В укрытии было жарко, а ее голос звучал очень громко.
— Ну все, ты этого добился, Макс! — раздраженно воскликнул Хасс. — Оно убегает, а я хотел сделать запись получше!
— Да я не виноват! — запротестовал я. — Это мадам пришла…
— Не смей меня так называть! — воскликнула Джорджия.
— Слушай, Джорджия…
Я поднял голову и увидел, что ее губы сжаты в тонкую линию, глаза широко открыты, а ноздри раздуваются. Все из-за того, что в последнее время все мы друг друга раздражали. Это было неизбежно, так как нам приходилось жить вместе на маленьком острове. Хасс раздражал меня. Папа злил. А теперь я стал придираться к Джорджии. Я в ту же секунду пожалел об этом. Но с некоторыми девчонками нельзя просто взять свои слова назад. Джорджия была как раз из тех, кто принимает язвительные замечания близко к сердцу. Следовало понять это прежде чем я открыл свой проклятый рот!
— Прости, Джорджия!
— Да ты вовсе не выглядишь виноватым, Макс! — противным голосом сказала она.
— Ты не должна говорить с моим братом таким тоном, — сказал Хассан, все еще разозленный, что животное убежало. — Здесь не место для девчонок!
Блин! Вот этого совсем не стоило говорить. Хассана могло оправдать только то, что он до сих пор иногда использовал английские слова неправильно.
Джорджия бросила на нас взгляд, полный глубочайшего презрения.
— Идиоты! — пробормотала она.
— Джорджия, прости!
— Нет, нет и еще раз нет! Ни за что! Вы, два дюгоня!
Вот так вот все и разгорелось из ничего. Так всегда бывает, когда проводишь вместе слишком много времени. Похоже на отношения между братьями и сестрами. На самом деле ты не имеешь в виду половину того, что говоришь, но все равно говоришь что-нибудь не то. И на мой взгляд, это все были такие мелочи!
Джорджия стремительно вылетела из хижины и понеслась сквозь заросли. Я посмотрел на Хассана, и он пожал плечами:
— Ну что тут можно было поделать?
— Она вернется, — беззаботно сказал я, думая о том, что же такое дюгонь. Она любила использовать слова, значение которых неизвестно окружающим. — Вот увидишь! Она долго не протянет, если у нее не будет возможности поболтать с нами.
Но в действительности я сам себе не верил. В этот раз она была по-настоящему расстроена. Жаль, я буду скучать по нашим играм с американским английским.
Бордюр — поребрик.
Оранжерея — теплица.
Баклажан — синенький.
Никелированная сталь — нержавейка.
Думаю, она покончила с нами навсегда. Если она провела несколько месяцев в море только с мамой и папой, то уж как-нибудь сможет отвыкнуть от нас. Мы пойдем на попятную куда раньше, чем она. У нас с Хассом появилась огромная проблема. Это было настоящей пыткой — видеть ее издалека и не говорить с ней. Иногда девчонки могут вести себя так отвратительно!
В любом случае мы сделали вид, что нас это не волнует. Мы пошли по следам крысоподобного существа, но оно оказалось слишком… Не могу подобрать слова. Хитрым? Нет, не то. Уверен, что знаю подходящее слово. Ах да, у нас в школе учился пацан по имени Джем Корнер, его отец был полицейским и назвал свой дом «Пронырливые копы». Тогда я решил, что это круто, и это слово отлично подходит для нашего зверя — пронырливый. Оно растворилось в тропическом лесу.
19 июля, остров Кранту
Я не уверен, был это сон или нет. Может быть, я все-таки спал. Возможно, это один из случаев, который как заноза сидит в голове, и ты не можешь понять, было это сном или явью. Это становится чем-то вроде памяти о снах и смешивается с чем-то другим, что с тобой, возможно, случилось или имеет для тебя большое значение, если вы понимаете, о чем я. Это как головоломка, в которой отдельные детали не очень подходят друг к другу.
В лагере только-только занимался рассвет. Я проснулся. Я всегда просыпался раньше других. Мне вроде бы хотелось пить. Вокруг все очень мирно и тихо. Кузнечики перестали стрекотать, а птицы еще не проснулись, так как свет пока был очень тусклым. Я собирался пойти на пляж, но папа сказал нам, что мы должны оставаться в лагере, особенно ночью.
Как раз в эту минуту одна из наших коз начала орать как сумасшедшая. Это была беременная коза, которую папа привязал снаружи загона, чтобы к ней не приставали козлы.
Появилось какое-то существо, похожее на змею и очень мощное. Оно почти скользило брюхом по земле. Я почувствовал какой-то запах, от которого меня чуть не вырвало. Говорят, что запах — это одно из ощущений, лучше всего сохраняющихся в памяти, но я не думаю, что до этого когда-нибудь чувствовал такую вонь.
Существо меня не видело. Его сияющие глаза смотрели в основном на беременную козу. Я застыл на месте, хотя меня немного трясло: я испугался, что существо повернется в мою сторону. Оно ползло вперед, дюйм за дюймом, и часто оглядывалось, чтобы удостовериться, что его никто не видит. За ним наблюдал я, но меня частично прикрывал угол хижины, и я вел себя тихо.
Можно сказать, что это существо было очень хитрым и пронырливым, только по тому, как оно двигалось и поворачивало голову. Эта голова — я уже смог различить ее форму, так как полностью рассвело, — была длинной и толстой, как большое бревно. Когда существо подползло поближе к козе, его челюсти раскрылись, и это выглядело так, будто бревно расщепили пополам. Во рту — ряды зубов, похожих на щепки, которые сверкали даже в неярком утреннем свете. Эти зубы были такой же длины, как ножи для резьбы по дереву, а может быть, даже длиннее.
Потом я чуть не откусил себе язык от ужаса, потому что голова уже дернулась к беременной козе и схватила ее челюстями.
Меканье тут же прекратилось. Этот зверь из тропического леса в мгновение ока заглотил ее целиком чудовищным ртом. Раздался хруст костей, и у меня возникло ощущение, что существо в один присест сжевало бедную козочку. Она выглядела воробышком в тигриной пасти. Вначале я еще видел ее ноги, торчащие из пасти монстра как спички… Затем нескольких быстрых движений — и они исчезли в пасти, пережеванные вместе с остальной козочкой.
Думаю, у меня из горла вырвался звук, потому что голова чудовища повернулась в мою сторону. Казалось, что оно какое-то время смотрело на меня, и у меня возникло ощущение, что оно улыбается. Но возможно, это была только игра воображения, ну, понимаете, из-за этих торчащих зубов и всего остального. По толстым губам чудовища текла кровь, и оно слизнуло ее огромным языком. Потом оно вдруг повернуло голову в противоположную от меня сторону и посмотрело на коз в загоне. Я почти что услышал, как оно думает: «А не взять ли мне еще одну?» — но шум из палатки заставил его насторожиться. В конце концов, когда холодный пот уже стекал по моей груди и спине, оно повернулось и посеменило на коротких ножках в сторону леса.
Я все еще сидел на месте и дрожал, когда весь лагерь, старая деревня и все вокруг полыхнуло огнем. Р-р-раз — и все полыхнуло! Но как раз эта часть сна, как я думаю, была сном. Или это солнце взошло на рассветное небо, и все вокруг показалось пылающим. Понятия не имею, как все было. У меня остались только эти смешанные воспоминания. Вы должны помнить, что я до смерти перепугался. Думаю, это можно назвать шоком. Но я настаиваю, что монстр был настоящим и что он съел козу именно таким образом. Может быть, я присочинил что-то позже, из-за того, что я потом узнал и увидел.
Я помню, как папа вышел из горящей палатки в трусах и майке, зевнул и потянулся, подняв вверх руки. Потом он увидел оборванный конец веревки, к которой была привязана коза. Озадаченное выражение появилось на его лице, но оно тут же исчезло, как только он увидел меня, сидящего напротив.
— Макс! — позвал он. — С тобой все в порядке?
Но в горле все еще стоял ком, и я не мог ответить.
21 июля, остров Кранту
Думаю, во всей мировой истории еще никогда не было девчонки, которая извинилась бы перед мальчиком первой. Могу поклясться, что начиная с праматери Евы ни одна из них никогда не говорила: «Это была моя вина», пока мальчик не попросит прощения. Но и я не собирался сдаваться. Да, я проводил некоторое время на пляже, с надеждой глядя в сторону яхты, но не более того. Я признаю, что мне не хватало визитов на яхту. Хассану тоже. И когда бы мы ни приходили на пляж и ни смотрели на лагуну, Джорджия всегда была счастливой и над чем-то смеялась. Могу поклясться, она делала это специально, чтобы заставить нас думать, что ее все это не волнует. Не думаю, что она переживала.
— Меня это не волнует, а тебя? — спросил я Хассана, когда мы гуляли по пляжу, а смех Джорджии разносился над водой. — Мне на все это наплевать.
— Мне тоже, — ответил Хассан. — Ее глупый смех меня всегда раздражал.
— Меня тоже. Это, скорее, девчачье хихиканье, если ты хочешь знать мое мнение.
— Довольно противное.
— В любом случае, — сказал я, пиная ни в чем не повинного рака-отшельника в воду, — интересно бы узнать, что это за штука, о которой она говорила, — дюгонь?
— Я спросил Рамбуту. Он сказал, что это морской обитатель. Он сказал, что моряки в прошлом по ошибке принимали их за русалок.
— Тогда они не могут быть очень уж отвратительными. А то она сказала так, будто мы такие же отвратительные, как дюгони.
— Рамбута сказал, что они очень отвратительные.
Меня это несколько сбило с толку.
— Ну а как же тогда те моряки, которые думали, что это русалки?
— Я тоже сказал об этом Рамбуте, но он ответил, что в те времена моряки проводили в море по два года и все это время не видели женщин. Кажется, они успевали забыть, как вообще выглядит женщина.
Я пнул еще одного рака.
— Я бы тоже хотел их забыть, — пробормотал я. — Они не стоят того, чтобы их вспоминали.
25 июля, остров Кранту
В конце концов папа и Грант начали разговаривать друг с другом. Понятия не имею, что случилось, но сегодня днем я видел, как папа возвращается с яхты. Он выглядел слегка подавленным, поэтому я решил, что они с Грантом подрались. Потом он сказал мне, что пригласил их всех на обед. Не думаю, что они подружились, но, по крайней мере, они разговаривают друг с другом. Полагаю, папа решил, что не стоит дальше продолжать все это деление на два лагеря. Я рад. Думаю, прежде всего, это было очень глупо.
Мы ели вместе. Во время обеда атмосфера была несколько чопорной и натянутой. Папа и Грант обсудили носорога, но это был очень забавный разговор. Папа, Рамбута и, возможно, Хассан были единственными людьми, которые верили в существование носорога. По крайней мере, они утверждали, что верят. Все остальные старались не вмешиваться, чтобы не перейти к прямым обвинениям и не назвать кого-нибудь лжецом в открытую. Не знаю почему, но Грант выглядел вполне удовлетворенным папиными расплывчатыми объяснениями. Только не я. Что-то происходило, и только папа и Рамбута знали, что именно. Я решил, что рано или поздно мне об этом скажут, а в тот момент меня больше всего интересовало, как же вернуть себе расположение Джорджии. Скажете, я эгоцентричен?
Потом Лоррейн упомянула о звуке, который мы все слышали, том самом, что напоминал гудок корабля в тумане. Она сказала, что ни один носорог не мог издать такой звук. Папа на это ничего не ответил. Он просто попросил кого-то передать ему сладкий картофель. Грант обменялся с женой многозначительными взглядами, и та больше об этом не говорила.
Когда Портеры ушли, я сам принялся за папу:
— Пап, правда ведь, нет никакого носорога?
Он избегал встречаться со мной глазами:
— Я не могу сказать тебе сейчас. Ты должен доверять мне. Я твой отец, Макс, и я заслуживаю доверия сына.
Насчет последнего я вовсе не был так уверен. Он был моим отцом, но он был еще и профессором. Именно профессору в нем я не мог доверять.
Но тут я совершил обычную ошибку и начал ему угрожать:
— Может, мне лучше спросить Рама?
Он быстро повернулся ко мне. Выглядел он разозленным.
— Ты не должен говорить с Рамбутой о таких вещах.
— Но…
— Никаких «но», Макс. Ты и Хассан — вы оба должны подождать развития событий. Есть кое-что, о чем вы в конце концов… Да о чем я говорю? Ты ребенок. Дети должны делать, как им говорят.
— Не в наши дни, папа. И я уже не маленький ребенок. Я кое-что соображаю. И мне уже не десять лет.
Теперь настал его черед перейти к запугиванию.
— Может быть, сейчас настало время отправить тебя домой? Следовало это сделать давным-давно.
На этом мы закончили разговор. Я не узнал ничего нового. Но и ему не удалось победить.
27 июля, остров Кранту
Грант и папа вместе ходили в тропический лес. Интересно, с чего бы все это? Вчера смертельные враги, а сегодня лучшие друзья? Что-то мне в это не верится. Хасс сказал, что мы не должны вмешиваться. Чего-чего? Как бы не так!
1 августа, остров Кранту
Мы сидели за столом и ужинали. Сегодня Портеров не было с нами. Я поймал огромную рыбу-люциана в лагуне, и она была нашим главным блюдом. Комплименты сыпались на меня со всех сторон. Я хотел бы, конечно же, чтобы их поток не иссякал. Я положил гарпунное ружье на видном месте, чтобы напомнить им всем, кто сегодня добыл еду.
Больше всех рыбой наслаждался Рамбута, он жевал ее, кивая и подмигивая мне.
А Хасс просто ел. Его не заботило, кто добыл еду, коль скоро она была у него в тарелке. У Хасса была забавная манера по-мышиному сгибать спину и забывать обо всем на свете, когда он заглатывал пищу. Если с ним заговаривали за столом, он никогда не отвечал. Было такое ощущение, что он находился на другой планете и вокруг него была только тишина. Странно.
Может быть, с Хассом когда-то что-то случилось, и поэтому теперь он ел таким образом. Наверное, он голодал. Когда мама была жива, она говорила, что хотеть есть — это не то же самое, что голодать. «Первое можно сравнить с небольшим раздражением на ноге, а второе — с отсутствием ноги вовсе», — говаривала она. Я считал, что эта поговорка тоже странная, но сейчас начал понимать, что она имела в виду.
Папины манеры тоже изумляли меня. Его поведение за столом, как однажды сказала мама, было результатом строгого воспитания. Папа всегда ел так, будто находился на приеме у королевы. Он сидел прямо, спина его была прямой, как шпиль собора, он ловко пользовался ножом и вилкой. При этом он никогда не клал руки на стол. Когда он ничего не резал и не подносил пищу ко рту, его руки находились у основания грудной клетки. Он не сжимал столовые приборы в кулаке, он деликатно держал их так, чтобы они находились между большим и указательным пальцами. У папы благородство было в крови.
— Убери локти со стола.
— Кто, я? — удивленно переспросил я.
— Да-да, — сказал папа. — Вы, сэр.
Я сделал, как он сказал, и как раз в этот момент из тропического леса выскочила крыса и схватила кусок какой-то еды, упавший под стол. Этого никто не видел, кроме меня. Мы не обращали особого внимания на крыс, живущих на острове. Они были повсюду и в то же время нигде. Здесь хватало еды для всех — для крыс, фрегатов, белобрюхих морских орлов и диких свиней. Настоящий рай, если, конечно, ты не против постоянно есть одно и то же. У нас на столе очень часто была рыба, к тому же Рамбута знал очень много съедобных растений, которые росли на Кранту, например: клубни таро, ямс, сладкий картофель и плоды хлебного дерева.
Я быстро запоминал названия овощей, фруктов, орехов и разной рыбы, которая водилась в лагуне. Рамбута учил нас с Хассаном ненавязчиво, не подчеркивая, что это уроки. Папа усадил бы нас перед собой и начал читать лекции, а Рамбута водил нас повсюду и показывал разные вещи, не проверяя потом, что мы запомнили, как это делал бы папа. Рамбута даже сделал маленькое утлое каноэ с парусом из простыни, на котором мы плавали в лагуне. Вместо выдолбленного куска дерева он использовал для корпуса бамбуковые палки, крепко связанные вместе, потому что выдалбливать бревно слишком долго. Но наше суденышко могло плавать с нами обоими на борту, а это как раз и было то, что нужно.
Еще Рамбута рассказывал нам о созвездиях на случай, если мы потеряемся в море.
— Я буду использовать латинские названия, — сказал он однажды, когда мы лежали на пляже под ясным звездным небом, — но я собираюсь вам рассказать, как именовали созвездия местные жители.
Это было куда более интересно. Секретная информация.