уверены, что охотился за игрушками не человек, а, злодей из страшной сказки. И верили, что, как во всякой сказке, на чудище скоро найдётся управа.
Мисюсь и щеглы
Мисюсь ко всему относилась спокойно. В голове её было пусто, а пустота очень спокойная, уверенная в себе вещь. Не очень-то нравилось кукле путешествовать в тёмном портфеле, но и тут она не возражала, а предавалась раздумьям.
Мысли её были маленькие и простые. «Наши лучше, — думала, например, она, — наши кушают кашу». Ещё она размышляла так: «Катя катает куклу. Красивая Катя».
Катя редко оставляла Мисюсь одну. Например, если бегала в магазин.
— Я скоро вернусь, — говорила она, — никуда не ходи.
Оставшись одна, Мисюсь принималась за любимое дело всех кукол: смотреть в окно и считать птичек.
— Раз, раз, — говорила она, — снова раз. — Другой счёт был ей просто не под силу.
— Раз, раз… — На форточку уселись два серых щегла.
Это были известные нам Ванька и Встанька, покинувшие квартиру лейтенанта. Они зацокали на своём щеглином наречии, с недовольством поглядывая на Мисюсь.
— Все куклы — дуры, — заметил Ванька.
— Голову оторвут, будет знать, — прибавил Встанька.
— И зачем приставили? — Ванька щипнул свою яркую грудку. — Охрану ей подавай!
— Приказ, — сказал Встанька и тоже щипнул.
— Приказ есть приказ, — согласился Ванька.
Чей приказ и как могли щеглы охранять куклу, оставалось пока неясным. Мисюсь же оба щегла понравились. Она похлопала глазками и сказала удовлетворённо:
— Наши.
Старик Дубосеков и Катя
Старик Дубосеков писал: «Как часто бывает, что дети лучше своих родителей. И может, скрывается среди них подлинный Дон Кихот, истинный граф Монте-Кристо, но только немногим дано разглядеть в начинающем ребёнке будущего героя».
Потрещав и побрызгав пером, Дубосеков отодвигал занавеску и поглядывал, не идёт ли Катя. Давно хотелось сказать ей словечко, что-нибудь подарить, но мешала гордость. Ещё подумают Звонарёвы, что сдался упрямый старик.
«До чего же я гордый, — думал он с грустью. — Гордость — фамильная наша черта».
Но вот показалась Катя, и не выдержал старик Дубосеков. Само собой распахнулось окошко, и семейная гордость, птичкой порхнув, уселась на плечо ученицы четвёртого класса.
— Ты, что ли, ночью на рояле играла? — сердито спросил Дубосеков.
— Не я, — ответила Катя.
— Играй, играй, — сердито сказал Дубосеков. — Я даже люблю, когда ночью играют. Я даже в газету писал, чтобы ночью играли.
— Спасибо, дедушка, — ответила Катя. — Я знала, какой вы добрый.
— Я добрый! — воодушевился старик. — Я на подарки не жадный, я даже могу подарить… — Он повернулся к своим свистулькам, но, увы, ни единой свистульки не осталось после нападения на квартиру, лишь Дунькин божок солидно поблёскивал в углу.
— Бери ценную вещь! — с отчаянием крикнул старик Дубосеков и схватил статуэтку.
Напрасно отнекивалась Катя, старик вручил ей божка. Тайком пронесла его Катя в комнату и спрятала в шкафчик, подозревая, что ни папа, ни мама подарков таких не поймут.
Так или эдак, но голова снова поселилась в Катиной комнате, правда, на месте не столь уж видном, как раньше.
Профессор Драгосмыслов в своём кабинете
Да что там шкафчик какой-то скромной школьницы! Шкафчик хоть и с резьбой на дверках, но цвета бурого, непонятного, со ржавой петлёй и отбитой ножкой, которую заменял деревянный кубик с замызганной буквой «у». В таких ли шкафчиках жить голове? Давайте лучше посетим кабинет профессора Драгосмыслова, большую светлую комнату со множеством самых разнообразных шкафов, от маленьких до огромных. Подойдём к одному, достанем затейливый ключик, вставим в замочную скважину, повернём три раза налево, два раза направо, произнесём слово: «Тюк!» — и…
Нет, неприлично и даже опасно входить в кабинеты без спросу и ключиком открывать чужие шкафы. Пускай уж сам Артабальд Поликанович Драгосмыслов покажет нам, что прячется в его недоступном шкафу.
Профессор Драгосмыслов открывает свой шкаф
Профессор Артабальд Поликанович Драгосмыслов достал из кармана затейливый ключик, вставил в замочную скважину, повернул три раза налево, два раза направо, произнёс громко: «Тюк!» — и дверца сразу же распахнулась.
В обитой лиловой материей нише на подставке из белого мрамора красовалась известная нам голова. И какая! Не изделие ловкого кустаря, не продукция резвой артели, не поделка из глины, наспех облитой глазурью третьего сорта. Это была голова истинная, настоящая. Фарфоровая голова!
Когда-то, ещё в дни молодости профессор привёз её из дальней поездки. С тех пор он с нею не расставался. Он любил на неё смотреть, вступать с нею в беседу. Ей он поверял свои мысли, сомнения и даже, даже…
Нет, неприлично шушукаться за углом о вещах столь важных. Пускай уж об этом поведает сам Артабальд Поликанович Драгосмыслов.
Профессор Драгосмыслов поведает сам
— Тебе, тебе поверял я научные планы! — сказал Драгосмыслов, обращаясь к божку.
И это правда. Ни ближайшим сотрудникам, ни отдалённым начальникам, а фарфоровой голове раскрывал он свои грандиозные планы. И только потом, проверив множество раз, сотни раз отмерив, но ещё не отрезав, профессор передавал свою мысль в надёжные руки всего коллектива.
Пускай те и режут.
— Ну что, кумир восходящего солнца, — спросил профессор, — втянет гужок?
«Кумир» смотрел на профессора сонными глазками, вежливо улыбался и обещал удачу. Профессор захлопнул шкаф и вызвал к себе Звонарёва.
— Пора рисковать, Илья! Закраим на полквартона!
— Не втянет гужок, — стоял на своём учёный.
— Загужим.
— А вдруг потревожим кукаретные гущи?
— Не узнаю я тебя, Илья! — воскликнул профессор. — Риск — благородное дело, мы не можем ждать милостей от природы!
— Так-то оно так… — пробормотал Звонарёв. — У нас и сейчас сильный гуж.
— А результат? Нет, нет, давай пол-квартона!
— Не втянет гужок, — упрямо сказал Звонарёв.
— А кроме того, — Драгосмыслов показал глазами наверх, — там ждут. К круглой дате.
Илья Звонарёв вздохнул:
— Бейте меня, Артабальд Поликанович, гнать не могу. Гужок не сгужует.
— Так доведи! — яростно закричал профессор. — Вставь лишний пупырыш! Долго мы будет ждать милостей от природы?
Понимая, что, дожидаясь милостей от природы, можно запросто впасть в немилость, опытный кукаретник снова вздохнул.
— Иди, — коротко приказал Драгосмыслов.
Оставшись один, профессор принялся расхаживать по кабинету. Иногда он останавливался и восклицал:
— Всего полквартона! Нет, надо взять на себя…
Но брать на себя не хотелось, и Драгосмыслов высказывал новую мысль:
— Уговорить, уломать, поставить перед упрямым фактом! Довести этот треклятый гужок!
Гужок
Гужок, что за странное слово, что за таинственный механизм? Пора, наконец, задуматься, вникнуть и покумекать. Бесполезно искать в словарях и тяжёлых справочниках. Но если заглянуть в обширный и совершенно секретный труд профессора Драгосмыслова, то на странице тысяча триста первой можно найти кое-какие сведения о гужке: «Гужок обладает колёсиком и двумя рожками. В случае отсутствия одного рожка в колёсико добавляют пупырыш, настроенный на кукаретные гущи. Блестящий ободок пупырыша обладает способностью вытянуть из кукаретной гущи так называемый хвостик, что и позволяет гужку втянуть всё кукаретное тулово. Остальное не представляет трудности для опытного кукаретника. Если на тулове имеется бантик, значит, кукаретная весь сохранила свой коблик, если же бантик растрыскан, снова гужуйте гужок, чтобы гуж достиг нужных квартонов».
Что ж, как говорится, и ежу понятно. А если кому-то не очень, отчаиваться не стоит. Мало ли на свете непонятных вещей!
Ночной звонок
Ночью зазвонил телефон. Ледогоров схватил трубку.
— Это ты, лейтенант? — сказал хриплый голос.
— Я, — с удивлением ответствовал Ледогоров.
— Слышь, брось это всё, — сказал хриплый. — И начальству скажи. Не лезьте куда не надо.
— Кто это говорит? — спросил Ледогоров.
— Голос! — Хриплый захохотал. — Бери завтра отпуск, к морю кати, не мешай хорошему делу.
— Какому делу? — спросил Ледогоров, стараясь продлить разговор.
— Сказал, хорошему. Тебе не понять, не тому учили. Так и передай, голос предупредил, повторять не будет.
Раздались короткие гудки. Ледогоров положил трубку на стол и быстро оделся. Уж он-то знал, как выяснить, откуда звонили.
Ледогоров выбежал к автомату и набрал нужный номер. Не спят серьёзные люди! Через минуту-другую Ледогорову продиктовали цифры. Каково же было его удивление, когда они сложились в номер собственного телефона.
— Выходит, я сам себе позвонил?! — с возмущением выкрикнул Ледогоров. Но на том конце провода ничем помочь не могли и подтвердили, что неизвестный звонил Ледогорову с его же собственного аппарата.
В полном недоумении вернулся домой лейтенант. «Свистулька, что ли, это со мной говорит?» — подумал он. Взял с полки птичку-свистульку и дунул в неё что было сил. «Не то!» — взвизгнула птичка.
Утреннее письмо
Утром кандидат наук Илья Ларионович Звонарёв извлёк из письменного ящика обыкновенный конверт. Однако письмо в нём было не очень обыкновенное. В письме говорилось:
«Что за чушь? — подумал Илья Ларионович Звонарёв. — С другой стороны, откуда им известны секретнейшие дела отдела?»
Вечерняя записка
Вернувшись с работы, усталый учёный получил новый конверт с совсем короткой запиской:
«Что такое «уб»? — соображал кандидат наук. — Убыток? Или тут открыто намекается на убийство?»
Во всяком случае, о неуместных шутках следовало поставить в известность профессора Драгосмыслова.
Профессор не удивлён
— Я вовсе не удивлён, — печально сказал Драгосмыслов. — Как будто не знаешь Стократьева, Дулиса и эту толстушку Творожную. Они надо всем смеются. Не верят, не верят! Завистники. А кроме того, их круглики под угрозой. Ведь если отдел не успеет к дате, у нас отнимут белый флажок.
— Печально, печально, — пробормотал Звонарёв.
— Не бойся Дулиса, бойся Творожную. За белый флажок она может пойти на куртаж.
— Скорбно, — вымолвил Звонарёв.
— Так что подумай, Илья. Есть ещё дни. А что? — Профессор потёр ладошки. — Всего полквартона! Бери на себя, дерзай! В твои лета я не ждал милостей от природы!
— Да я и не жду, — уныло проговорил Звонарёв.
— Вот и не жди! Дожми к круглой куте… то есть, как её, дате! Надо докушать кашу!
На том и кончился разговор.
«Полквартона! — сердито говорил себе Звонарёв. — Совсем пустячок. Чтобы дать ещё полквартона, во всём городе придётся выключить свет». И что-то тревожило, сильно тревожило Звонарёва.
«Кто его знает, что там у них», — думал он, поглядывая с опаской на небо.
Совещание
Пока одни люди стремились проникнуть в небесные дали, другие ходили по земле. Забот на земле всё-таки больше, и особенно там, где среди привычного и понятного творятся совсем непонятные вещи.
— Непонятно! — Полковник Чугун грохнул ладонью об стол и открыл совещание.
Ещё раньше закрыли дверь и украсили её табличкой «Совещание». Правда, как только полковник грохнул ладонью, табличка слетела и ловко скользнула под стол секретарши. Но ни майор Ревунов, ни капитан Карнаух, ни лейтенант Ледогоров об этом не знали, а секретарша решила не замечать.
— Жила тонка? — зловеще спросил полковник, не подозревая, что совещание как бы отменено его тяжёлой ладонью.
— Что волнует меня? — начал майор Ревунов…
При этих словах табличка насторожилась. Майора она смертельно боялась. Это он, майор Ревунов, беспрестанно вешал её на гвоздь и не давал ни сна, ни покоя.
— Меня волнует… — внезапно майор привстал и кинулся в дверь.
— Так и знал, — пробормотал он, распахнув её настежь.
Табличка была разыскана и водворена на место. Теперь уж майор говорил спокойней.
— Голос волнует меня. Этак, пожалуй, заговорит, как товарищ полковник, даст указания.