— Да ну, брось, ты преувеличиваешь, — сказал Мишка.
— Надеюсь, что так, — сказал Витька. — Но, в любом случае, нам следует держать ухо востро. И хорошо, Грунь, что ты во время концерта остаешься в вагоне. Хоть какой-то глаз будет.
— Я тоже могу остаться, — предложил Мишка. Идти на концерт ему совсем не хотелось, но ложиться спать в «нормальное» время хотелось еще меньше — а ведь пришлось бы ложиться, если бы он не пошел.
Тут раздался стук в дверь.
— Войдите! — отозвались ребята.
Заглянул Алексей — малость заспанный и еще больше, чем обычно, взъерошенный, если только такое было возможно.
— Так и не отдыхали? — спросил он. — А ведь скоро концерт. Я пришел вам сказать, чтобы вы потихоньку готовились.
— Как готовиться? — спросила Поля.
— Ну, как? — Алексей фыркнул. — Бальные платья, золотые башмачки. Как еще на концерты ходят? — Он поглядел на часы. — Через полчаса пойдем в вагон-ресторан, чтобы встретить исполнителей дружной овацией.
— Я не пойду, — сообщила Груня.
— Почему? — Нельзя сказать, чтобы Алексей особенно удивился. Он достаточно философски относился к детским «закидонам», считая, что ребятам и положено чудить. Но все-таки посчитал нужным выяснить.
— Я буду рисовать портрет… очень интересный портрет. Я вам потом расскажу! — ответила Груня. — И, кстати, обращайтесь с Полей так, как будто это она нарисовала портрет Самсонова. Ведь никто пока не заметил, что мы близняшки!
Алексей нахмурился.
— Какой-то фокус готовите, да? Ладно, подыграю. Только смотрите не дошутитесь.
— Да что вы, как будто вы нас не знаете! — откликнулся Мишка.
— В том-то и дело, что знаю, — хмыкнул Алексей. — Кстати, где мой напарник?
— Я слышал, как они с Самсоновым ржали в купе… то есть в купе Самсонова, — не очень почтительно сообщил Мишка.
— Гм… они, надеюсь, до концерта-то доползут, после этого сеанса коньякотерапии? — мрачно осведомился Алексей. — Ладно, пойду их извлекать и встряхивать. А вы готовьтесь, кто идет.
И он удалился.
— Вперед! — подскочила Груня. — Поля, пошли в наше купе, не будем мешать мальчишкам. Да и, наверно, ты захочешь переодеться?
— Обязательно, — сказала Поля. В отличие от сестры, которая куда угодно могла пойти «в джинсах и в патлах», как это называла их мама, Поля предпочитала появляться на людях в красивом платье и с аккуратно уложенными волосами.
А у Груни были свои заботы — выбрать нужные карандаши и фломастеры, решить, будет ли рисунок черно-белым или цветным, а если цветным, то подобрать подходящие кисточки, которые будут давать или широкие, чуть просвечивающие, полосы, или жесткие, насыщенные пятна и узкие линии — в зависимости от того, что лучше — мягкость или жесткость — подчеркнет характер изображаемого человека. К «орудиям» своего труда Груня относилась намного трепетней, чем к вопросу о красивых платьях и прическах.
Только одно ее смущало. Она вспоминала очень удачный блик света, который положила на лице Самсонова, и не могла вспомнить, как же она добилась этого эффекта, как вообще ей пришло на ум подчеркнуть объемы именно таким образом. К портрету старухи такой блик тоже очень бы подошел — да и к портрету Любови Александровны, вероятно, тоже. Но что же там было, с этим бликом, который привиделся ей так внезапно — и так к месту?
Вот что сейчас волновало ее больше всего…
Глава X
ЛЮДИ ИСПАРЯЮТСЯ!
Прошло где-то с час. Почти весь вагон «утек» (как выразился бы Мишка) на концерт, за исключением начальника с секретарем, храпевших в своем купе, пассажирок последнего купе, Груни и, разумеется, Андрея. Кажется, даже проводники (во всяком случае, один из них) рискнули ненадолго отлучиться в вагон-ресторан — им тоже хотелось послушать старинные романсы.
— Не забывай, что я скоро отлучусь, — предупредила Груню Любовь Александровна, когда девочка разложила все свои художественные принадлежности и поудобнее установила альбом для акварели (он назывался «альбомом», но состоял из отдельных листов, больших и плотных, и нижняя сторона обложки была из твердого картона, поэтому бумага не продавливалась при рисовании).
— Мне главное сейчас общие контуры поймать, — ответила девочка. — А потом, когда вас не будет, я буду рисовать вашу маму.
— Да, ты уж постарайся изобразить меня получше! — сказала Азалия Мартыновна.
— Разумеется, — кивнула Груня. — Если можно, я включу большой свет.
— Как тебе будет угодно, — сказала старуха. — А я пока голос попробую.
Она откашлялась — скорее для вида — и промурлыкала себе под нос начало какой-то песни.
— Что, готова? — спросила она у Груни, увидев, что девочка быстро наметила на листе общие контуры (слабо-слабо касаясь бумаги карандашом и держа карандаш как бы в щепотке, так, как соль держат) и берется за кисть.
— Готова, — почти автоматически ответила Груня. Она была уже настолько захвачена своим рисунком, что окружающий мир наполовину перестал для нее существовать.
— Тогда попробуем, — старуха быстро взглянула на дочь. — Начнем с чего-нибудь полегче. Ты мне, для начала, мелодию подтягивай, пока я свою старую топку не раскочегарю как следует.
И она запела, и, если на первых двух-трех строках ее голос еще мог показаться неуверенным и старческим, то потом он и окреп, и посвежел, и появилась в нем такая лихость, которую и у молодых не часто встретишь:
Все, что было
Сердцу мило,
Все давным-давно остыло,
Истомились в ласке губы
И натешилась душа…
Голос крепчал, как морской соленый ветер, с каждой секундой все туже надувающий паруса и все быстрее гонящий кораблик по волнам. И диким простором начинало тянуть, как будто стены купе распахнулись в ночь, и такой задор прорывался сквозь щемящую тоску, что у Груни свободней и легче забегала кисть по листу бумаги…
Все, что было,
Все, что пело,
Все давным-давно истлело,
Только ты, моя гитара,
Прежним звоном хороша…
— Да, сюда бы гитару хорошую, — сказала старуха, допев до конца. — Такую, как у этого остолопа.
— Ну, мне, наверно, пора, — сказала Любовь Александровна, поглядев на часы. — Если, конечно, я пока не нужна для рисунка.
— Пока нет, — ответила Груня. — Я вас уже наметила. А остальное можно потом доработать, даже утром.
— Можно взглянуть? — спросила Любовь Александровна, вставая с места.
Груня молча кивнула.
Любовь Александровна, задержавшись у двери, внимательно поглядела на начатый рисунок. Груня отлично обыграла свет двух ночников за головами женщин, из-за которого появлялись резкие, почти рельефные тени, лица казались темнее, чем на самом деле, но при этом становились более выразительными: на темных лицах ярче сверкали глаза. Букет, освещенный более бледным верхним светом, выглядел совсем нежным, почти призрачным — хотя и безумно красивым.
— Здорово у тебя получается, — сказала Любовь Александровна. — Обязательно допозирую тебе, потому что жалко будет, если такой замечательный рисунок останется незаконченным.
И поспешила прочь, закрыв дверь.
— Смотри не пропадай слишком надолго! — насмешливо крикнула старуха ей вслед. — Ну, что? — обратилась она к Груне. — Петь дальше?
— Еще бы! — восхищенно сказала девочка.
И старуха запела. Она исполнила и «Дорогой длинною», и «Эй, ямщик, гони-ка к «Яру», и другое. Это было удивительное пение — негромкое, но завораживающее, проникающее прямо в душу. Лицо старухи светилось вдохновением, и энергия этого вдохновения передавалась Груне — ее рука с кисточкой так и летала, так и порхала над листом бумаги, никогда ей не работалось так легко и так здорово…
Азалия Мартыновна начала пятую или шестую песню, когда дверь купе отворилась и вошла Любовь Александровна.
— Почему так быстро? — спросила мать. — Поссорились, что ли? — и резко выпрямилась, увидев, что ее дочь бледна как смерть и руки трясутся.
— Там… там… — пролепетала Любовь Александровна. — Там нет Андрея! А в его купе… Кровь… и осколки разбитой бутылки из-под коньяка…
— Так чего ж ты медлила? — закипятилась Азалия Мартыновна. — Зови проводников, пусть вызывают милицию!..
— Я растерялась, — Любовь Александровна, лишившись сил, опустилась на койку. — Ведь мы должны были увидеться тайно, и сознаваться в этом… Мало ли что… А потом я заглянула в оба туалета. Думала, может, Андрей умывается в одном из них, если поранился… Но оба — пусты. И я… я не знаю, что делать. Поднимать шум? А вдруг все это — пустяки, и Андрей появится? Но, мне кажется, с ним случилось что-то дурное…
— Разумеется, с ним случилось что-то дурное! — рявкнула старуха. — Не распускай нюни, слышишь? Ну и дочь у меня! Его надо спасать, а не квохтать как курица! Я надеюсь, его братец не ополоумел настолько, чтобы стукнуть его бутылкой по голове и скинуть с поезда! В любом случае, надо вызывать милицию!
— Не знаю, поможет ли тут милиция… — Любовь Александровна потерянно огляделась.
— Я знаю, кто поможет! — вмешалась Груня. — Этот «новый русский»! Он расположен к Андрею больше, чем к его брату, это было видно! И он вмиг до всего докопается и все уладит!
— По-твоему, этот «качок», как их сейчас называют, способен держать язык за зубами? — насмешливо спросила старуха.
— По-моему, да, — ответила девочка. — Я ж видела его чуть побольше, чем вы, и мне показалось, он не такой идиот, каким прикидывается.
Не могла ведь она поведать, что Сашок — один из лучших офицеров Крокодила Гены, и кому поручать расследование этого жуткого случая, как не ему! Тем более что, подумалось девочке, и эта история может быть как-то связана с наркотиками…
— Что ж, — старуха пожала плечами. — Беги за этим «новым русским». В конце концов, если верить газетам, «братки» сейчас проводят расследования намного действенней милиции.
— Я постараюсь незаметно вызвать его из вагона-ресторана! — сказала Груня, вскакивая с места.
И она понеслась в вагон-ресторан. На секунду ей пришло в голову, что, когда она там появится, все узнают, что они с Полей — двойняшки, но сейчас это не имело никакого значения! Сейчас самое главное — как можно быстрей привлечь к расследованию Сашка!
Ей повезло больше, чем она могла надеяться. В одной из «гармошек» между вагонами она прямо-таки влетела в Сашка, который спешил зачем-то в свое купе.
— Стоп! — он тормознул девочку, схватив ее за плечи, и увидел, что на ней лица нет. — Что стряслось?
Влетев в Сашка, Груня на секунду ощутила у него сбоку что-то твердое и поняла, зачем Сашок надел спортивный костюм на два размера больше — не только потому, что такова была мода «новых русских», но и потому, что под складками костюма абсолютно незаметной делалась подвесная кобура с пистолетом. Выходит, пистолет постоянно был при нем!
— Ой, Сашок! — всхлипнула девочка. — Там такое! Андрей исчез, осталась только кровь и разбитая бутылка из-под коньяка, как будто Андрея по голове треснули!..
— Ты сама это видела? — резко спросил Сашок.
— Нет, видела Любовь Александровна. Понимаешь, Андрей не пошел на концерт, потому что должен был тайно с ней встретиться, а она зашла в его купе и прибежала в ужасе…
Сашок все понял.
— Пойдем! — коротко бросил он и заспешил в вагон СВ. — Я-то отлучился на пять минут, — сказал он Груне, перешедшей на бег, чтобы поспеть за его широким размашистым шагом. — Будем надеяться, ничего серьезного, а то все начнут гадать, куда я исчез. Все-таки организатор концерта…
Они добрались до вагона, и Сашок сразу же прошел в первое купе.
— Да! — присвистнул он, едва войдя. — Дела!
На столике и на одной из подушек виднелась кровь. Осколки коньячной бутылки разлетелись во все стороны. Горлышко, за которое бутылку держали, нанося удар, валялось на полу. Один из матрацев был наполовину сбит на пол, а на коврике виднелись две параллельные полоски. На них Сашок и указал Груне:
— От его кроссовок остались, факт. То есть, когда он потерял сознание, его куда-то потащили, подхватив под мышки, а ноги волочились по полу. Интересно, куда его поволокли?
Он внимательно разглядывал вмятины на ковриках в купе и в коридоре, оставленные обувью оглушенного Андрея.
— А бутылка коньяка — та самая, которую Алексей выдал Игорю для угощения Самсонова, — сообщила Груня. — Во всяком случае, этикетка точно такая же.
— Угу, — кивнул Сашок. — Этого и следовало ожидать.
— Почему? — испуганно спросила Груня. — Ты ведь не думаешь, что Игорь с Самсоновым…
— Не думаю, — бросил Сашок. — Понятно, их бутылкой воспользовались, чтобы и их подставить под подозрение. Тем более, били пустой бутылкой… М-да! Ладно, кыш отсюда!
— Как это — кыш? — обиделась Груня.
— Вот так. Все следы мне затопчешь. И вообще, тебе тут не место. Иди лучше женщину успокой — мол, все в порядке, «братан» взялся разобраться, получит она своего Андрея целым и невредимым.
— По-твоему, он жив? — спросила обрадованная Груня.
— По-моему, да… Ладно, беги.
Груня поглядела на Сашка, открыв рот и собираясь задать еще несколько вопросов, но по его виду поняла, что спрашивать пока ни о чем не стоит. И бегом устремилась в последнее купе.
— Мы видели в приоткрытую дверь, как вы промчались, — сказала Азалия Мартыновна. — Ну, что он говорит?
— Говорит, что, похоже, Андрей жив и в поезде, и что он его найдет, — поспешила сообщить девочка. — Велел не высовываться и не мешать ему.
— Раз велел — значит, будем слушаться, — сказала Азалия Мартыновна. — Он получше нашего в таких делах соображает.
Любовь Александровна не произносила ни слова. Мать перевела взгляд на нее.
— Ну? Что скуксилась? Ничего с твоим драгоценным не случится! Расскажи лучше, как ты с ним познакомилась, потому что сейчас и рисовать, и петь не с руки… Эх, такую песню испортили!
— Да самым обыкновенным образом познакомились, — рассеянно ответила Любовь Александровна. — В Бразилии.
Несмотря на серьезность — можно сказать, почти трагичность — момента, старуха и Груня не смогли сдержать улыбок.
— Ну, ты, дочка, даешь! — покачала головой старуха. — «Обыкновенно, в Бразилии!..» Как будто знакомиться именно в Бразилии — для всех самое простое и обычное дело.
— Ну, я хочу сказать… — Любовь Александровна немного выпрямилась и подтянулась. — Почти все время я работала в лаборатории, так как очень много надо было успеть за то время, на которое у нас было соглашение о сотрудничестве, и только ближе к концу моего пребывания коллегам удалось вытащить меня на пляж…
— На Копакабану? — сразу спросила девочка. Об этом пляже — одном из самых знаменитых в мире — она, разумеется, тоже была наслышана.
— Нет, Копакабана — это в Рио-де-Жанейро, а я была в Сан-Паулу. Но там пляжи не хуже. Коллеги соблазнили меня еще и тем, что сейчас проводится турнир по пляжному волейболу, в котором участвуют мои соотечественники. Там, мол, и временные трибуны для зрителей на пляже воздвигнуты, и вообще все удобства. И я пошла, из любопытства. Андрей и Сергей играли очень неплохо, хотя, конечно, ни они, ни кто другой из зарубежных участников с бразильцами тягаться не мог. Бразильцы заняли все три первых места, и лишь одна из их команд оказалась на шестом. Просто, видно, полулюбительская была команда, заявленная для обкатки. Но пятое место Андрея и Сергея — на таком турнире это тоже было очень здорово! И я подошла их поздравить…
— Сама подошла? — усмехнулась Азалия Мартыновна.
— Ну, мама!.. Ты ведь понимаешь, как приятно бывает в дальней стране встретить соотечественников. С Андреем мы как-то сразу подружились. С Сергеем тоже, но с Андреем больше. Он очень славный — этакий добродушный медведь. Он очень волновался, как бы мне во всем угодить. Насколько он ловок на спортивной площадке, настолько в жизни кажется увальнем. Так неотрывно смотрел мне в рот, ожидая, что я скажу и о чем попрошу, что не замечал ничего вокруг. То на прохожего наткнется, то локтем чашку кофе со столика смахнет…