— Вот! — сказал он. — Пей!
Этого я не хотела.
— Что это? — спросила я.
— Сонный порошок, — ответил он.
И тогда я еще меньше захотела пить из кружки. Сонный порошок… Я вспомнила Скюгге и его жажду, когда он не мог насытиться снами, хотя каждый новый сон заводил его в безумие. Началось с сонного порошка, как говорил мой отец. Он называл это: «Кратчайший путь к безумию. Путь, которого ты должна избежать». Нет уж, спасибочки! Это не для меня!
— Я не хочу! — сказала я так решительно и строго, как только могла.
У него в самом деле был такой вид, будто он сожалел о сказанном.
— Тогда мне придется заставить тебя! — произнес он. — Это унизительно как для тебя, так и для меня, и я обещаю: это в последний раз. Лишь только ты освободишься от этих людишек, ты сама выберешь истинный путь!
Заставить меня? Ну, это будет непросто. Я буду кусаться, и пинать, и упираться изо всех сил, как меня учили. Выбить кружку из его руки, удрать…
Но мрак ударил меня, будто молотом. И я не могла ни кусаться, ни пинать, ни сопротивляться, потому что ничего не видела и ничего не слышала.
Я ненавидела все это. Я ненавидела все это. Мерзко! Ужасно мерзко!
Время шло! А я и не ведала, сколько его прошло. И что было, кроме мрака, я не знала. Если Ацуан силком влил мне в горло чай с сонным порошком — а это он, пожалуй, сделал, — то я даже не заметила. Ничто не проникало сквозь покров, который он набросил на все мои чувства. И там он внезапно предстал передо мной. Он — Ацуан! Посреди мрака он склонился передо мной, как перед князем.
— Позволь мне вести тебя к свободе!
И речи быть не может!
Но я ничего не успела сказать, потому что один рывок — и мы перенеслись в какое-то другое место.
Чудное, серое, сверкающее облако окутало нас туманом, полным слабых зовущих голосов.
Я уже была здесь прежде. Страной Призраков нарекла я эту страну, там не было живых. В тот раз, когда Вальдраку обманом захватил меня в плен, его люди дали мне ведьмин корень, чтоб успокоить меня, но каким-то образом я выскользнула из своего собственного тела и перебралась в удивительную серую Страну Призраков, где вообще-то пребывают покойники. Я сама в тот раз была очень близка к смерти. Близка ли я также к смерти и ныне?
— Это опасно! — сказала я Ацуану. — Если тут заблудиться, можно умереть.
— Я забочусь о тебе, — произнес он, но это меня ни капельки не успокоило. — И здесь тянутся нити, за которыми можно следовать. Если ты бывала здесь прежде, должна знать это.
— Нити?
— Да! Теперь я их вижу. Это они заставили сверкать туман. Тонкие светящиеся нити, которые пробились сквозь серый туман, будто основа пряжи.
— Это же нити жизни, — внезапно узнала я, — нити судьбы, как те, о которых толковала Мейре. Было ли здесь то, что предстало ей, пока она пряла свою пряжу?
— Многие полагают, что узы их судьбы нерушимы, — сказал Ацуан. — Но это не так. Мы распускаем их и связываем вновь, делая свой выбор. Мы можем выбирать, Дина. Ты можешь выбрать свое освобождение.
Внезапно внутренним слухом я ощутила голос Мейре. «Нить раздвоилась, но тебе не дано раздвоиться. Выбирай, пока обе нити не лопнули».
Дочь матери! Дочь отца! Пробуждающая Совесть или чернокнижница! Пожалуй, этот выбор и есть то, что она имела в виду. Но если выбирать, чем я стану, то нет никаких сомнений. И я знала, что мне нужно делать.
— Матушка… — прошептала я и закрыла глаза. — Матушка.
Я выпустила на волю свою тоску, потому что здесь в тумане, где невозможно переходить с одного места на другое, тоска овладевает человеком. Твоя собственная тоска либо тоска другого.
Звездное небо. Скалы. А далеко-далеко внизу, подо мной, горстка людей, лошадей и одна повозка… Я хорошо знала эту дорогу. То была дорога в Скайарк. И однажды я была здесь ночью — ночью, полной лесных голосов и страха.
— Теперь спи, малютка, сокровище мое! Когда проснешься, мы уже будем там.
То был голос мамы… и так близко, будто я была рядом с ней и оказалась там внезапно. В повозке, где она полпути просидела с Мелли на коленях и с луком со стрелами в свободной руке.
Лук? Я никогда раньше не видела мою мать с оружием в руках. Ее взгляд и голос всегда были верным оружием. Для всех, кроме Дракана. Дракан мог встретить ее взгляд, ничуть не совестясь, хотя у него, должно быть, было немало причин стыдиться. Так, может, это против него желала бы направить стрелу из лука моя мать?
А за кучера была Мауди. И вокруг я видела другие знакомые лица людей из Кенси-клана… Пороховая Гузка и его мать, старая мать Каллана, Киллиан с семьей. Что им делать в Скайарке? И почему среди ночи?
— Матушка! — молвила я, и мне захотелось, чтоб и она увидела меня, хотя я хорошо знала, что это невозможно. А может, она могла меня слышать?
Однако не похоже и на это. Одной рукой она лишь гладила лобик Мелли, пока ее другая рука по-прежнему крепко держала лук. И тут я вспомнила: нужно использовать голос Пробуждающей Совесть, если я хочу, чтоб она услышала меня.
Я попыталась. Я и вправду попыталась. Мне так хотелось… Но ничего не вышло. Я не была настоящей Пробуждающей Совесть! Больше не была! И моя мать не могла услышать меня.
Я бы заплакала, если бы могла. Но тело мое пребывало где-то в другом месте, в лесной хижине у подножия Высокогорья, и, если там по щекам у меня текли слезы, я не чувствовала этого.
Здесь были лишь призраки, которые плакали. Как старая Ануа, что искала свое утонувшее дитя…
Нет! Я не хотела думать об этом. Здесь нужно быть осторожнее со своими мыслями, здесь, где тоска и желание были важнее рук и ног. Я уже заметила, как туманы все плотнее сгущаются вокруг меня, могла уже слышать зовущие голоса… Я попыталась крепко вцепиться в свою мать, в Мелли, в повозку и в людей там, на дороге к Скайарку. Но один из голосов звучал ближе, чем другие, и это он тосковал обо мне.
…Ночные птицы летят сквозь мрак.
Ночные птицы прилетают вместе со сном —
Сном, столь же прекрасным, как ты.
Сном, столь же прекрасным, как ты.
Во всем мире был всего один человек, кроме меня, что знал эту песню. И это был тот, кто сочинил ее.
Моя собственная тоска взмыла ввысь, будто одна из птиц этой песни.
— Отец!..
Я успела произнести это слово, прежде чем вспомнила, что он мертв. Это просто диво, но даже если знаешь это, то помнишь не всегда. Особенно во сне.
Костер у горной тропы, но не той, что вела в Скайарк. То была дорога в Сагис-Крепость. И у костра сидел мой отец и пел тихо и приглушенно. А я так хотела положить голову ему на колени и быть той, кому он пел.
Он глянул вверх. И он увидел меня:
— Дина!
— Отец!
— Ты что, снова плачешь?
Разве? Сама я этого не заметила.
— Ты соврал, — сказала я. — Ты говорил, что Дара Змеи у меня нет, но ты соврал.
— Из-за этого ты плачешь?
Я не знала.
— Почему мне надо выбирать? — спросила я. — Почему или-или? Почему не оба — не то и другое?
— Это тоже своего рода выбор. Но тогда тебе нужно стать самой собой.
— Мама не может услышать меня. Но это можешь ты.
— Твоя мать в мире бодрствующих. И это твой мир.
— Лучше я буду с тобой!
Я вправду хотела этого. Я так устала оттого, что меня дергают туда и обратно, оттого, что мне грозят опасностями, я так устала быть одной.
— Дина… я только потому здесь, что ты тоскуешь по мне.
— Но…
Однако голос его звучал так живо. Его лицо, его глаза, единственные глаза в мире, что как две капли воды схожи с моими — такие же зеленые.
— Вот видишь, — произнес рядом другой голос. — Ты принадлежишь нам!
Ацуан! Это он очутился вдруг там, где миг тому назад стоял мой отец.
— Нет! — прошептала я. — Не желаю быть той, кем ты хочешь сделать меня.
— Зачем тебе ограничивать себя? — спросил он. — Зачем подрезать свои крылья? Когда я вижу тебя здесь, это так ясно. Ты связала саму себя. Свои силы Пробуждающей Совесть ты подавила в себе и связала, а Дара Змеи ты страшишься. Но погляди на самое себя.
Внезапно на том месте, где он стоял, появилось зеркало. И в этом зеркале я увидела себя…
Девочку, которая по-настоящему не была еще человеком. Окаменевшая и несчастная. Статуя, которую душит обвивающий ее плющ… Неужто это?..
— Это так легко! — прошептал Ацуан. — Так легко освободиться!
И вдруг это произошло.
И никакого выбора: то или другое.
Просто и то и другое вместе!
Зеленые щупальца плюща ослабили свою хватку и упали, будто лопнувшие цепи. Статуя заморгала и ожила. Девочка, быть может, еще не такой человек, как другие люди, но и никакое не чудовище. Это я, это всего-навсего я.
— Вот видишь! — сказал Ацуан. — Я знал, что ты можешь сделать это. Идем! Я отведу тебя туда, где твоя настоящая родина!
Оса жалит
Хижина была так мала. Намного меньше, чем тогда, когда я увидела ее в первый раз. И Ацуан… он тоже казался куда меньше.
— Теперь спи! — велел он и поднял с пола одеяло. — Я хорошо знаю! Это была тяжелая поездка. Но теперь ты можешь немного отдохнуть, прежде чем мы отправимся домой.
Но я не устала. Все мое тело гудело от прилива сил. И как я могла уснуть, когда столько нужно было сделать? Я повернулась к Ацуану.
— Мне пора в путь! — сказала я. — Лошадь я забираю. Можешь следовать за мной, коли хочешь, но советую тебе отстать от меня!
Ошарашенный, он молча стоял с одеялом в руках, будто собирался набросить его мне на голову.
— Ты не смеешь! — начал было он. И тут он встретил мой взгляд.
Сила Пробуждающей Совесть и сила Дара Змеи. Истина и Сон. Страна Призраков жила отныне во мне и всегда пребудет там. Нити, сотканные из тоски, и жизни, и правдивых снов. Я была зеркалом, в которое он мог заглянуть. Он увидел бы там самого себя. Такого, каким он был когда-то, каким был теперь и каким может стать. Думаю, он увидел свою собственную смерть.
Он не произнес ни слова. Он издал лишь какой-то жалобный звук и сжался.
— Я не принадлежу ни тебе, ни твоему роду! — сказала я. — Я не принадлежу никому!
Он не пытался остановить меня.
— Не смотри на меня, — лишь прошептал он. — Не начинай снова…
Я не смотрела на него. Я нашла отцовскую флейту в его поклаже и ушла. Флейта да лошадь. Это было все, что я захватила с собой.
Туманно внутри и снаружи, в душе и на воле. Густой холодный туман плотной пеленой лежал меж деревьями, потому что снег уже начал таять. Капало с ветвей, а время от времени ком талого снега отрывался от дерева и падал на морду усталой лошади. А в самой себе я по-прежнему видела его — сверкающий серый туман Страны Призраков. Но я видела и нечто другое. Я видела светящиеся нити, которые указывали путь сквозь серый туман. Их было меньше вокруг меня, чем раньше. Но одна из нитей светила ярче других и проходила, будто тропа сквозь туман. Я следовала за этой нитью в обоих мирах — в бодрствующем и в ином. Там, где я скакала верхом наяву, не было ни дороги, ни тропки. Но я никогда, даже на миг, не колебалась, и казалось, что каурая кобыла знала, куда я держу путь, потому что ей не нужны были понукания, чтобы следовать моему пути.
Рано или поздно силы иссякают. Но даже когда меня охватывал озноб, даже когда мне все труднее и труднее было держаться на лошади, даже тогда я видела ее — светящуюся нить.
Позднее мне рассказывали, что я проехала прямо мимо караульных у ворот так, что они не видели меня, что я внезапно оказалась посреди лагеря верхом на измотанной лошади, которая едва держалась на ногах. Мне говорили, будто я походила на привидение и что сначала никто не осмеливался подойти ко мне.
— Дина!
Я закрыла глаза, чтобы не глядеть на него, потому что он этого терпеть не мог, а я не хотела причинить ему зло. Но я почувствовала его руку на моей и позволила помочь мне спешиться.
— Дина, что случилось?
Но…
Даже с закрытыми глазами я заметила: это не то, чего я ожидала. Я была так уверена, что это были следы Нико, за которыми я следовала, что это он ждал меня в конце той нити судьбы. Но этого не случилось. Меня так ошарашило, что я открыла глаза.
Не Нико!
Тано!
Тано? Ведь он не мог терпеть меня! Как же получилось так, что нить его судьбы вплелась в мои? Я не в силах была понять, как это случилось. Я только закрыла глаза и, будто упавшее дерево, рухнула в изнеможении в снег.
Голоса! Голоса во мраке:
…опасный! Этого не может быть!
…говорю тебе, она светилась…
Я не в силах была открыть глаза, мои веки, казалось, накрепко склеились меж собой и налились тяжестью. Я уловила чувство страха в их голосах. И я не хотела увидеть этот страх в их глазах.
…одно дело — Пробуждающая Совесть, по здесь… погляди на нее. Лежит себе там девочка как девочка. Обыкновенный человек. Однако…
…да нет! Что ты! Так люди не выглядят!
Я почувствовала теплые капли слез на щеках. Ведь я не хотела, чтоб они боялись меня. Я хотела лишь…
— Убирайся! Оставь ее в покое!
Кто это? Был ли то голос Тано?
— Мы только поглядим!
— Тогда убирайтесь в другое место и глядите там. Она ведь не зверь, на которого можно пялиться!
Да! То был Тано! Тано, который изо всех сил защищал меня.
— Может, и не зверь. Но и не человек тоже, Тано!
На миг все стихло. А потом Тано только и произнес:
— Да, она — человек.
Словно говорить было больше не о чем.
— Дина? Дина, проснись.
Но теперь это был не голос Тано, надо мной звучал голос Нико!
Я медленно открыла глаза. Дневной свет струился сквозь покров еловых ветвей надо мной, но то был холодный, враждебный зимний свет. И я больше не чувствовала себя могучей и полной сил.
Мне захотелось по малой нужде. Мне так захотелось, что я просто не понимала, как это я давным-давно не проснулась.
— Как ты?
— Хорошо! — ответила я, не в силах думать ни о чем другом, кроме своей нужды. — Нико, погоди немножко.
Я выкатилась из-под одеяла, которым кто-то накрыл меня, и быстро, как могла, встала.
Мне показалось, что повсюду были люди. Лагерь был куда больше, чем я представляла себе. И куда, черт побери, можно пойти, чтобы сделать свои дела без помех?
— Дина… — Нико положил свою руку на мою.
— Скоро приду, — сказала я и пустилась бежать наискосок через весь лагерь, в лес и за куст…
Нико стоял на том самом месте, где я оставила его, рядом с укрытием для зашиты от ветра, которое, очевидно, было моей ночной постелью.
— Ну как, теперь тебе лучше? — спросил он, криво улыбаясь.
— Куда лучше! — ответила я. — Какой огромный лагерь!
— Да! — согласился он, и улыбка исчезла с его лица так же быстро, как появилась. — Предводитель собрал немного больше людей, чем я ожидал.
— Это плохо?
— Это хорошо!
Но голос его звучал невесело.
— Предводителя не было, он отсутствовал по делу, но как раз вернулся назад, — сказал Нико. — Он охотно поговорит с нами.
— А успею я сперва что-нибудь поесть? И попить?
Он протянул мне свою фляжку с водой:
— Вот! А поесть… пожалуй, будет немного сложнее. У Предводителя множество дел, так что мы не можем заставить его ждать.
Предводитель внимательно оглядывал лучников.
— Заметь номеру три справа, что он чересчур натягивает тетиву, — сказал он худощавому, жилистому человеку, стоявшему рядом с ним.
— Я уже говорил ему об этом, — ответил худощавый. — Раз тридцать только сегодня. Но кто слушать не желает, тот все уши затыкает!
Бродяга![22] То был Бродяга, стоявший там и выглядевший как самый обычный человек.
Когда видишь его теперь, чистенького и опрятного, без ран и синяков, трудно узнать в нем маленького забитого лазутчика, что пытался обдурить Вальдраку дурацкими стишатами и притворным сумасшествием. Но рифмоплетом он остался по-прежнему.