…Что же еще было сегодня в школе? Была перемена. II потасовка, которая закончилась в учительской. Ты, Билибока, нанес несколько мощных ударов, но и сам получил — правда, всего один, в нос, но это все перевернуло. Отвратительное положение! Тебе сочувствуют, медсестра делает перевязку, а столпившиеся вокруг благожелатели советуют: «Подними руку, заткни одну ноздрю, вытянись на кушетке…» И это — после трех недель занятий карате, после тренировки у зеркала, когда ты, Билибока, будущий чемпион, уже видел себя на почетном возвышении… Попасть впросак так неожиданно, так глупо! Не боль его беспокоит. А поражение, унижение — нечто непредвиденное, «неизвестное»! В течение нескольких недель изучать удар, колоссальный удар, и потом испытать его на собственной шкуре!
…Но что же еще было сегодня в школе? Тишина. Муть.
То однообразное течение, что уносит с собой триместр[2], дни и часы, вместе с тиной мелких, незначительных событий. «Кто сегодня отсутствует?» «Пожалуй-ка к доске». «Я сегодня не подготовился… я не мог…» и так далее и тому подобное.
А потом, по дороге домой, — еще одно… «неизвестное». Вернее, на этот раз «неизвестная», причем — в полном смысле этого слова. На трамвайной остановке высокая белокурая женщина в черном костюме ни с того ни с сего вдруг делает ему замечание:
— Подними, пожалуйста, бумажку и брось ее в корзину.
Но ведь всем и так ясно, как день, что он, Билибока, хотел бросить ее именно в корзину. Только не попал.
Хорошо, я готов это сделать, но не так же, при людях, при своих товарищах, которые ржут вокруг…
— Не слышишь?
Да, Билибока слышит. Он наклоняется…
— А остальные?
Остальные не он набросал. Разве высокая женщина этого не понимает? Ну и что же, что он, Билибока, — ребенок? Значит, все должны над ним издеваться? Он с отвращением поднимает еще одну бумажку. Потом еще одну. И — упирается. Больше он не желает! Ясно? И бежит прочь, сердито бубня что-то себе под нос.
Послав ее к черту? Он не помнит. Но так говорит Кирика из соседнего подъезда, старшеклассник из их школы.
— Идиот! Ты знаешь, кто это был? Сама инспекторша. Она сегодня в нам в класс приходила.
Билибока плетётся к дому, волоча ноги по ковру из жухлой листвы. И кажется, слышит вечный, неизбежный вопрос мамы — в ту минуту, когда открывается дверь:
— Что было сегодня в школе?
Но дома никого нет. Кухню наполняет вкусный запах супа. Проголодавшийся мальчик с аппетитом надкусывает… но не горбушку, а стручок горького перца. Еще одно неизвестное! От ожога и от обиды ему хочется кричать, плакать, кого-то проклинать.
И вдруг — мягкий голос мамы, ее вечный, неизбежный вопрос:
— Что было сегодня в школе?
Билибока вздрагивает, потом взрывается, шипит, словно ошпаренный, вкладывая в свой ответ обиду на все, что произошло за день:
— Что было? Ничего, мама. Абсолютно ничего! У-у-у-у, Ш-ш-ш-! А-а-а-а!
САМАЯ ГЛАВНАЯ ЗАПИСНАЯ КНИЖКА
ПОТЕРЯТЬ КАРАНДАШ, РЕЗИНКУ, ПОЧТОВУЮ МАРКУ, дойти до того, чтобы у тебя как сквозь землю провалилась пуговица и ты никак не мог отыскать в спешке одежную щетку, крем для обуви или очки — все это может случиться с каждым. И если такие неприятности происходят с тобой не слишком часто, в этом нет ничего страшного. Самое большее — они могут заставить тебя принять решение, что впредь… и. т. д. и т. п.
Но если потери становятся правилом, если они повторяются изо дня в день и в самые неподходящие моменты — например, как раз тогда, когда ты должен идти в школу, и если к тому же такого рода неприятности становятся несчастьем и ужасом для всего дома, тогда, о, тогда это совсем другое дело… Тогда для того, чтобы ты надел оба чулка одного цвета, чтобы нашел оба ботинка или собрал свой ранец — особенно ранец! — в доме начинается страшный переполох, сдвигаются диваны и шкаф, свертываются ковры, перетряхиваются перины, выворачивается бельевая корзина, исследуется мусорное ведро… А если к этому прибавить нервное напряжение, упреки и ссоры перед неумолимыми часами, которые спокойно продолжают свой ход и, словно в насмешку вдруг сразу перепрыгивают минут на десять… Тогда в конце концов назревает решение:
— Дальше так не пойдет. Завтра я наведу порядок. Буду все записывать, учитывать каждое движение. Куда положил шапку, пальто, книги, щетку — все в записную книжку!
То воскресенье, когда Джиджел все это проделал, еще не было праздником. Праздник должен был начаться на следующий день, в понедельник, и длиться по крайней мере целый учебный год. Прощайте, нервы и слезы, прощай, беспорядок и отчаянные поиски в бельевой корзине, прощай, забывчивость…
И в самом деле, назавтра, поднятый ровно в семь часов будильником, Джиджел целые пятнадцать минут не произнес ни слова. Как был, в пижаме, он уселся на стульчик посреди гостиной и, поднеся указательный палец к виску, а маленький засунув в рот, погрузился в себя, как роденовский «Мыслитель». Все домашние чувствовали, что здесь что-то не так, и то и дело сновали мимо, глядя на него вопрошающе, но не смели прервать его размышлений. И лишь когда часы показали двадцать минут восьмого, кто-то робко спросил:
— Ты что-то ищешь, дорогой?
— Записную книжку.
— Какую книжку?
— В которой я записал вчера все: где у меня чулки, рубашка, книги, все!
— И где ты решил ее хранить?
— Не помню, — всхлипнул мальчик. — Я записал это в ней, на первой странице, я точно помню, в правом верхнем углу… Не беспокойтесь, мне бы только ее найти! Где она может быть? На тумбочке? На шкафу? На холодильнике? В ящике стола? Под стеклом на столике? Под ковром?
— Скоро восемь, ты опаздываешь! — в отчаянии воскликнула мама. — Почему ты не смотришь на часы?
Джиджел взглянул… Ура! Записная книжка
КУДА ВПАДАЕТ НИЛ?
СТОЯ У ДОСКИ, МИХАЙ КАЧАЕТ ГОЛОВОЙ, совсем как верблюд, и цедит сквозь зубы что-то мутное и бесконечное. Иногда он словно задремывает, и тогда в классе слышится что-то вроде назойливого и упрямого жужжания, словно муха бьется в оконное стекло.
Пот струится по его лбу, растекаясь на восток и на запад, точно голубоватые жилки, изображающие сеть рек на карте, у которой стоит Михай.
— Ну, куда же впадает Нил? — нетерпеливо повторяет учитель.
Снова раздается прерываемое время от времени жужжание.
— Ты не выучил?
— Как же, товарищ учитель, наизусть вызубрил. Не знаю, сколько раз прочитал… Я так учу уроки, все уроки, — как стихи. Только вот не могу пропустить ни одной строфы… То есть, я хочу сказать, фразы. Разрешите, я уже дошел до истоков… ж-ж-ж… ж-ж-ж…
— Ну? Так куда же он впадает?
— Это очень длинная река, товарищ учитель. Почти на две страницы… э-э-э-э… э-э-э-э…
— Готово?
— Сейчас, сейчас он впадет. Осталось еще два абзаца, потом будет рисунок — верблюды под пальмами и… ж-ж-ж-ж… ж-ж-ж… потом он впадет! — Михай останавливается, глубоко вздыхает и бубнит дальше: «Эта река, длиной в 6 500 километров, образуя обширную дельту, впадает в пустыню Сахару, где скалы и песок накаляются до плюс 70–80 градусов и где нет ни капли воды…»
— Нил впадает в пустыню Сахару!
— Да… так и в книге сказано! Вторая строчка снизу, под саркофагом.
Михай вытаскивает учебник географии и, вытянув шею, словно гусь, идет к учительскому столу.
— Вот пожалуйста, — тычет он пальцем и читает:
ПИСЬМЕННАЯ РАБОТА… УСТНО
ИЗВЕСТНО, ЧТО С ТЕХ САМЫХ ПОР, как люди изобрели триместриальные, годовые и экзаменационные контрольные работы, все они бывают письменными. Про них так и говорят: письменная работа. Не менее известен и принятый порядок: ученик вырывает из тетради лист бумаги, думает несколько минут и — принимается за дело, то есть начинает писать. Разумеется, тот ученик, который подготовился. Остальные тоже принимаются за письменную работу, только… в основном — устно.
Тема работы может быть любой. Скажем: «Как вы провели каникулы?»
А вот и наш герой. Он начинает свою работу с призыва — шепотом, но весьма драматичным, он обращается к соседу по парте:
— «Каникулы» пишется с большой буквы? С маленькой? А почему, они ведь были большие?! Наклонись немного, я ничего не вижу! И пиши покрупнее, чтобы я мог разглядеть… Когда начались каникулы? Тридцатого? Нашей эры? Ты уверен? Ох, из-за твоего плеча мне не видно целых три предложения.
Несколько мгновений он молчит, насупившись, потом снова идет в наступление:
— Чего ты пишешь там про Плоешть? Про нефтяные источники тоже надо? Скажи мне, пожалуйста!.. Ну ладно же! Я больше с тобой не разговариваю. Не дождешься! (Снова просительно.) Ну скажи, пожалуйста! (Гневно.) Ладно, попробуй еще прийти ко мне за насосом для велосипеда! (Кротко.) Ну, пожалуйста, покажи! Я тебе и велосипед для насоса дам.
Мальчик напряженно и жалостно вытянул шею и похож теперь на жирафа, заболевшего ангиной.
— Что ты там написал, в третьей строчке? — канючит он. — Курица или улица? Красиво?… или крапива? Не скажешь? Не скажешь, да? Ну ладно, на первом же собрании я пожалуюсь на тебя всему классу. Вот увидишь, — бубнит наш герой со слезами на глазах.
Сосед спокойно поворачивается к нему:
— На что пожалуешься? Что я не дал тебе списать?
— Нет, — взрывается незадачливый плагиатор. — Что ты пишешь коряво и… и неразборчиво!
ИГРА В КРАСКИ
— КАК, ВАМ ОНА НЕ ЗНАКОМА?
Очень жаль!
Она развивает воображение, наблюдательность, чувство цвета, а главное — в нее можно играть где угодно. Дома, в трамвае, в школе. Тебе называют какой-нибудь цвет, а ты должен указать предмет того же цвета, причем быстро, пока не сосчитают до пяти. Иначе — ты проиграл. Волнующая игра! Ты забываешь обо всем — об учителях, об уроках и — без всякого преувеличения! — даже о переменах.
— Зеленый!
— Вот, моя ленточка.
— Желтый!
— Цепочка на шее.
— Голубой!
— Полоска на носке.
— Фиолетовый… фиолетовый раз, фиолетовый два, фиолетовый три…
— Чернильница! Ух, чуть не проворонила!
Девочка облегченно вздыхает. Учитель рисует на доске карту Африки, а в классе слышно лишь шуршание карандашей по бумаге… да шопот за партой возле двери:
— Коричневый… коричневый раз, коричневый два…
— Мои туфли…
— Они не коричневые, дорогая, а цвета кофе с молоком.
— Это все равно, дорогая. Разве кофе с молоком не коричневое?
— Коричневое, но твои туфли…
— А шнурки какие, не видишь?
— Ладно, пусть будет по-твоему. Кирпичный! Кирпичный раз, кирпичный два… три… четыре…
— Божья коровка! Вон она, забралась на парту, крошечная какая! Ух, и испугалась же я!.. Никак не могла придумать что-нибудь кирпичное…
Урок окончен. Подруги вернулись домой и учат географию.
— Хватит играть! Нужно заниматься.
— Зачем?
— А затем, что послезавтра у нас контрольная.
— Ну и что? Давай сочетать игру с учебой. Вот посмотри: где течет… Красная река?
— В тюльпанах…
— Где Белое Море?..
— На скатерти!
— Где живут серебристые волки… Серебристые раз, серебристые два…
— В кастрюльке на буфете.
— Молодец! Видишь, как интересно? Какая река впадает в Желтое море? Желтое раз…
А теперь не угодно ли вам будет посетить урок географии в седьмом классе той школы, где учатся наши подруги? Вот какая-то ученица водит указкой по карте Сибири и показывает ее реки.
Учитель одобрительно кивает и довольный что-то бормочет.
Но где же наши подружки? Они уже ответили? Посмотрим в журнале. Да, их уже спрашивали… И против их фамилий в
ЛОВКАЧ НА УРОКЕ
ВЫ ДОЛЖНЫ НЕПРЕМЕННО И КАК МОЖНО СКОРЕЕ познакомиться с Матеем. Или с Тиликой, как его называют ребята. И не потому, что в этом мальчике — как вы сами сможете убедиться — есть что-то исключительное или хотя бы особенное: рост у него нормальный, вес тоже, рот, нос, лоб без особых примет, он в меру чист (или грязен, предпочел бы я сказать, но ведь известно, что грязным нельзя быть в меру) и т. д. И несмотря на все это, повторяю, вам нужно с ним познакомиться и, уверяю вас, вы не скоро его забудете. Но для этого следует увидеть его на уроке, когда он отвечает.
Увидеть, как он идет через весь класс к доске, просительно стреляя глазами направо и налево.
— Что нам задано, эй, что нам задано?
Потом с улыбкой — учителю:
— Как хорошо, что вы меня сегодня вызвали! — И в ту же секунду, повернувшись к классу:
— Не подводите меня, эй, не подводите!
— Ну, Матей, что вам на сегодня задано? — спрашивает учитель.
Тилика незаметно отступает к первой парте и пяткой нажимает на ногу приятеля:
— Подсказывай!
Потом, невинно взглянув прямо в глаза учителю:
— Я не понял вопроса… Подсказывай!
— Что вам на сегодня задано?
Мальчик закрывает глаза, сжимает кулаки, топчется на месте, вздыхает:
— Я… не могу выговорить… такое трудное название… Учитель делает знак девочке, тоже вызванной к доске.
— Про Василе Лупу, — говорит та.
— Я это и хотел сказать! — выпаливает Тилика, словно преодолев наконец ляпсус.