— Что ж ты так долго не приходила к нам, Маричка? — спрашивает дедушка, глядя на нее улыбчиво.
— Да не в чем! У нас с мамой один платок…
— Ото беда. А вы разрежьте его на две половины! — шутливо предлагает он.
И разрезали б. Да вдвое он теплее, как кожух!
Маричка разговаривает с дедушкой, а сама неотступно следит глазами за Мишкой. Он будто и не рад, что она пришла. Смотрит хмуро, сердито. Обида горячим клубком подкатывает к горлу. А она ему подарок принесла! Вышила на белом полотне портрет Олексы Довбуша. В одной руке у него пистоль, в другой — цветок с красной серединкой, с разноцветными лепестками. Может, тот легинь и не похож на Олексу: мама перерисовала его с другой вышивки. Зато цветок как живой! Маричка сама узор придумала. Для Мишки. Может, он принесет ему счастье. Маричка и так счастливая. У нее есть мама…
Но как отдать подарок, если Мишка не разговаривает с ней? Отворачивается. А может, лучше уйти домой? Но уходить Маричке не хочется. Сперва она покажет вышивку дедушке.
— Глядите, дедо… Вот… Сидела, сидела и вышила… — Она, смущаясь, расстелила вышивку на столе.
— А ну, Мишко, придвинь лампу поближе. Огов, так это ж Олекса Довбуш с волшебным цветком! Глянь! И пистоль у него волшебный! А глаза у легиня и строгие и добрые!
— Йой, божечки! Вы узнали его, дедо? Узнали? Он похож на Олексу?
— Как две капли воды! Кто увидит этот цветок, и пистоль, и этого славного, сильного легиня, тот сразу догадается, что это Олекса.
Лучшей похвалы Маричка и не желала.
— Это я для Мишки… Пусть на стенку повесит… Для счастья…
Мишка опустил голову, покраснел. Но по его улыбке было видно: рад он такому подарку.
— На стенку, говоришь, повесить? Да если жандары увидят, глаза у них лопнут от злости! — засмеялся дедушка. — Легенда про цветок и про Олексу знаешь где у них сидит? Вот тут! — Он показал рукой на горло. — Говорят, недавно в Мукачеве на базаре рассказывал про Довбуша и его пистоль один слепой старик. Весь базар притих, слушая его. Так жандары схватили слепого и… расстреляли. Знают они добре, что слова те на боротьбу людей кличут…
— Йой… А я еще и имя Довбуша хотела вышить, да вот буквов не знаю.
— А не научить ли мне вас грамоте немножко? — неожиданно спросил дедушка.
— Божечки! А вы знаете грамоту? — спросила Маричка, широко раскрыв свои большие синие глаза.
— Малость знаю…
— Вы в школу ходили, дедо?
— Да какая там школа! — махнул рукой старик. — Русский человек Петров читать и писать меня научил! — с гордостью добавил он.
— Это тот Петров, с которым вы против царя шли? — Мишка тут же забыл про ужин, уставился на дедушку.
Ой как он любил слушать его рассказы про революцию! С годами эти рассказы звучали для мальчика по-иному. Каждый раз он открывал в них что-то для себя новое.
Но на этот раз у дедушки было другое намерение. Он достал из-за иконы несколько листков пожелтевшей бумаги, нашел в коробке, среди пуговиц, огрызок карандаша и написал крупными буквами: «ДОВБУШ».
— Вот так. Это, значит, слово я написал. Довбуш, значит. Первая буква свое имя имеет, «Д». Вторая, как бублик, — то «О»… И так каждая имя имеет…
Маричка слушала дедушку, чуть дыша. Так вот они какие, «черные жучки»! Каждый значок-жучок имя свое имеет. И если всех их сложить, слово получается!
— Йой, божечки, дедо! И я… и я тоже… смогу читать слова? — волновалась девочка.
— Научишься, дочка. У Юрка книжки попросим и будем вместе читать.
Долго в этот вечер Маричка сидела у дедушки. Высунув кончик языка, она старательно выводила на клочке бумаги слово «ДОВБУШ». Правда, буквы у Мишки получаются ровнее и быстрее: он запомнил их название. Может быть, потому что он волнуется меньше. А у Марички от волнения дрожат руки.
— Спасибо вам, дедо… За то, что «жучков» разгадывать научили, — сказала на прощание Маричка.
— Это тебе спасибо, дочко. Порадовала ты нас своей вышивкой. Вот бы партизанам ее подарить! Бьют они песыголовцев фашицких, как когда-то бил Олекса панов поганых. Скоро уже Красная Армия придет им на подмогу. И расцветет тогда наша жизнь, как полонины весною!..
Когда Маричка собралась уходить, Мишка тоже накинул на плечи кожушок. Он молча вышел следом за девочкой: не напугал бы ее кто.
Маричка шла впереди, подпрыгивая. На ходу лепила снежки, подбрасывала вверх. В лунном свете они казались ей серебряными мячиками. Девочка смеялась. Ее все радовало: и запахи весенней влаги и отсырелой хвои, и посвист ветра в густых ветвях сосен. После болезни девочки Мишка впервые услышал ее смех. Мальчику было легко, словно он вернул ей веселость. А еще он радовался тому, что они вместе с Маричкой грамоте учились.
«Как Палий и Анця, — подумал он. — Только не пришлось пану учителю приехать за ней».
До сих пор Мишка не может без сожаления вспоминать о том, что поведала ему Анця. Когда он станет взрослым, то непременно приедет за Маричкой на тройке гнедых. И всегда будет вспоминать Палия и Анцю. Сказать об этом Маричке?
Когда они подошли до ее хаты, Мишка начал сбивчиво:
— Послушай, Маричка… Вот вырасту, прискачу к тебе на тройке гнедых… Палий за Анцей хотел приехать…
— Божечки! Пан учитель… — Маричка враз преобразилась, задумалась. Она будто наяву представила учителя, мчавшегося на тройке к своей Анце. Но Ягнус и жандармы перехватили ему дорогу.
— Анця ждала Палия? — спросила наконец девочка.
— Айно! Как еще ждала!
— И я тебя буду ждать! — сказала и скрылась за воротами.
Во дворе Маричкиной хаты звенела капель, тонко, нежно…
…На второй день Маричка писала знакомые буквы и на снегу, и угольком на земляном полу, на подоконниках. Пусть теперь Елонка дерет нос сколько ей угодно! Маричка тоже уже знает тайну «черных жучков».
«Хочу быть, как мой нянё!»
Юрко и сам не заметил, как очутился у реки. Он долго смотрел, как плывут, догоняя друг друга, льдины. «Скоро можно будет ловить форель», — подумал он. Юрко всегда в эту пору рыбачил с отцом. Может быть, потому он и пришел сейчас к Латорице. Его привела сюда тоска по отцу.
В селе говорили, что Дмитрикового нянька гонведы забили плетьми. Юрко не находил себе места. От отца не было никаких вестей. «Жив ли он? А может, убежал?» — тешил себя мыслью мальчик. Когда за отцом пришли жандармы, он успел шепнуть сыну: «Не плачь, сынок. Убегу я от них. Пригодился же я фашисту с таким зобом. Так почему же я партизанам не пригожусь?»
Юрко медленно пошел от реки. Неожиданно он встретил Мишку. Тот возвращался от Ягнуса.
— Слушай, Юрко, а я уже шесть букв знаю, вот тебе крест! Дашь нам свои книжки, айно? Дедо меня и Маричку грамоте научит!
Юрко точно оглох. Скажи ему Мишка об этом в другой раз, он тут же начал бы разговор и о книгах и о школе. Но теперь он молчал и смотрел куда-то за реку зелеными грустными глазами.
— А знаешь, он убежит. Он весь в меня, весь в меня! — вдруг горячо начал твердить Юрко. — Он сказал мне, что убежит, значит, убежит, правда?
Мишка сразу догадался, о ком говорит его друг. В голосе Юрко столько тепла, беспокойства и надежды!
— Айно, и убежит. А чего бы и нет! — старался он его успокоить.
— Слыхал? Говорят, что Дмитрикового нянька гонведы плетьми забили, — продолжал Юрко. — Он не мог утром подняться на работу. Его били, били, пока и не убили… А жалко Куцего, правда? — неожиданно спросил он.
— Угу… Мне тоже жалко. Только не надо ему про нянька говорить. Пусть он лучше не знает…
После этого мальчики искали встречи с Дмитриком. Неприязнь, которую они питали к нему, заслонило сочувствие…
А Дмитрик уже знал, что случилось с отцом. Слух о его смерти расползался по селу, как туман в горах. Дмитрик онемел от горя. Он старался заглушить в себе мысль о смерти отца. В душе надеялся: может быть, это неправда, ошибка. Может быть, нянько еще вернется, заглянет ему в глаза и все поймет. Поймет, сколько пришлось пережить Дмитрику.
Он скрывал от матери эту страшную весть. Пусть она еще несколько дней проживет без горя.
Как он жаждал, чтоб мать хоть немножко заменила ему отца! Чтоб хоть раз, как, бывало, он, положила ему руку на голову и спросила: «Ну, как дела, сынку, помирился с мальчишками?»
Недавно вечером, возвратившись от пана превелебного, мать рывком сняла со стены отцовский ремень а стала перед Дмитриком, высокая, худая, с тонкими синими губами, с перекошенным от злости лицом.
— Иди упади в ноги пану превелебному. Скажи, что у тебя разум помутился, когда с ним говорил! Проси, чтоб простил, ну?
— Вы же его уже просили, чтоб за нянька заступился… А он? Жандарам его выдал…
— Ты опять за свое? — не своим голосом закричала Поланя. — Иди сейчас же, ночью. Валяйся в ногах, пока не простит!
— Никуда я не пойду, — глядя на нее исподлобья, упрямо и твердо сказал сын.
— Вот ты как? Пойдешь, пойдешь!
Ремень, прыгал по его спине, по голове.
— Что ты, антихрист, наделал? Где теперь работу найдешь? Он же нам платил хорошо! (Дмитрик при этих словах скривился, точно его обдали кипятком.) Чем теперь жить будем? Чем кормить вас, голодранцев?
Уронив ремень, она села на лавку, взъерошенная, злая, и заголосила на всю хату:
— О матерь божия! Зачем я такая разнесчастная на свет родилась!
Дмитрик выскочил на улицу. Он долго стоял возле хаты и плакал. Не от боли — от обиды. Разве нянько бил бы его так? Разве посылал бы валяться в ногах у жандармских прислужников? Нет! Никогда! «Бить таких надо, а не просить!» — вспомнились слова отца. Дмитрик ушел бы из села, если б не отцовский наказ: «Помогай маме. Четверо вас у нее».
Когда Дмитрик зашел в хату, мать, посмотрев ему в лицо, поняла: сын не был у пана превелебного и никогда туда не пойдет.
С этого вечера она больше не била его. Но и не было между ними той близости, которая была между сыном и отцом.
Дмитрик старался помогать матери чем только мог. Целыми днями он сидел дома, плел корзины из ивовых прутьев и относил в Кривое. Там менял их на фасоль, кукурузу.
Однажды он возвращался из Кривого усталый и голодный, еле вытягивая ноги из глубокого мокрого снега. Неожиданно на узкой дорожке вырос перед ним Иштван с санками.
— Покатай меня, дам пирога, — нахальным тоном сказал он.
— Давись ты своим пирогом! — Дмитрик посмотрел на него ненавидящим взглядом, потом повернулся спиной и шагнул вперед.
Иштван, увидев позади Мишку и Юрка, окончательно осмелел. «Сейчас они его отлупят, как тогда, на льду!» — обрадовался он, зная, что мальчишки не ладили между собой. Стоит сейчас только затеять драку! Попадет этому поганому батраку. Ишь какой! Его отца, пана превелебного, посмел оскорблять! Иштван давно мечтал с ним расправиться. Жаль — не встречал его нигде.
Он догнал Дмитрика и с размаху ударил кулаком по лицу.
— На? тебе, рожа красная. Красный, красный, как и твой нянько! На еще! — Он опять его ударил.
Дмитрик, голодный и бессильный, упал на снег.
— Я хочу быть таким, как мой нянё! — крикнул он, силясь приподняться. — А ты боишься красных, крыса толстая. Боишься! И меня боишься!
Иштван с силой ударил его ногой, не давая возможности подняться и выжидая, что Мишка и Юрко вот-вот кинутся в драку против Дмитрика.
Мальчики все слышали и видели. Когда Иштван ударил Дмитрика ногой, терпение их лопнуло.
— Юрко, отлупим хортика! — крикнул Мишка.
Они в два прыжка очутились возле Иштвана. Юрко схватил его за воротник, повалил в снег.
— Вот, гадюка, ногами бить вздумал! — негодовал он.
Мишка молча колотил обидчика. А Юрко, бранясь, снял с ноги деревянный башмак и так стукнул Иштвана по голове, что тот завизжал, как недорезанный поросенок.
— А теперь бежим, Дмитрик!
Мишка подал ему руку, помог подняться.
Мальчики скрылись за хатами.
— Всем вам будет, обождите! — ревел им вслед Иштван.
Дмитрик остановился, перевел дыхание и с изумлением посмотрел на мальчишек: не сон ли это? Неужели они и взаправду заступились за него?
— Хочешь, приходи ко мне. Скворечни будем делать, — сказал Мишка. — Петрик говорил, что уже видел скворцов.
Дмитрик хотел что-то ответить, но губы у него дрогнули… Из глаз покатились непрошеные слезы.
Партизанский разведник
В середине марта на склонах гор появились подснежники — первые вестники ранней весны. Синие, нежно-голубые, они упорно пробивали корку прелых прошлогодних листьев. И только в ущельях да расщелинах еще прятался обессиленный снег. Но теплые лучи находили его и там.
С каждым днем солнце грело все жарче.
Ягнус перепахал межу на купленных за бесценок участках. Многие бедняки вскапывали лопатами клочки земли возле хат. Другие пахали свои полоски на склонах гор, вытаскивая оттуда камни, нанесенные вешней водой.
Распустились уже сады, прикрывая белым цветом нищету села. Только вершина Стой еще блестит от снега, словно не желает расставаться с зимой.
Мишка лежал на траве лицом вверх и наблюдал, как плывут, обгоняя друг друга, пушистые, легкие, словно огромные одуванчики, белые облака. Вдруг — не показалось ли Мишке? — он увидел в небе орла. Гордый беркут парил прямо над головой пастушка. Мальчик вскочил, замахал руками, закричал от радости:
— Орле-е! Орлику-у! Ты жив? Тебя не убили?
Так это же вырос птенец того орла! И как Мишка сразу не догадался! Молодой орел стал таким же смелым и гордым, как его отец! Теперь и он парит над родным лесом, над родными скалами.
— Лети, орлику-у! Лети-и! Назло хортикам!
Возможно, и Юрко в это время смотрит на орла. Юрко… Удалось ли ему встретиться с партизанами? Может быть, он где-то здесь, поблизости?
Однажды Юрко пришел к дедо Микуле и решительно заявил:
— Пойду нянька искать. Может, он убежал к партизанам… Недаром староста что-то за нашей хатой следит… Огород уже посадил, картошка у мамы будет. Уйду, все равно уйду!
За зиму он вытянулся. Стал гораздо выше своих товарищей. Да и неудивительно: недавно ему исполнилось четырнадцать лет.
Юрко последнее время всегда был задумчивым и грустным. От нянька по-прежнему не было никаких вестей. «Может быть, его уже и на свете нет?» — мучила Юрка мысль. Он только и жил мечтой: отомстить за учителя, за отца.
В его тоненькой тетрадке появилось много новых стихов: про Олексу Довбуша, про красных конников и волшебный цветок, про Палия…
Как-то Мишка похвастался Анце:
— А Юрко вирши про пана учителя сочиняет. Целую тетрадку написал. Я бы ни за что так не сумел! — чистосердечно признался он.
Девушка вскинула голову, слегка побледнела и сказала:
— Попроси, Мишко, у него тетрадку. Я почитаю и отдам…
И Мишка попросил. Юрко, смущаясь, отдал. И хотя его стихи были написаны с ошибками и не всегда в рифму, они до слез растрогали Анцю. Мишка, видел, как, читая их, она поминутно прикладывала к глазам кончик косынки. А вечером долго в ее каморке горел огонек. Она переписывала стихи.
И покорил ее Юрко своими стихами…
Однажды Мишка, выгоняя коров на пастбище, шепнул ей грустно:
— Юрко уходит завтра… Уходит искать партизан…
«Пропадет хлопчик!» — пронеслось в голове Анци.
— Скажи ему, пусть завтра ко мне зайдет. Да не забудь! — добавила она.
— И я с ним уйду!
— Скоро ж ты, легинеку, забыл наш уговор. Я ж про тебя одному партизану сказала… Сказала, что, мол, есть в Дубчанах такой Мишка Берданик, который очень ненавидит фашистов и бить их желает.
— Так и сказала?! — Мишка побледнел от волнения. — Ты правду им сказала, Анця, правду?
— Может, иногда легче уйти, чем тут с хортиками оставаться… Я бы тоже ушла, да дела и тут есть. И ты мне кое в чем поможешь…
Она замолчала. Мишка ее больше ни о чем не расспрашивал. Знал: Анця этого не любит.
Юрко пришел в сумерки. Анця долго о чем-то с ним шепталась в сарае.
Мишка стоял на пороге и сторожил, чтоб их никто не подслушал.