Когда до звонка осталось минут двадцать, Алексей Васильевич вдруг оторвался от книжки и со словами: "Да что же это такое!" - подбежал к передней парте.
Здесь он схватил за волосы первого попавшегося под руку мальчишку и задал ему выволочку. Покрасневший, как вареный рак, мальчишка с ревом закричал:
- За что вы меня!.. Один я, что ли!.. Все кричат!..
Алексей Васильевич отступил на три шага и возмущенно сказал:
- Это же безобразие!..
Некоторое время он смотрел на наказанного, потом сокрушенно вздохнул, опять подошел к нему и погладил по голове.
Наступила полная тишина. Ребята смотрели на Алексея Васильевича виноватыми глазами: до чего довели человека! Да, какого! Многие из нас могли бы жизнь за него отдать.
Алексей Васильевич вернулся к столу и с расстроенным видом стал листать какую-то книжку. Мы слушали шелест переворачиваемых страниц и сидели не дыша.
- Да, да... - проговорил наконец учитель, и мы все поняли, что он продолжает свои размышления, но теперь уже вслух. - Да, да... За период жизни одного человека сколько всемирно известных исторических событий! Гибель испанской "Непобедимой армады", Варфоломеевская ночь, казнь шотландской королевы Марии Стюарт, крестьянские восстания в Австрии, крестьянские восстания против турок и венгерских феодалов... А какие люди жили одновременно с этим человеком! Галилео Галилей, Питер Пауль Рубенс, Рембрандт ВанРейн, Пьер Корнель, Мигель Сервантес де Сааведра, Лопе де Вега... Кто же этот великий, бывший современником других великих и свидетелем неизгладимых в памяти человечества событий? Имя ему - Вильям Шекспир! - Алексей Васильевич склрнил голову набок, помолчал, будто прислушивался к давно минувшим событиям. Потом раскрыл книжечку, на обложке которой стояло: "Ричард III", и принялся читать:
А причастившись тайн, соединим
Мы с Белой розой Алую навек.
О, долго Англия была безумна,
Сама себя терзала в исступленье:
Брат брата убивал в слепом бою,
Отец убийцей был родного сына,
Сын по приказу убивал отца...
Раздается звонок, но Алексей Васильевич не слышит и продолжает читать. Мы не спускаем с него глаз. За дверью крики, топот. Алексей Васильевич читает. Опять звонок. В коридоре постепенно все стихает. Алексей Васильевич читает. И вот раскрывается дверь, на пороге появляется Артем Павлович, наш учитель математики.
Он недоуменно таращит глаза.
- Э-э... Алексей Васильевич, это, кажется, мой урок?
Алексей Васильевич, в свою очередь, смотрит на него с недоумением, потом спохватывается, кладет под мышку журнал с кипой брошюр и газет и быстро уходит.
На том урок истории и закончился. А задавал Алексей Васильевич на этот день "Тридцатилетнюю войну".
От Артема Павловича, когда он еще только появился в дверях, пахнуло на нас крепкой сигарой и водочным перегаром. Усевшись за стол, учитель журнала не раскрыл, а просто спросил:
- Кого я еще не вызывал?
- Меня, - поднял руку Илька. - Идти?
- Иди, - кивнул Артем Павлович.
Илька положил ему тетрадь на стол и начал решать задачу. Но что-то пальцы слушались его плохо: мел выпадал из руки и закатывался то под парту* то под учительский стол. Да и голос был какой-то спотыкающийся.
Кое-как Илька добрался до последнего действия, разделил 27,5 на 4,5, поставил знак равенства, и вывел 13.
Учитель сидел спиной к доске и о чем-то думал.
- Готово, Артем Павлович, - неожиданно бодрым голосом сказал Илька. - Тринадцать.
- Правильно, тринадцать, - вяло отозвался Артем Павлович.
Он раскрыл журнал, выставил отметку и только после этого повернулся и повел по доске всегда слезящимися глазами. Смотрел он со скукой, даже с отвращением.
Видно было, что ему уже давно приелись и одни и те жезадачи, повторяющиеся каждый год, и порыжевшая доска с грязной тряпкой, и все мы, сорок горластых, непоседливых сорванцов. Вдруг его помятое, все в серой щетине лицо напряглось, мутные глаза уставились на последнюю строчку.
- Что тако-ое? Ты разделил 27,5 на 4,5, и у тебя получилось 13? Как же это могло быть?
Гиря пожал плечами:
- Сам удивляюсь. Только сходится: в задачнике, в ответе, тоже 13.
Они смотрели один на другого, пока Илька не вскрикнул:
- О, да я ж, кажется, что-то пропустил! - Он схватил со стола тетрадь, глянул в нее и засмеялся. - Так и есть, одно действие пропустил. Сейчас, Артем Павлович, сейчас. - Дописав пропущенное действие и исправив последнее, он задорно сказал: - Вот так будет правильно!
Лицо учителя опять потускнело.
- Садись. Кого еще не вызывал?
С парт закричали:
- Мимоходенко! Мимоходенко!
В этой четверти я уже отвечал, и против моей фамилии в журнале стоит тройка с минусом. Но раз ребята выкрикивают мою фамилию, значит, им самим не хочется отвечать, и я пошел к доске.
Я кратко записал условие задачи. Перед тем как начать решать, посмотрел на Артема Павловича. Лицо у него было скучное-скучное.
Мне стало жалко учителя. Я спросил:
- Отчего это, Артем Павлович, в задачах говорится все про чиновников да про купцов? Купцы продают, а чиновники покупают. Будто других людей на свете нету.
Учитель о чем-то думал и машинально ответил:
- А какие ж еще люди?
- Мало ли. Есть еще рабочие, мужики, босяки, циркачи,. Да вот, например, учителя - это тоже люди?
- Учителя тоже чиновники, - по-прежнему машинально сказал Артем Павлович.
- Чиновники?! - недоверчиво воскликнул я. - Какой же наш Алексей Васильевич чиновник? На нем и золотых пуговиц нет. Или Циолковский. Мы в чайной "Обозрение" получаем, так там его портрет напечатали. На Циолковском тоже пиджак обыкновенный.
- Кто такой Циолковский?
- А вы не знаете? Учитель, что в Калуге живет. Он собирается на Луну лететь.
Артем Павлович точно проснулся. Он вскинул голову и свирепо крикнул:
- Врешь!.. Учитель на Луну не полетит. Врешь!..
- Нет, полетит! - стоял я на своем. - Курганов говорит, что обязательно полетит.
- Какой Курганов? Что ты врешь?
- Вы и Курганова не знаете? - еще больше удивился я. Это ж и слесарь, и лудильщик, и столяр, и все на свете. Его будка против нашей чайной-читальни стоит. Как же вы такого мастерового не знаете? Его весь город знает. Если, к примеру, принесут ему фаянсовый чайник с отбитым носиком, он обязательно скажет:' "Трудная это задача, а в технике я слаб". Потом подумает и такой приделает чайнику оловянный носик, что уже навек. Вот кто такой Курганов.
- Да что ты мне про чайники плетешь?
- Я не про чайники, а про Курганова. Он как узнал, что задумал Циолковский, так сейчас же ему письмо заказное послал: тоже лететь хочет.
- Из пушки, - опять показал свои знания Степка Лягушкин.
- Не из пушки, а в ракете, - поправил я. - Вроде тех, что по праздникам в городском саду запускают. А если не возьмете, написал Курганов, я и сам улечу: надоело мне жить в России с околоточными надзирателями.
Лицо у Артема Павловича опять стало скучное.
- Чепуха это, братец. Ни один учитель на Луну не полетит. Так, разве какой-нибудь коллежский регистратор, воробей желторотый, мальчишка, который еще не успел себе домик купить. - Артем Павлович, зевнул и приказал: - Прекратить посторонние разговоры. Решай задачу.
- Сейчас, Артем Павлович. Я только хотел сказать, что хорошо б и нам такие задачи решать - про ракеты. А то скучно.
- Ага! - поддержал меня Степка. - Вот, например, с Земли на Луну вылетает ракета. А в тот момент с Луны на Землю запускают другую. Спрашивается: где они столкнутся и вдребезги расколошматятся? С Луны ракета летит, конечно, быстрей, потому что сверху вниз, а с Земли медленней, потому что снизу вверх...
- Молчать, дурак! - вдруг гаркнул Артем Павлович. - А ты что лясы точишь? - набросился он на меня. - Разнуздались, канальи! Решай задачу!
Я вздохнул и начал излагать условие: "Купец Никитин продал чиновнику Петрову 2 аршина и 6 вершков сукна синего, а купец Пахомов продал чиновнику Иванову 3 аршина и 5 вершков сукна зеленого..."
Задача была трудная. Но я все объяснил и все правильно написал на доске. Артем Павлович что-то буркнул и уткнулся в журнал. Так он просидел минут пять, потом встрепенулся и поставил мне отметку.
- Гм... Да... Одиннадцать... Можно б и двенадцать, да ростом не вытянул... - пробормотал он.
О такой отметке мы никогда не слыхали. Ребята обалдело смотрели на учителя.
Прозвенел звонок. Артем Павлович с трудом встал и пошел из класса. Но, не дойдя до двери, сильно пошатнулся.
Оставался последний урок - закон божий. Как всегда, батюшка запаздывал. Опять у нас гвалт. Дежурный кричит: "Запишу-у!" Это такое распоряжение инспектора: если учителя в классе нет, то дежурный должен брать на заметку каждого, кто балуется. Но сегодня записывать больше некого: записан уже весь класс.
За окном послышался цокот лошадиных подков о булыжник мостовой и дребезжание извозчичьей пролетки.
Мы бросились к окнам. "Едет!.. Едет!.. Едет!.." Цокот и дребезжание оборвались у парадной двери. Из пролетки вылез батюшка, поднял полу рясы и вытащил из кармана штанов кожаное портмоне. "Сейчас начнет торговаться", - захихикали ребята и распахнули рамы окон. Батюшка долго копался в портмоне, потом вынул монету и со вздохом подал извозчику.
- Что это? - нацелился с козел извозчик на монету одним глазом. - Никак, пятак?
- Пятачок, друг, пятачок, - закивал батюшка.
- Что ж это за цена такая?
- А сколько ж тебе, друг?
- Да вы хоть по таксе заплатите, я уж на чай не прошу. Двугривенный с вас.
- Что ты, что ты! - замахал батюшка на извозчика руками. - С отца-то духовного? Нехорошо, ой, как нехорошо!..
- Да ведь овес-то, знаете, почем ноне? Кусается.
- Не знаю и знать не хочу! Я овса не ем.
- Это, конечно, а лошади как без овса? Без овса животная и ноги задерет.
- Вот пристал! Ну, на тебе еще две копейки - и езжай.
- Да на что мне ваши две копейки! Две копейки - это калеке на паперти, а нам с животиной заплатите за наш труд что следует.
- Ну и труд! Сидишь на козлах да кнутиком помахиваешь. На вот еще копеечку.
- А вы сядьте сами, да и помахайте: посмотрим, как она у вас поскачет не жрамши. Не жрамши ей недолго и копыта на сторону откинуть.
Дойдя до десяти копеек, батюшка бросает медяки на сиденье пролетки и скрывается в парадной двери.
- Эх, - почесал возница под шапкой, - знал бы, ни за что не повез! - Он зачмокал на лошадь, та лениво задвигала кривыми ногами.
И вот батюшка в классе. Он ходит от двери к окну, от окна к двери и роговым гребешком расчесывает свои редкие прямые волосы.
Снимет двумя пальцами с гребешка рыжий пук, сбросит его на пол и опять расчесывает. И, пока ходит по классу, ругает Толстого:
- Еретик! Ханжа! Укоряет духовных лиц в сребролюбии, в корысти, а сам сидит в роскошном имении. Против святой церкви пошел, бога живого отрицает. Вероотступник! Гореть ему в геенне огненной!
Все время, пока ругает, кривит набок рот. Потом перевязывает волосы черной ленточкой, перебрасывает косичку на спину и садится за стол.
- Тверже учите священное писание, назубок. Встретится вам еретик-толстовец или бунтарь-социалист, начнет свое словоблудие, а вы его текстом, текстом, текстом! От Луки, от Иоанна, от Марка, от Матфея, от всех святых апостолов! Текстом бейте, текстом, текстом, текстом!
Батюшка со свирепым видом тычет кулаком по воздуху, будто бьет кого-то в зубы. Мы смотрим на него со страхом. Он спохватывается, хитро подмигивает нам и затевает шутливый разговор.
- Ну как, Пархоменко, все еще не смыл, со щеки чернильное пятно? А пора бы уже, вторую неделю носишь. А ты, Кукушкин, все уминаешь сало с хлебом? Ишь, как тебя распирает! Подожди, я наложу на тебя пост. - Конечно, не минует и меня: - Ну, Мимоходенко, как дела? Поумнел ты немножко или так дурачком и растешь?
Я встал и некоторое время водил глазами по потолч ку, будто соображал. Все ждали забавного разговора, приготовились смеяться.
- Не знаю, батюшка, - ответил я озабоченно. - Вам со стороны виднее.
- Ну, а сам как ты думаешь, а?
- Думаю, что так дурачком и расту.
Ответ батюшке очень понравился. Он смеется то тоненько и визгливо, то басовито и с хрипом. Насмеявшись, поднимает рясу, вытаскивает красный клетчатый платок и вытирает глаза.
- Это хорошо, Мимоходенко, что в тебе нет гордыни. Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю. А все-таки, Мимоходенко, учись усердней, и господь вразумит тебя. Читай почаще слово божье: оно просветляет ум и освежает душу.
- Я и то, батюшка, читаю. Только что ж его читать, если я все равно не понимаю. Вот раскрыл я вчера библию и стал читать "Первую книгу Моисееву" - про сотворение мира и человека. Так усердно читал, что даже выучил наизусть. И ничего не понял.