— Годы не всегда удерживают людей! — горько произнес он. — Даже не самых худших из них!
«…одна из девочек-ткачих, звали ее Миона, имела обыкновение улыбаться ему, когда видела его. А теперь она бледна и боязлива и ни на кого не смотрит. И когда он узнал, что сделал Местер ткачих…»
— Это была не твоя вина!
— Я должен был приглядывать за ней, — сказал он. — Она… У нее никого не было, кто присматривал бы за ней. И он это знал.
— Тано! Ты не можешь защитить всех людей в целом мире…
И потом до нас обоих дошло то, что случилось.
— Ты видела это, — обвиняюще произнес он. — Видела это в моей голове.
Что пользы отрицать? Ведь я уже, так сказать, призналась.
— Это было не по моей воле, — сказала я.
И подумала о том, как разъярилась Кармиан, когда я увидела некоторые из ее мыслей.
— Я не вольна держать это в узде. Это является, когда пожелает.
Он продолжал смотреть на меня. С той самой безумной мужественной гордостью, которая была при нем и тогда, когда он стоял перед Вальдраку.
— Тогда сделай это! — сказал он. — Пожалуйста, погляди. Отыщи ее! Похозяйничай у меня в голове.
У него были очень темные глаза. Темные, будто ночное небо. Как он мог стоять здесь и смотреть в глаза мне, зная лучше, чем кто-либо другой, чего это может стоить? Этого не мог даже Нико, хоть и пытался.
Тано ждал: что-то должно случиться, но мой капризный дар снова сжался и скрылся.
Он зажмурил глаза.
— С тобой что-то произошло, — сказал он. — Ты — другая.
— У меня больше не глаза Пробуждающей Совесть. Не такие, как прежде.
Казалось, он не поверил мне, и в этом ничего удивительного не было. Я поняла это, когда заглянула ему в голову.
— Твой дядя… — наконец произнес он. — Нельзя позволять ему идти за нами по пятам. Лучше, чтобы он не знал, куда мы идем.
Ему не хотелось говорить громко, открыто, и, возможно, это было разумно. Кто знает, не подслушивал ли нас в это время Ацуан?
— Да! — подтвердил Нико. — Это было бы ошибкой… Но что нам делать?
Справедливый вопрос. Мы шли пешком, и снег доходил нам до лодыжек. Мы не могли убежать от него, а Ацуану все было куда как легко, стоило лишь приглядеться к нашим следам.
— Позови его! — вдруг сказала Кармиан.
— Позвать его? Зачем это?
— Он твой пес, не так ли? Если ты позовешь, он вынужден будет прийти.
— Он вовсе не мой пес! — Я злобно глянула на нее. Сказать такое!
— Защитник, покровитель, тень, телохранитель — называй как хочешь. Ты его маленькая принцесса, разве не так? Стало быть, позови его, сокровище мое, тогда мы сможем немного с ним потолковать.
Ни за что! Неужто мне торчать тут и звать дядю? Век бы его не видеть!
— Что ж, мысль эта неплохая, — произнес Нико. — Может, мы с ним договоримся?
— С Ацуаном? Не думаю!
Нико улыбнулся:
— О, с большинством людей можно договориться, если ты дашь им то, чего им хочется.
А что Ацуану нужно, кроме меня? И не может быть, чтоб Нико хотел отдать ему меня.
— Ты только позови! — сказал он.
Получилось и глупо, и смешно. Ну и как мне было звать его? Дядя Ацуан?
— Ацуан!
Никакого ответа.
Я попыталась снова. Все так же тихо.
А что если мы ошиблись и это был не он или вообще никого не было? Сколько мне тут торчать и разевать рот?
— Он где-то там, — сказал Тано. — Или кто-то другой. Я уверен, что слышал, как ржет лошадь.
— Дина! Еще раз! — сказал Нико. — Тогда мы будем знать, что он слышал тебя, если он там.
Я вдохнула и закричала изо всех сил:
— Ацуан!
Но деревья молча чернели в снегу, и я не слышала, не видела никого, кроме нас.
— Он идет следом за Диной, — сказала Кармиан. — Если ее с нами не будет, его тут тоже не станет.
— Что это ты надумала? По-твоему, я должна мерзнуть здесь в лесу, покуда вы, другие, справляетесь с Драканом?
Нико нахмурился:
— Это, может, выход из положения! Нет, Дина, мы не оставим тебя. Но Тано и я пройдем остаток пути без вас.
Какая разница?
Ацуан не показывался, но немного погодя мы услышали, как ржет лошадь — одиноко и жалобно, — так что сомнений больше не было. Тано остановился.
— Мы не можем рисковать, — сказал он. — Я не могу привести столько чужаков в Лисье Логово.
Лисье Логово? Значит, так они называли свое убежище? Не сказать, что особо заманчиво, но, раз они зовутся «Лисы», это им подходит.
Я вздохнула.
— Ладно! — сказала я. — Останусь здесь. Только вы возвращайтесь и заберите меня, покуда я не превратилась в ледышку.
— Я тоже останусь, — сказал Рикерт. — Ты не будешь здесь одна.
Я благодарно улыбнулась.
— Пойдем только мы с Тано, — сказал Нико. — Кармиан тоже остается здесь.
— Разве? — спросила Кармиан, и вопрос ее прозвучал так, будто его решать можно только ей вдвоем с Нико.
Но когда дошло до дела, все вышло, как решил Нико. Он отвел Кармиан в сторону и сказал ей что-то, а что — я не расслышала, но, когда он и Тано пустились в путь, она осталась и стояла подбоченившись, глядя вслед Нико.
— Да, да! — произнесла она себе под нос. — Сладкие словечки и лакомые кусочки. Однако этим сыт не будешь. — А потом резко обернулась. — Ну? — спросила она. — Чего вы ждете? Коли нам сидеть тут да куковать, мы, по крайней мере, можем развести костер и согреться.
Мы свернули с дороги и срубили несколько еловых лап для защиты от ветра. После нескольких попыток Рикерту удалось также разжечь костер. У нас не было ни еды, ни кухонной посуды, но я захватила кое-какие травы из кладовой Эллин. У нас были с собой две оловянные кружки, и, если их наполнить снегом и поставить на огонь, чай можно заварить очень быстро.
— Сколько их не будет? — спросила я Рикерта.
— Несколько часов, — ответил он. — Это зависит от того, сколько они будут договариваться.
Кармиан была беспокойна. Она по-прежнему кашляла, но, кажется, чай и ночь в теплой кузнице ей немного помогли.
— Ты можешь играть на этом? — спросила она, показав на флейту, что я сунула за пояс. — Или это просто для украшения?
Я пожала плечами.
— Играть по-настоящему я не умею, — ответила я. — Для этого надо много учиться. Но если эта флейта захочет играть сама — тогда другое дело.
— Сыграй нам тогда песню! — сказала она. — Только не такую, какую я уже слышала раньше.
«Могу посулить, что такой вообще не будет, это я могу обещать», — подумала я. Но приложила флейту к губам и подула, пробуя играть.
Этим вечером из нее вылетали только одинокие печальные звуки. Песня, полная снега, и мрака, и тишины.
— Это звучит тоскливо, — в конце концов сказала Кармиан. — Ты не сыграешь что-нибудь повеселее?
Я покачала головой.
— Не сегодня, — ответила я. — Флейта не настроена на веселье.
— Ерунда! — отрезала Кармиан. — На флейте-то играешь ты? У флейт не может быть собственного настроения.
Но что бы от флейты или от меня ни исходило, это была одинокая, сумеречная песня — единственное, что я могла извлечь из нее.
Вдруг нас у костра оказалось четверо.
— Почему ты так играешь? — спросил Ацуан. — Почему ты играешь так, что всех мучит одиночество?
Кармиан вскочила, будто кошка, которой подожгли хвост. Внезапно у нее в руке появился нож, длинный тонкий нож, такой длинный, что он мог показаться мечом. Но прежде чем пустить его в ход, она принялась размахивать им в разные стороны, а потом повалилась навзничь в снег, по-прежнему сжимая в правой руке нож. Затем она как-то неловко поползла вперед, словно не зная, движется она вверх или вниз, словно она в один миг ослепла и оглохла.
— Прекрати! — закричала я на Ацуана, так как была уверена, что это он навел на нее какую-то порчу. — Сними с нее это!
— Она опасна! — ответил он. — И она — твой враг. Неужто ты этого не видишь?
Кармиан терпеть меня не могла, это так, но она мне не враг, нет… Я не могла назвать ее врагом. К тому же никому не следует лежать так, как она теперь в снегу. Я схватила одну из кружек с чаем, стоявших на огне, и, хотя обожгла пальцы, плеснула кипяток в лицо Ацуану.
Я не знаю, попала ли… Потому что в тот самый миг попало мне самой. Это была слепота, и глухота, и что-то еще. Я вообще ничего не замечала, ничего не ощущала. И все же я не была в беспамятстве. Мне было ясно: что-то случилось. Мне было ясно, что время шло. Но мрак, будто покрывало, окутал все мои чувства так, что мне казалось, будто я ничем не отличаюсь от мертвой.
Подрезанные крылья
Не знаю, сколько времени это продолжалось. Казалось, целую вечность. Когда я снова стала видеть, был снег, и лунный свет, и хвост лошади… Я сидела на лошади, и кто-то держал меня. И у меня была такая же морская хворь, словно я вновь плыла на корабле «Морской Волк», когда было хуже некуда.
Я не успела ни сказать, ни сделать что-то. Меня просто вырвало.
Этот мрак! Да он хуже мрака! Это нечто из самого мерзкого, что мне когда-либо довелось пережить.
Лошадь остановилась. Ацуан спешился и, взяв меня на руки, спустил вниз. Меня чуть не стошнило еще раз.
— Скоро станет лучше, — сказал он.
— Мерзко! Это было мерзко!
— Да! Не многим это по душе. Сюда, ложись на мой плащ!
У меня так кружилась голова и ослабели колени, что я просто упала на плащ.
— Что это? — спросила я. — Этот… мрак!
— Мой дар. Единственное, что я могу, не считая не кой силы сопротивления против обманчивых чувств других людей.
— Ты можешь отбирать у людей их чувства?
Он кивнул:
— Не так утонченно и красиво, как делал это твой отец. Но все же вполне действенно.
— Мерзко!
Он пожал плечами:
— Это единственное оружие, которое у меня есть. По-твоему, лучше тыкать ножом в людей, как явно задумала твоя подруга.
— Она бы никогда не пустила его в ход! Где она? — Я огляделась. — Где Рикерт?
— Полагаю, они по-прежнему на том самом месте, где ваш маленький лагерь, — у костра. Если они выносливей, чем ты, то уже двинулись за нами. Но мы их значительно опередили.
Я попыталась сесть, но у меня по-прежнему кружилась голова. Ацуан положил мне руку на плечо и удержал. Это было нетрудно.
— Ты… ты похитил меня?
— Да нет!
— А как ты назовешь это иначе?
— Я спас тебя.
— Спас меня? От чего, если мне дозволено спросить?
— От людей, что не заботятся о тебе. В Высокогорье теперь война, Дина! Что тебе здесь делать? Это не место для тебя!
— Моя семья в Высокогорье!
— Только часть ее. Дина, у тебя есть родичи в другом месте. В мирном краю, а не в этой… дикой стране. — Его слова звучали так, словно мы все расхаживали в медвежьих шкурах с дубинами в руках или что-то в этом роде. Но как это ни ужасно, Скай-Сагис сейчас в самом деле был дикой страной, которую Дракан превратил в драконий двор, где большие пожирали меньших.
— Хочу обратно! — сказала я, пытаясь, чтоб голос мой звучал строго и решительно. — Хочу обратно к другим!
Он покачал головой.
— Мы поскачем дальше, лишь только ты поправишься, — сказал он. — Это же для твоего собственного блага, Дина!
Смогу ли я удрать от него? Но сегодня ноги мои для этого не годились, они были как переваренная спаржа. Ну а как быть тогда с флейтой?
Флейта!
— Где флейта моего отца? — спросила я, потому что за поясом, как обычно, ее не было.
— Когда придет время, получишь ее снова, — только и молвил он. Точь-в-точь как Нико, он явно счел умнее разоружить меня. — Идем! Дай я подсажу тебя в седло. Мы будем скакать, пока не найдем ночлег.
В конце концов мы отыскали бревенчатую хижину в одну простую горницу: очаг с одной стороны, лежанка, где спать, — с другой. Здесь не так давно жили люди. Ну а теперь никого не было. Куда они подевались? Перебрались в более мирные края, вроде тех, куда вез меня Ацуан? Или же стало нестерпимо холодно и нестерпимо одиноко жить здесь, в лесу, так близко от Высокогорья и так далеко от других людей… Быть может, в хижине живут лишь летом. Я знала, что пастухи строили хижины неподалеку от летних пастбищ или выгонов. Эта могла быть одной из них.
И это была крыша над головой как для нас, так и для бедной лошади Ацуана, которой пришлось куда тяжелее, чем бывает у хороших хозяев. Долгий дневной путь и двойная ноша на последнем отрезке пути — вот она и вздыхала, когда ее наконец расседлали.
Я и сама пала духом и была готова свалиться от усталости. Что я вообще делала здесь вместе с человеком, который походил на моего отца, но не был им, с человеком, ослепившим и похитившим меня и вместе с тем утверждавшим, что он заботился обо мне?..
— Войди в хижину! — велел он. — И оставайся там! Я займусь лошадью, а ты можешь пока отдохнуть.
Мы немного поговорили, пока он разжигал огонь в очаге, доставал сыр и хлеб из седельных сумок и растапливал снег для чая в маленьком котелке. Я еще раз попыталась объяснить ему, что хочу обратно, к другим, и если он вправду так высоко ценит меня, то пусть отвезет меня домой или хоть отпустит. А он еще раз терпеливо, будто говоря с хворым дитятей, объяснил мне, что дом мой не у этих людей, что они не умеют ценить меня, не знают мне цену и что, стоит мне их забыть, я в ином свете увижу все, что происходит.
— Ты можешь светить, будто солнце! — сказал он. — Будто звезда! А вместо этого ты коптишь стекло, и свет твой не виден никому. Но я все исправлю.
Его слова звучали так уверенно, словно он уже видел тот мир, в котором я должна занять свое место. В этой уверенности было нечто пугающее.
Он велел мне занять кровать. Сам же лег на пол, закутавшись в свой плащ и в одно из двух одеял из его вещей. Другое досталось мне. В хижине не было жарко, однако же было теплее, чем снаружи. Я так устала, что легко бы заснула. Но я боролась, чтобы не заснуть.
Когда я уверилась, что он уснул, я как можно тише встала. Осторожно переступив через его распростертую на полу фигуру, я выскользнула за дверь хижины. Все мои мышцы гудели от усталости, я едва двигалась, но мне нужно было бежать прочь от этой его пугающей уверенности. Подумать только: что если он прав? Подумать только, что будет, если он мне поможет так, чтоб я забыла свою семью? Чтобы для меня остались только желания рода Сипы, рода Ацуана.
Лошадь, повесив голову, спала в маленькой пристройке, превращенной Ацуаном в конюшню. Она не больно-то обрадовалась, когда я принялась седлать ее. Наш собственный конь Кречет бил бы передним копытом и помахивал гривой, чтобы помешать мне, но для такого рода прихотей каурая кобыла Ацуана, к счастью, слишком хорошо воспитана. Она довольствовалась тем, что фыркала и упиралась, но лишь немножко, прежде чем дала вывести себя на площадку перед хижиной.
— Стой!
Мое сердце подскочило в груди. Ацуан стоял там, весь черный на глади снежной белизны, и, даже если руки его были пусты, он все равно выглядел вооруженным. Опасным уж во всяком случае…
— Ты знаешь, у меня только одно оружие! — сказал он. — Но я употреблю его, если ты заставишь меня это сделать.
Я желала бы быть, как Тано, и только повторять: «Так сделай это!» — и упорно бороться дальше. Но я не смела. Этот мрак был так мерзок. А я была едва жива, и, однако же, была ведь жива! Жива и заживо похоронена.
Он видел, что я и не думала противиться ему.
— Иди! — велел он и взял из моих рук поводья. — Иди в хижину!
Я сделала, как он велел.
Он, стоя в дверях, разглядывал меня.
— Это недостойно тебя! — произнес он наконец. — Те людишки тебя недостойны. Ты это понимаешь? Они тащат тебя навстречу опасности и смерти, а я не могу оберегать тебя днем и ночью. Я понадеялся, что со временем ты сама поймешь, к какому роду-племени ты принадлежишь. Но времени у нас мало. Приходится немедля освободить тебя от их уз. Иного пути нет!
Я не понимала, что он имел в виду. Но он подошел к седельным сумкам, которые по-прежнему валялись рядом с очагом, и вытащил маленький мешочек. Он наполнил одну из кружек остатками воды и высыпал что-то из мешочка в воду.