— Иди смотри. Потом доделаешь.
— Да ну! — отмахнулся Алеша. — Скоро половина фильма. И не люблю бросать дело. Начал — должен закончить.
— А если бы шел очень-очень интересный фильм? — даже рот открыл, так мне хотелось услышать, что скажет Алеша.
— Ну и что с того! У меня тоже интересное дело. Вот как пристроить сверху третьи щетки?
Неопределенность Алешиного ответа меня не устраивала. Я продолжал допытываться:
— Скажи, а если бы ты занимался делом, которое тебе совсем не интересно?
— Да что ты пристал: «интересное, неинтересное»! Щетку вот не знаю, как закрепить…
Я взял с верстака штангенциркуль и придавил им свой римский нос.
— Все-таки сильная у тебя воля.
— Что? — Алеша повернулся в мою сторону. В его глазах четко горели крохотные желтоватые абажурчики настольной лампы. Казалось, он силился сообразить, о чем я говорю. Потом до него дошло. От глаз пробежали смешливые лучики, а черные ресницы затенили огоньки. — Какая там сильная! Обыкновенная воля. Вот Кибальчич был, изобретатель, это воля! Его к смерти приговорили, казнить должны, а он схему реактивного двигателя рисовал. Мы, наверное, охотно поговорили бы о жизни этого замечательного человека (я тоже читал о нем), но Алеша снова занялся переключателем. Он морщил лоб, постукивал пальцем по верстаку, словно это помогало ему думать, и все повторял:
— Щетки, щетки… На железном угольнике?.. Тогда изолировать надо… А если мостик?.. Обожди, зачем? Это же просто: прибить рядом стойку. Деревянную. А на нее — щетки! Гениально! — Алеша радостно улыбнулся и подмигнул мне. — А ты говоришь — кино!
Я воспользовался тем, что у него такое хорошее настройте, и спросил:
— Как ты думаешь, если у человека слабая сила воли, может он совершить героический поступок? Ну, пусть не героический, просто очень такой решительный поступок.
Алеша прищурил глаз, подумал.
— Вроде бы не должен… Нет, не должен. Не сумеет.
— Не сумеет… — глухо повторил я. — Да, ты, конечно, прав. — Эти последние слова я произнес уже самым равнодушным голосом — боялся, что Алеша может заподозрить, будто речь идет обо мне. А ведь я, когда спрашивал, про себя думал. И потому согласиться с Алешей мне было нелегко. Но как, в общем, не согласиться? Какого героизма можно ждать от труса? Правда, окончательным трусом я себя не считал. Но ведь сегодня с Грекой все-таки вел себя как трус. Неужели как трус?..
Если бы у Алеши голова не была занята всякими стойками и щетками, то вопросы мои, возможно, показались бы ему подозрительными. А сейчас Алеше было не до того. Поставил на верстак ящик с планками, тонкими реечками, обрезками фанеры и стал копаться в нем.
В передней позвонили. Алеша прислушался.
— Вроде Марина… — Мне показалось, что Алеша улыбнулся.
— А чего ей надо? — недовольно спросил я.
— Ей-то? — уже совсем открыто улыбнулся Алеша. — Ей всегда что-нибудь надо.
Я чуть приоткрыл дверь, совсем малюсенькую щелочку сделал. И правда: в колеблющемся свете экрана узнал Сапожкову. В эту секунду она чем-то напоминала марсианку. Очки голубым сиянием отливают, а косы как гофрированные трубки от шлемофона спускаются. И голос Маринки я узнал:
— Третий день телевизор барахлит. Как автомат — сам выключается, сам включается… Досмотрю картину у вас… А где Леня?..
Я придавил пальцем дверь. Картину пришла смотреть! А сама скорей: «Где Леня?»
Мои подозрения не были напрасными. Через минуту дверь в мастерскую открылась, и Маринка, увидев меня, сделала под очками большие глаза:
— И ты здесь?
— А ты тоже здесь? — не без ехидства спросил я и ворчливо добавил: — Конечно, только третьего человека здесь и не хватает! Ужасно просторный зал!
— Ничего, — миролюбиво проговорил Алеша. — В тесноте, да не в обиде. Верно ведь? — И посмотрел на меня.
— Какие могут быть обиды! — Я поднялся со стула. — Прошу, Сапожкова, садись.
— Спасибо, — сказала Маринка, — не хочу. Целый час сидела у телевизора. Надоело.
— Значит, опять барахлит ваш инвалид? — спросил Алеша.
— Папа говорит: лампа состарилась. Какая-то эмиссия нарушилась.
— Это точно, — подтвердил Алеша. — Надо было постучать по лампе.
— Стучал папа. Поработает пять минут — опять гаснет.
Меня так и подмывало опросить Маринку, отчего же она сейчас не смотрит кино, а сюда заявилась. Но не спросил, удержался.
Алеша между тем принялся шутливо рассказывать Маринке, над какой великой проблемой ломает тут голову.
Я заметил, что с появлением Маринки он как-то оживился, чаще улыбался, даже меня принялся расхваливать:
— Боря помогает мне. Идеи ценные подкидывает… А вообще, мы тут любопытные проблемы решаем. Философские, можно сказать, проблемы…
— Они у вас не очень секретные? — спросила Маринка.
Я подумал, что Маринку, пожалуй, лучше бы не посвящать в наш разговор: у нее ушки на макушке, сразу может скумекать, что к чему, но было уже поздно:
— Вопрос стоит так: способен ли безвольный человек на решительные, героические поступки?
— Ничего себе философия! — Маринка с усмешкой тряхнула головой, и конец ее косы, перевязанный ленточкой, затрепыхался перед самым моим носом, а какой-то загнутый, нахальный волосок даже в ноздрю заглянул. Я чихнул. — Будь здоров! — сказала Маринка и подозрительно, сверху взглянула на меня. — А почему, собственно, сей глубокомысленный вопрос стал предметом обсуждения ваших выдающихся личностей?
От удовольствия, что Маринка завернула такую мудреную фразу, Алеша крутанул колесо переключателя.
— А вот, — кивнул он на меня, — Борис интересуется.
— Интересуется? — Маринка с еще большим подозрением уставила на меня продолговатые стекла очков.
Чтобы выиграть дорогие секунды, я с раздражением сказал:
— Ты не могла бы свою косу вместе с бантиком оставить дома? Как ядовитый спрут, витает перед лицом.
— Боря, у тебя не в порядке нервы. — Она переплела косы и стянула их под своим остреньким подбородком. — Ну?..
Я догадывался, что значит это «ну». Но теперь оно не застало меня врасплох.
— Один богатый промышленник приходит однажды к знаменитому профессору Джойсу и говорит: «Я готов подписать чек на сто тысяч долларов, если вы сможете, профессор, заменить мою слабую силу воли на волю непреклонную, железную». Джойс посадил его в кресло, приставил к затылку электронную пушку и дал напряжение. «Хорошо, — сказал он, — подписывайте чек. Вашу волю я могу изменить».
Алеша, как держал квадратный чурбачок в руке, так и замер. И Маринка слушала с интересом.
— Фантастический роман? — спросила она. — Как называется?
Названия я придумать не успел, и потому, не задумываясь — сочинять так сочинять! — соврал:
— Названия не знаю. Обложки нет.
— На последней странице посмотрел бы.
— И последней страницы нет. Так зачитали, что половина книги осталась. Роман о силе человеческой воли. Не оторвешься!
— Ну и как, изменил его волю профессор Джойс? — Алеша не на шутку заинтересовался моей бредовой выдумкой.
— Спрашиваешь! Десять сеансов особого гипноза, и промышленник сделался человеком гигантской силы воли.
— Забавно, — Маринка наморщила носик с двумя рыжими родинками, — зачем было тратить сто тысяч? Пошел бы в аптеку, там за десяток копеек дадут такие таблетки — проглотишь, и ничего не страшно.
Алеша взглянул на Маринку и закивал:
— Да, есть такие таблетки. Спортсмены за границей иногда их принимают. Допинг называются. На Олимпийских играх врач даже специальный анализ делает — не принимал ли спортсмен допинг. Если принимал — снимают с соревнований.
— Знаю, — сказал я, — читал. Но это совсем другое. Это — изменить волю на всю жизнь.
— А я думаю, что волю можно изменить и без всякого гипноза. И бесплатно. Не надо тратить такую кучу денег.
— Вообще я тоже так считаю, — сразу согласился Алеша с Маринкой.
Тогда я пошел в наступление на них обоих:
— А вы свой рост можете изменить? А цвет глаз можете? Или цвет кожи? А-а, — победно протянул я, — то-то! Так же и волю невозможно изменить. Человек с ней родится.
— Глупости! — Косы Маринки развязались и снова угрожающе затрепыхались перед моим лицом. — Глупости! Если я, допустим, захочу, то изменю свою волю! Заставлю!
— А вот и попалась! — Я захлопал в ладоши. — Как ты можешь себя заставить, если у тебя пока нет воли?.. А-а, попалась!
Маринка и Алеша переглянулись. «Переглядывайтесь! — подумал я. — Крыть-то нечем!»
— Нет, все равно можно! — Маринка упрямо тряхнула головой, и я опять чихнул. — Извини, пожалуйста. — Она снова стянула косы в узел. — Надо понемножку тренировать волю. Как спортсмены тренируются. Многие годы.
— Правильно, — поддержал Алеша. — В один день сильным не станешь. А за год, если очень захочешь, можно ого какие мускулы накачать! Тренировка — это тебе посильнее любых таблеток и гипноза.
Пока мы спорили, фильм закончился, и в дверях мастерской появились коренастые Алешины братишки.
— Что вы тут делаете?
— Вот-вот, — строго сказал Алеша, — вас тут, действительно, только и не хватает!
— Ну, мальчики, — заторопилась Маринка, — проболтала с вами, побегу ужинать.
— И мне пора, — с беспокойством проговорил я. — Мама тоже, наверно, ждет…
В передней я надел пальто.
— Заходи, — сказал Алеша. — Обязательно заходи. Поболтаем. Теперь времени много свободного — каникулы. И если что понадобится, приходи. К нам весь подъезд ходит. У кого ручка от кастрюли отвалилась, у кого ключ потерялся… А чего ты утром вместе с нами не пошел?
— Да так… — Я не знал, что ответить.
— С Грекой, что ли, куда пошли?.. Я сегодня просто главам не поверил, когда он в школу заявился. А работал как! Больше всех парт выкрасил. Молодчага!
Алеша говорил, а я в это время надевал шапку, завязывал шарф и не смотрел на него. А то и не представляю, как бы смотрел Алеше в глаза.
— До свидания, — тихо сказал я.
— Заходи! — снова напомнил Алеша.
Только на улице я подумал, что так и не предупредил Алешу насчет моей мамы. Да и как было просить об этом?
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
В КОТОРОЙ РАССКАЗЫВАЕТСЯ О ГРЕКЕ, ЕГО ХИТРОЙ ЗАГАДКЕ И О ТОМ, КАК МНЕ СРЕДИ НОЧИ БЛЕСНУЛА СПАСИТЕЛЬНАЯ ИДЕЯ
Со мной уже бывало такое, что просыпался среди ночи. Последний раз — совсем недавно. Мама рассказывала, будто я вдруг начал искать ночью свои тапочки. Шарю рукой по полу и все повторяю: «Где тапочки? Где тапочки?..» Мама даже из своей комнаты услышала. Пришла, зажгла свет и говорит: «Вот они, под кроватью». Я нащупал наконец тапочки и тут же снова улегся на кровать. Но я ничего этого совершенно не помню. Мама рассказывает, а мне просто не верится и смех разбирает. Хотя мама и говорит, что глаза у меня были открыты, но все это я делал, наверное, во сне и не просыпался. Иначе бы должен помнить.
А сегодня по-настоящему проснулся. Потому что все помню. Проснулся — сколько времени было, не знаю — и лежу. И спать ничуточки не хочется. Смотрю в потолок, на бледные полосы света (под окном, на столбе, горит фонарь), и. о чем только не думаю, не вспоминаю! Ну, а больше всего, конечно, про вчерашний день.
И еще необыкновенно ярко, во всех подробностях — будто не в потолок глаза пялю, а сижу в темном зале и смотрю на экран, — припомнилось мне первое сентября, когда наши ребята, счастливые и взволнованные, впервые после каникул собрались на школьном дворе. В этой радостной суматохе я тогда и увидел Греку. Он так и представился: «Грека». Подошел к нам — куртка на все пуговицы расстегнута, ремень широкий, морской, пряжка сияет золотом.
— Други, — сказал смело и независимо, — это шестой, что ли? Бэшки?
— Мы самые. — Алеша с интересом оглядел незнакомого парнишку.
— Ну, порядок! Компания ничего, подходящая, будем вместе учиться. Давайте знакомиться: Грека.
Грека. Вот так имя! Мы глазели на новенького и не знали, верить ему или не верить.
Наш командир класса Алеша (хоть тогда, в новом году, еще не выбирали его, но все равно считали командиром) переспросил:
— Грека? Это как понять?
— А так и понимай. — Новенький с усмешкой прищурил «вой и без того узкие глаза. Потом одним пальцем ловко подвинул кепку на затылке вверх, и козырек его косовато осел почти на самые брови. — Ясно? Так и зовите: Грека. Между прочим, щелчком убиваю человека.
Все видели, что он просто хвастается, цену себе набивает, но верно было и то: парень здоровый, плечистый, и ростом ни с кем из наших ребят его не сравнить. Стоит Алеша перед Грекой — и как раз по бровь ему, по надвинутый козырек. А козырек — узенький, черным лаком отливает. Я сразу подумал: на шпану похож. И вот еще о чем подумал с тревогой: неужели командир смолчит? Не смолчал Алеша. Сказал спокойно, но с нажимом, будто предупредил:
— Ты насчет человека не спеши. Это тебе не муха.
Грека ноздри раздул и командира взглядом словно насквозь прокалывает.
Мы застыли. По всему виду этого новенького в кепочке — чувствовалось: он к такому отпору не привык и сейчас лишь выгадывает секунды, решая, как поступить дальше. И на ребят покосил взглядом, будто оценивая силы. Чем бы все эта кончилось, трудно сказать — Маринка вмешалась. Она подскочила к ним и даже зачем-то букет цветов подняла, словно собиралась этим букетом стукнуть Греку по макушке.
— Ты чего задираешься, длинный! Гляди, только явился и свои порядки устанавливает! Не смотри, что здоровый вырос, думаешь, силы на тебя не найдется? Да мы, девчонки, сами захотим — отколотим тебя! Девочки, — обернулась она к подружкам, — правильно я говорю?
Девочки промолчали, лишь захихикали между собой, а Маринка, тряхнув букетом, воинственно добавила:
— Вот видишь: пух-перья полетят!
Это точно: за Алешу она бы одна на кого хочешь кинулась.
Алеша улыбнулся и примирительно сказал:
— Так что давай лучше без щелчков. Мы этого не любим.
— А если по уговору? Если заслужил? — Грека снова сдвинул кепочку на затылок.
— Как по уговору? — не понял Алеша.
— А просто. Знаешь скороговорку: «Ехал Грека…»?
— Кто ж не знает!
— Ну, говори. Не ошибешься — мне в лоб закатаешь. Не так скажешь — тебе достанется.
Щелчки — это все же лучше драки. Алеша набрал в грудь воздуха и, точно пулемет, выпалил длинную очередь:
— Ехал Грека через реку. Видит Грека — в реке рак. Сунул Грека в реку руку — рак за реку Греку цап!
Ребята засмеялись. А Грека устрашающе заложил средний палец между большим и указательным:
— Вот и заработал. «За реку — цап!» Подставляй коробок… Да не бойся. Щелчок в пять процентов силы.
— Бей как хочешь, — Алеша не желал никакого снисхождения. — Ошибся — значит, ошибся.
— Тогда десять процентов. Не обижайся…
Широкий выпуклый лоб Алеши сразу покраснел. Но командир не поморщился, только губу прикусил. Зато Маринка-выручалка сердито закричала на Греку, будто он не Алешу, а ее треснул по лбу своим длинным пальцем:
— Чокнулся! Так лупить!
— И ты захотела? — невозмутимо спросил Грека.
— Поглядим, кто кого! — Портфель и букет Маринка подруге дала подержать — так ей не терпелось треснуть противного новенького по лбу. Только и она на последней строчке споткнулась.
— Так и быть, помилую тебя. — Грека усмехнулся. — Слабый пол… Кто следующий?
— Обожди! Девчонок за людей не считаешь? — Маринка откинула назад косу, сняла очки, а руки скрестила за спиной. Будто на казнь идти собралась. — Бей!
— Сама просишь. Пожалуйста. — Грека опять не спеша заложил длинный согнутый палец, и я почувствовал, как рука моя изо всей силы сжала ручку портфеля. — Два процента, — объявил Грека и без всякой жалости щелкнул Маринку чуть выше пушистых напрягшихся бровей.
После этого Грека зарумянил щелчками лбы у Мити Голубева, Котьки Зуева и даже у нашего отличника Саши Миронова. Причем Саша спорил, не соглашался и толково доказывал, что проговорил все точно и в темпе. И правда: мы тоже не заметили у Саши хоть какой-то ошибочки. Но Грека упрямо утверждал, что ошибка все же была. И если он врет, то пусть ему потом в десять раз больше набьют щелчков. Тогда опять вызвался Алеша. Он тоже протараторил без единой запинки, и все правильно. А Грека уже снова палец для удара закладывает. Маринка закричала: