– Все у той же. Что на болотах поселилась.
– Правда, что ль?
– А ты не знал? – удивилась тетка. – Она с Беларуси, что ль, сбегла. Гадает. Ворожит. Ну и болезни всяки знает. Федька-то у ней и живет. Кто-то сказывал – говорить начал. Раньше-то все плямкал, одно слово и разберешь: «Жалезка, жалезка».
Ребята переглянулись. Поежились.
– А как же он к ней добрался, по болоту-то? – спросил Колька.
– Так раньше там егерь жил, он и гать настелил хорошую. На мотоцикле проедешь. – Тетка убрала в шкафчик посуду, повесила полотенце. – Ну-ка, давайте на сеновал. Небось всю ночь не спамши. Ишь, раззевались.
Ребята забрались на сеновал, завалились на слежавшееся, прошлогоднее сено. Тетка забросила им цветные подушки.
– Отец-то как? Пишет?
– Пишет, – опять соврал Мишка. И добавил в сердцах: – Телеграммы шлет. И посылки. Велосипед прислал, с мотором. И с крыльями. Лети, пишет, Миха, ко мне, вместе зимовать будем.
– Неладно так-то про батьку родного, – укорила тетка. – Он ведь все ж таки тебя ростил. А что непутевый, не вина его, а беда. Да и участковый ваш больно строг к нему оказался. Мог бы до тюрьмы не гнать братца мово... – Тетка всхлипнула и пошла в дом.
Мишка глянул на друга со значением. Колька отмахнулся. Другое его захватило.
– Ну? – прошептал он, когда затихли теткины шаги. – Ты понял? Мы у этого Федора все узнаем! Ничего искать не надо. Он же прутиком план чертит, вспоминает.
– Ты что, Колян, с коня упал? – Мишка аж подскочил.
– Боишься?
– Не. Не хочу.
– А в лобешник хочешь?
– И в лобешник не хочу. – Мишка помолчал и вздохнул: – Но лучше в лобешник.
– Дурак! Если он говорить начал, он все нам расскажет. Ты думаешь, от чего он тогда ошалел? От страха? Ни хрена – он там сокровища видел. И рехнулся от радости. – И добавил по-хитрому: – Как бы нас не обогнал...
Мишка задумался. Пожалуй, верно. Обидно будет целой машины баксов лишиться.
– Ладно, – нехотя согласился он. – Только не ночью.
– Ночью я и сам бы не пошел, – признался Колька. – Ведьма да псих...
Они повалялись еще для отвода глаз и скатились с сеновала.
– Что мало погостили-то? – расстроилась тетка.
– Жеребца надо холить, – деловито и озабоченно пояснил Мишка.
– Не по-людски все у вас, – вздохнула тетка. – Ладно, плывуны, сейчас соберу вам поесть на дорожку. Пирожков испекла.
Она пошла проводить ребят. Мальчики забрались в лодку: Колька на весла, Мишка устроился на носу, положив узелок с пирожками на колени.
Тетка оттолкнула лодку и заговорила вслед:
– Приветы там передавайте. Родне, знакомцам. Чашкиных не забудь. Огородниковых. Полинке скажи, чтоб навестила...
Ребята уже плыли излучиной, заворачивая вдоль выгнутого песчаного берега, а над спокойной и тихой водой все доносилось:
– ...Волошиных с внучкой поздравь. Степану особо кланяйся, скажи, валенкам его сносу нет. Рыбкиным напомни, чтоб мешки возвернули...
– «Поле чудес», – проворчал Мишка с набитым ртом. – Всю деревню обходить придется. С приветом... – покрутил он пальцем у виска.
Колька вначале греб сильными длинными рывками, но по мере приближения к Ведьминой протоке все больше сникал, все чаще поглядывал за спину, словно боялся, что там вот-вот появится что-то страшное.
Мишка, наоборот, успокоился, жевал пироги, вертел головой, командовал.
Но вскоре смолк. Сглотнул и робко доложил:
– Протока по курсу. Суши весла.
Колька приподнял лопасти над водой, с них звонко шлепались капли, и только этот звук нарушал вдруг окружившую ребят тишину. Да вдали, где-то над болотами, слышался мощный вороний грай.
Лодка плавно прошла еще немного и замерла под засохшим корявым деревом у самого устья протоки. Колька придерживал ее, взявшись за сухую низкую ветку.
День был в самом разгаре света. Блестела под солнцем вода, чуть слышно журчала меж стволов ближайших деревьев. В протоке белели головки кувшинок среди глянцевитых листьев, укрывших всю поверхность воды. На них грелись молчаливые зеленые лягушки.
Было светло. И почти не страшно.
– А чего мы скажем? – спросил Мишка.
– Поздороваемся. Скажем – заблудились. Ты будешь ведьму отвлекать, а я с Федькой поговорю.
– Давай наоборот.
– Ладно, – вздохнул Колька, – как получится. Весла на воду.
Очень скоро протока стала расширяться. Деревья и кусты отступили. Вместо кувшинок вода покрылась тяжелой ряской, которая висла на лопастях, мешала грести. Лодка с трудом пробиралась, словно в холодной каше.
Наконец стукнулась носом в полузатонувший ствол, к сучку которого был привязан долбленый челнок.
Отсюда начиналась егерева гать. Она шла почти прямиком в глубь болота, и в конце ее, на островке, среди низких, но очень густых и широких елей виднелось что-то вроде хижины.
Ребята вылезли из лодки, и тут вдруг из-за леса взмыла оглушительно горластая стая ворон, покружила, поднимаясь все выше и выше, и, вытянувшись острым клином, пошла в атаку. Как тысяча маленьких пикирующих штурмовиков.
Колька среагировал первым.
– Хватай весло, Миха! – отчаянно заорал он. – Отбивайся!
На ребят обрушился злобный гвалт – хриплое карканье, треск и хлопанье крыльев. Колька размахивал веслом, Мишка отмахивался телогрейкой, но ощутимого урона врагу друзья не нанесли ввиду его явного численного превосходства. Вороны кружили над ними, будто кто-то командовал атакой – одна стая сменялась другой...
– Удирать надо! – крикнул Мишка, весь залепленный грязно-серыми «бомбами». – Заклюют!
Удирать-то надо... Но как? И куда?
Противник тем временем изменил тактику. Вороны поднялись вверх, выстроились кругом и ринулись вниз воронкой, острие которой было направлено на ребят.
Мишка не выдержал и сиганул в болото. Колька следом. И зеленая ряска сомкнулась над ними.
Вороны, словно этого и добивались, взмыли вверх и нестройной толпой, галдя, довольные, ушли за край леса.
Первым высунул нос Мишка. Отбросил со лба шматок ряски, отфыркался. Так же осторожно всплыл Колька. Ухватились за бревно, отдышались. Осмотрелись.
– Не боись, хулиган, – крокодилы здесь не водятся, – сказал Мишка. – Одни бегемоты с крыльями.
– Пошли к ведьме, – добавил Колька. – Теперь врать не придется. Мы теперь для них свои. Ты – леший, я – водяной.
Ребята выбрались на гать, сбросили с себя, как могли, болотные травы, кое-как выжали одежду, смахнули липкую грязь. Побрели к избушке.
Гать была хорошая, надежная. Где из стволов, где из жердей и хвороста. Идти по ней можно было без опаски, только хлюпала под ногами и брызгала вонючая болотная жижа. Но это – мокрых и грязных – уже не смущало.
Дошли до островка, густо заросшего доброй травой, темным ельником. Прямо перед ними – избушка на курьих ножках: бревенчатая, на старых пеньках. Малое оконце, щелястая дверь. Тесовая крыша сплошь заросла мхом, из которого торчат на длинных тонких ножках мухоморы и поганки. На коньке уставились друг на друга ворона и кошка, обе черные. Из трубы идет, вьется дымок.
Перед избушкой на чурбачке тешет колышек дед – в длинной бороде, в длинной, до колен, рубашке навыпуск, босой. Тот самый террорист Федя.
– Здрасьте! – заорал Мишка, растерявшись. – Мы с Синеречья, рыбалили здесь! Водички напиться дадите?
Колька зло сунул его локтем в бок: вот уж кто в самом деле с коня упал. Водички ему! По реке плывет и от жажды мрет.
– Мы заблудились, – поправил дружка Колька. – В болото попали. Нам бы обсушиться.
Дед послушал одного, другого и что-то негромко сказал в окно.
Дверь заскрипела, и на пороге показалась... баба-яга. С клюкой, согнутая в пояснице, из-под платка падают на впалые щеки седые космы, нос словно нюхает подбородок, острые глазки совсем затерялись среди обильных морщин и бровей.
Мишка шагнул назад и оказался у Кольки за спиной.
– Здрасьте, бабушка, – выдавил с трудом Колька. – Мы...
– ...Заблудились, – продолжила баба-яга скрипучим голосом.
– Да... Нам бы...
– ...Обсушиться. – Голова старухи заметно тряслась, и непонятно было – то ли это от старости, то ли она просто кивала. – Заходите. Обогрейтесь, – бабка посторонилась в дверях. – Как раз печку растопила.
Вошли гуськом, с опаской, – но что делать, сами напросились. Сокровищ захотелось!
Осмотрелись. Изба как изба. В Синеречье и победнее были. Печь большая, хорошая. По стенам – лавки, стол (на нем что-то прикрытое влажным полотенцем) да буфетик с синими стеклами, разрисованными цветами. Под потолком – пучки сушеных трав, от них по избе дух идет, как от свежего сена с лесной опушки, богатой разнотравьем.
На буфете сидит неподвижно сова – не то чучело, не то живая птица. Рядом с ней – опять черная кошка.
«Надо же, – подумал Мишка про кошку, – прыткая какая. Только что на крыше была, а уж сейчас здесь».
– То другая кошка, – пробормотала Ведьма, – там Мурка, а здесь наоборот – Васька.
И Мишка сразу сообразил, что вслух он про кошку ни слова не сказал.
«И впрямь колдунья», – чуть было не подумал, да спохватился – как бы она и эти слова не угадала.
Ведьма опять что-то бормотала в углу, разбирая травы, потом сказала:
– Раздевайтесь. Вот на печку одежу разложите.
Раздеваться не хотелось, удрать хотелось, в мокром и грязном.
Сняли куртки, рубашки, штаны, разложили на печке, присели на краешек лавки у окна.
Ведьма все время что-то делала, поглядывала на гостей, будто примеривалась, бормотала.
Колька в окошко смотрел – прикидывая, как в него сигануть, если что. А Мишка прислушался к бормотанию Яги и похолодел, расслышав.
– По одному, что ль, их в печку сажать? – бубнила колдунья, поглядывая на ребят. – Иль каждого в свой черед? Оба-то сразу влезут ли?
Колька не слушал, не замечал; он что-то за окном рассматривал, а Мишка уже все понял, когда баба-яга открыла печную заслонку, пошуровала кочергой, разгребла жаркие угли.
«Сейчас она нас в печку. Как братца Иванушку». И стал лихорадочно вспоминать, чем нужно в таком случае отговариваться. Да плохо вспоминалось – забыл он эту сказку.
А Ведьма тем временем взяла из угла большую деревянную лопату...
Мишка в голове все просчитывал: «Она нарочно ворон на нас наслала, чтоб мы окунулись и обсушиться зашли. Разделись – она нас в печку. Во влипли-то. Гуси-лебеди».
Ведьма положила лопату на стол, взяла ржавый железный лист, стала его чем-то смазывать.
«Ну точно – жарить будет, на масле».
Мишка преодолел слабость в ногах и стал потихоньку перемещаться по скамье к двери, подавая Кольке знаки глазами и бровями. Но тот как вперился в окно, так не оторвать его никакой опасностью... Еще, еще чуток. Вот она – дверь, рядом, распахнута во всю ширь...
Мишка вскочил... И тут дверь сначала заскрипела, а потом с грохотом захлопнулась перед самым его носом.
Мишка заорал и начал дергать ручку – дверь не открывалась. Он орал и дергал, всей спиной ощущая, как тянутся к нему из угла длинные костлявые руки, становятся все длиннее и длиннее и вот-вот сомкнутся на его худой шее...
(Забегая вперед, скажем: здесь-то никакого колдовства не было; дверь захлопнулась сквозняком, а не открывалась потому, что Мишка со страху не в ту сторону ее дергал.)
– Ты что? – услышал Мишка удивленный, но спокойный голос Кольки. – Пчела в зад укусила?
Мишка медленно обернулся.
Никаких длинных костлявых рук. Ведьма уложила на лопату два белых хлеба (это они лежали под полотенцем на столе) и садила их в печь. «Оба сразу и влезли».
– Я... это... задремал... сон приснился...
Баба-яга закрыла заслонку, поставила лопату в угол.
– Ему приснилось, что я его в печь сажаю. А потом на его косточках валяюсь-катаюсь. – Она засмеялась и стала совсем другой – добродушной старушкой, догадливой и умудренной долгой жизнью. – Одевайтесь, ребятки, да садитесь чай пить. Я вам с хорошей травой заварила, чтоб не простыли.
Мишка с таким облегчением вздохнул, будто экзамен по химии отменили. А Колька все глаза прижмуривал, словно старался что-то важное хорошо запомнить. Даже когда чай пил, жмурился и молчал. Молчал даже тогда, когда Мишка навел разговор на деда Федора.
– Да он ничего. – Ведьма присела рядом, тоже взяла чашку. – У него только ум от вина помутился. Ведь он, когда из церкви бежал, ящик водки с собой уволок. И пока его не арестовали, поспешил всю ее выпить. Ну и сдвинулся маленько. Я его травками отпаиваю. Легчает ему. Он так-то уже непьющий, но умом еще не посветлел. Все силится вспомнить, как из церкви выбрался, да не может. Извелся весь. Уж я ему говорю, говорю: и чего ты там забыл? Какой такой клад? Отвлекаю, значит. Подсказываю: разве так клад ищут?..
– А как? – перебил Мишка.
– Да по-разному. Я уж и забыла... На всякий клад – свой обряд. Свои слова... Заговорные, наговорные...
– И ничего не помните? – Мишка отхлебнул из чашки, отщипнул от лепешки, будто ничего важнее для него не было. А клад – это так, для вежливой поддержки разговора.
Бабуля улыбнулась, показав все свои два зуба.
– Вот помню: надо взять свечу незажженную и в полную луну три раза обойти с ней вокруг церкви. И не просто, а так, чтобы третий круг замкнуть ровно в полночь. Если так-то подгадаешь, свеча вспыхнет и из рук твоих поплывет прямо к кладу. Ты за ней иди. Где она зависнет – в том месте рой...
– И сколько идти за ней? – Мишка толкнул под столом Кольку, который, занятый своими мыслями, совершенно не прислушивался к разговору. – До самой пенсии в городе Париже? Да еще полночь угадай. Да в луне не ошибись.
– Клады не просто ищутся. Иной человек свой клад всю жизнь найти не может...
Простились со стариками дружески.
– Вы только, бабушка, ворон своих на нас больше не натравливайте.
– Да я их и не гнала. Они сами свою службу знают.
Колька молчал почти до самого дома: «да», «нет», «отвянь», – вот и все его слова по пути к селу.
На берегу он выскочил из лодки и помчался к себе. Мишка догнал его уже в терраске, где Колька сидел над листом бумаги с какими-то каракулями.
– Вот! – удовлетворенно шлепнул по листу ладонью. – Запомнил!
– А что это? – Мишка умело сделал глупое лицо.
– Когда тебя пчела в зад кусала, я в окошко видел, что дед Федор на земле колышком чертил, понял?
Мишка взглянул на рисунок, оторопел немного:
– Он тебе начертит, с похмелья-то. Планеты Солнечной системы. В разрезе.
– Не спеши, Миха. Я когда в голове эту схему держал, тоже ничего понять не мог. А когда нарисовал, все ясно стало.
– Тебя, по-моему, дед заразил. У тебя тоже крыша поехала.
– А в лоб? Враз поумнеешь. Смотри: вот этот большой квадрат с крестом – церковь; маленький, в стороне, – склеп, а дальний – часовня заречная, что на бывших Выселках. Видишь, они по очереди линией соединены – это подземный ход. И линия входит прямо в большой квадрат. – Помолчал, не дождался реакции и спросил голосом Сенти: – Так что это означает, по-вашему, юноша? – И тем же тоном ответил: – Это означает, что подземный ход идет в церковь. Он там начинается. И по этому ходу дед и удрал от ментов.
– С ящиком водки, – добавил Мишка. – Значит, искать надо не из склепа, а изнутри церкви. Правильно, Арсентий Ильич?
– Садись, Куманьков, пятерка!
– Только вот это мне непонятно, – Мишка показал на схеме четыре маленьких квадрата внутри церкви. У одного из квадратов и начиналась линия подземного хода. И около стояла буква «Ж».
– Надо на месте посмотреть. А «Ж» я знаю. Это «железка». Какая-то штуковина, которая открывает подземный ход. Засов или ручка...
Тут в терраску ворвались Серега и Кролик. Обменялись новостями.
– Нас не искали?
– Не. Великий только все спрашивал: не вернулись?
– А Андрюха?
– Мы все время перед ним вертелись, – сообщила Серега. – Он Кролику даже пинка дал – так надоел.
– Врет она все, – заныл Васька. – Это она все возле него вертелась, ненаглядного!