Дедушка Пузан бросает на меня испепеляющий взгляд.
— Поход возглавляю я! — кричит он в бешенстве. — Мы пришли сюда за большим носорогом и не уйдем отсюда, пока его не найдем. А теперь пошевеливайтесь! Мы должны пройти через вон то ущелье до темноты. Внизу, в долине, найдем подходящие палки для копий. Ты, Неандертальчик, по-прежнему пойдешь впереди, да не зевай, смотри в оба!
Мы продолжаем путь.
Солнце впереди нас клонится к горизонту. Мы уже порядочно спустились — снега меньше, кое-где журчат ручьи.
Кротик отошел в сторонку пописать, скрылся за скалой — и вдруг мы слышим его звонкий голосок:
— Ого, какие острые клыки у этого олененка!
Котомки, шкуры — все, что несем мы на себе, валится на землю.
— Клыки?!
Не так-то много зверей в наше время имеют клыки.
Может быть, это детеныш кабана?
Нет, нет — кабаны живут гораздо южнее.
Или моржонок?
Речи не может быть: моржи обитают гораздо севернее.
Мамонтенок?
Невозможно: обычно мамонты бродят стадами к востоку отсюда.
Неужели…
— Какие клыки у этого детеныша? — спрашиваю я с бешено бьющимся сердцем.
— Кривые… и длинные, с мою ладонь! — млеет от восторга этот недотепа.
Нас пробирает дрожь.
— Кротик, беги скорее сюда! — кричит дедушка Пузан.
— И олененка прихвачу. Умнику понравится.
—
Но все без толку. Кротик уже идет к нам, несет на руках детеныша. Можно залюбоваться его красивой полосатой шкуркой, стройным поджарым туловищем, длинными усами, симпатичной мордочкой, но мне не до того…
— Спокойно, спокойно. — Умник рыщет по своей дубинке для записей. — Саблезубые тигры не особенно любят мясо ледниковых людей. Находят его слишком зловонным — ведь мы все время мажемся жиром…
— Тем лучше…
— М-м-м… что-то не верится…
— Может, и так…
Блошка быстро наносит на руки, на лицо весь бизоний жир, какой у нее еще остался.
Дедушка Пузан, побив все рекорды скорости, уже разжег огонь.
— Ай-ай-ай… — хватается за голову Умник.
— Что… что ты там вычитал? — запинается Блошка.
— Здесь написано, что тигров больше всего бесит, когда кто-нибудь приближается к их малышам. Они тогда звереют… я хочу сказать, звереют больше обычного…
—
Умник в отчаянии водит пальцем по дубинке для записей.
— Таволга… Тенеты… Терпуг… Проклятье, когда торопишься, вечно ничего не найти! Ах, вот оно… Тигр; здесь сказано, что тигр, перед тем как напасть, рычит всего два раза. На третий раз… нападает…
Блошка визжит.
— А если Березка попробует… применить волшебство? — предлагаю я.
— Вобла… Волхв… Волшебство… увы, нет: статистика показывает, что саблезубые тигры нечувствительны к любому типу волшебства.
— Караул! Пры… пры… прыгает!!! — в ужасе вопит Щеголек. У его ног на белом снегу ширится желтое пятно.
Но большие яркие глаза тигрицы устремлены на меня. Именно меня она избрала своей первой жертвой. Я обливаюсь холодным потом.
«Не повезло, — проносится в мыслях. — И почему она выбрала именно меня? Есть же дедушка Пузан, такой жирный; и плотненький, крепко сбитый Буйволенок…»
Но тигрица нацелилась именно на меня. Только теперь я понимаю почему: у меня одного в руках копье.
Копье…
Дальше все происходит, будто во сне.
Не знаю как, но небосвод вдруг темнеет, и вот я снова в пещере, где лежит больной дедушка Пузан. И в этом полумраке на меня опускается сверток шкур: наш поддельный тигр.
Я сажусь на корточки, упираю копье в землю, чуть наклоняю его. Изо всех сил пытаюсь разглядеть сердце, которое нарисовал Уголек, но ничего не вижу.
Потом — глухой удар; копье согнулось, но не сломалось; оно дрожит так, что я с трудом его удерживаю.
Леденящее душу рычание, переходящее в жалобный визг; потом — пронзительная боль в руке, и неподъемная тяжесть обрушивается на меня, сплющивает, прижимает к земле, пока я постепенно не лишаюсь чувств.
Еще звучат голоса товарищей, все слабее и слабее.
Потом — ничего.
Я снова открываю глаза и вижу, как Блошка склонилась надо мной, вытирает мне лоб кусочком шкуры. Улыбаюсь ей.
Она вскакивает, выбегает из хижины, кричит:
— Он очнулся! Очнулся!
Оглядываюсь вокруг: я лежу в хижине, в очаге пылает огонь.
Голова у меня кружится. Пытаюсь подняться, но острая боль в плече приковывает к месту.
Вся рука у меня замотана шкурами, от нее пахнет каким-то мхом: узнаю запах лекарства, которым Березка смазывала раны дедушки Пузана после его стычки со львицей. Чувствую на груди какую-то тяжесть, вроде бы что-то висит на шее; преодолевая боль, сажусь, чтобы разглядеть получше.
Невероятно: это — зуб тигра! Не успеваю придумать какое-нибудь правдоподобное объяснение, как весело галдящие товарищи врываются в хижину, словно морской прибой.
— Ура!
— Он поправился!
— Да здравствует наш герой!
— Да здравствует победитель тигров!
— Ти… тигров? — заикаюсь я.
— Именно, — гордо подтверждает Блошка, наклоняется и целует меня.
Неандерталочке обидно; она тоже наклоняется и целует меня в другую щеку.
Потом все по очереди целуют меня, обнимают, трутся носами…
Даже дедушка Пузан забыл старые обиды.
— Вот он, мой лучший ученик! — кричит он и душит меня в объятиях. — Мой герой! Яркий пример того, как гордый дух пренебрегает опасностью! Несравненный воин! Бесстрашный охотник, светоч для грядущих поколений! И…
— Хватит, хватит… это уже слишком, дедушка, — останавливаю его я. — Сейчас ты говоришь такие слова, а только вчера ты грозился отрезать мой чересчур длинный язык.
— Что было, то прошло, малыш! Что было, то прошло! Когда мы поведаем старейшинам о твоем славном подвиге, никто уже не сможет сказать, будто походы дедушки Пузана никому не приносят пользы. — Он склоняется ниже, шепчет мне на ухо: — Знаешь, милый мой, мне больше не хотели отпускать средств на школу… Так что этот поход мог оказаться последним. Да-да. Но ты своим блистательным деянием меня просто спас. Благодаря тебе, сынок мой дорогой, меня ждет счастливая, обеспеченная старость, а главное…
— СЫТЫЙ ЖЕЛУДОК! — хором кричат ребята.
Дедушка Пузан сияет.
Потом берет дубинку-журнал, острым кремниевым наконечником вносит в него какие-то знаки и радостно возглашает:
— За то, что Неандертальчик рисковал жизнью ради общего блага: «отлично» по гражданскому воспитанию!
Бурные аплодисменты.
— За то, что он выстоял в поединке с самым могучим и опасным зверем Ледникового периода: «отлично» по физическому воспитанию…
Аплодисменты, одобрительные свистки.
— За то, что…
— Довольно, дедушка Пузан, — перебиваю его я. — Хватит. Иначе быть мне таким же занудой-отличником, как Умник и Уголек!
Смех, опять аплодисменты.
— Кстати, об Угольке, — спохватывается Блошка. — Посмотрите, как здорово он все зарисовал.
И показывает мне серую каменную табличку, на которой наш художник изобразил углем страшное происшествие, прославившее меня: вот прыгает тигрица, а вот я сижу на корточках и жду, сжимая копье.
— Очень красиво… — шепчу я и чувствую, как слеза сползает по щеке.
— Но… почему ты плачешь? — удивляется Блошка.
— Тигрица была такая красивая… сильная… никого не боялась. Теперь ее дух будет скитаться по небу… ночами приходить ко мне. Не знать мне больше покоя!
— Неандертальчик прав, — соглашается Березка. — Нужно умилостивить ее духов-покровителей. Есть единственный способ сделать это.
— Какой? — спрашивает Умник.
— Оставить в живых ее детеныша.
Дедушка Пузан, несмотря на все свое ликование, мрачнеет.
— Но… это неслыханно! — возмущается он. — Глупость какая-то! Ведь нам нечего есть, мы — голодные! И потом, этот тигренок вырастет большой, как его мать, и когда-нибудь нам придется сразиться с ним. Нет, нет… это недопустимо, я этого разрешить не могу!
И все-таки разрешает.
Мы идем на разведку, находим следы тигров у пещеры и там отпускаем тигренка.
Он наверняка найдет себе другую маму…
БОЛЬШОЙ НОСОРОГ
Приближается весна, и теперь еды у нас вдоволь.
На лугу пробиваются свежие ростки, болота кишат насекомыми, личинками и прочей живностью, и наши девчонки с утра до вечера ловят лакомых паучков, сочных червячков, раков, мышат, ужей, лягушек, жаб, тритонов, а вечером готовят вкусный ужин.
И все же мы очень скучаем по дому, по нашему стойбищу, по уютным хижинам, по дядюшкам и тетушкам, но больше всего по мамам и папам.
Учебный год подходит к концу; мы уже знаем дорогу, не за горами лето, и одной луны нам точно хватит на обратный путь; после того как мы опробовали Плавунец, нам ничего не страшно. Но…
Всегда найдется какое-нибудь «но».
Дедушка Пузан, кажется, вбил себе в голову, что мы должны во что бы то ни стало добыть длинношерстного носорога, ибо другого случая может и не представиться.
Уж если и осталась где-нибудь хоть одна особь этого редкого животного, то только здесь, в месте, забытом всеми духами неба и земли.
У нашего учителя есть мечта — совершить какое-нибудь славное деяние, чтобы имя его вечно звучало в историях, которые старики рассказывают вечерами у костра. Такое прекрасное, значительное деяние, чтобы дяденька Пенек, Человек Историй, восхитился бы им и ходил даже по самым отдаленным стойбищам, так начиная свое волнующее повествование: «Теперь я расскажу вам о дедушке Пузане, великом охотнике, которому удалось добыть длинношерстного носорога…»
Но, чтобы войти в историю, он должен принести на стойбище самый драгоценный из трофеев: рог длинношерстного носорога! Он излечивает от всех болезней и дарует вечную молодость — так по крайней мере утверждает Беззубый Лось.
Мы разбили лагерь посередине обширного плато, и каждое утро дедушка Пузан уходит на разведку в боковые долины, прихватив с собой кого-то из нас. Дни, однако, проходят, а, если не считать каких-то козочек, нам ничего интересного не встретилось.
Сегодня утром Рысь заметила какие-то странные следы и сразу же позвала дедушку Пузана.
Старик выпучил глаза и запрыгал, как сумасшедший.
—
— Ты уверен, дедушка? Это случайно не бизон?
— Проклятье, Неандертальчик, по-твоему, я выжил из ума? Всю жизнь я мечтал увидеть именно эти следы. Говорю тебе: это — длинношерстный носорог, даже целая семья носорогов… самец, судя по глубине отпечатков, весит по меньшей мере пять медведей.
— Де… дедушка, не позвать ли нам остальных? — заикается Щеголек.
— М-м-м… наверное, ты прав. Из этой долины ему не уйти. Она, насколько мне помнится, заканчивается крутым обрывом. Да, он попался. Но надо действовать осторожно.
— Что ты задумал? — интересуюсь я.
— Видишь ли, мы не сможем убить копьями такого крупного зверя, — рассуждает наш учитель. — Применим огонь. Молния, беги зови остальных да скажи, чтобы готовили факелы.
— Всех позвать? — спрашивает староста.
— Девочки пусть останутся присмотреть за лагерем, а мальчиков захвати с собой всех. — Потом, вспомнив встречу с тигрицей, спохватывается: — Нет, не всех… Кротика не надо.
Молния убегает вприпрыжку, а мы с бесконечными предосторожностями углубляемся в долину.
Мы идем весь остаток дня и на закате, как раз на фоне багрового солнечного диска, видим его.
Большой, могучий, уверенный в себе стоит на кромке обрыва зверь, ради которого мы проделали весь этот путь и преодолели столько опасностей.
Какой огромный самец! Время от времени он поднимает голову, принюхивается, но мы, к счастью, подошли с подветренной стороны.
Дедушка Пузан падает на колени, хватает горсть земли, посыпает себе голову.
Рядом с ним Уголек уже вовсю рисует.
Момент такой торжественный, что слезы подступают к глазам. Смотрю на гребень горы: большой носорог, нагнув голову, гонит прочь самку и детенышей.
И остается наверху один.
— Наверное, он нас заметил и отправил семью в безопасное место… — шепчет учитель.
— А… сам он не убежит?
— Нет. Он примет на себя удар и даст время своим укрыться.
Снова смотрю на могучий силуэт, уже почти слившийся с темным гребнем горы, и в сердце закрадывается какое-то неведомое доселе чувство: жалость… возможно, восхищение.
Тем временем подходят остальные.
— Теперь тихо, — командует дедушка Пузан и в мгновение ока зажигает огонь. — Вы знаете, что нужно делать, — прибавляет он.
Мы зажигаем факелы и, растянувшись полукругом по всей долине, медленно наступаем.
Тень исчезает с гребня.
Мы переваливаем через хребет и оказываемся в таком ущелье, что даже снежному барану не взобраться по его крутым склонам. Ниже, должно быть, расположена еще одна долина, потому что между скал задувает ветерок, и в эту долину ведет обрывистый спуск.
Ущелье сужается, теперь мы идем, теснясь, по тропе, высоко подняв горящие факелы.
Впереди нас, наверху, в тени деревьев, растущих на краю обрыва, укрылся большой носорог. Мы слышим, как он фыркает, как бьет копытами по земле — то же самое делают бизоны, когда собираются нападать.
Однако мы знаем, что носорог нападать не будет!
Он напуган движущимися огнями, он отступает — еще немного, и рухнет в пропасть. Мы дождемся зари, спустимся не спеша, сдерем с него драгоценную шкуру… отпилим огромный, обладающий волшебными свойствами рог.
И наконец-то сможем вернуться домой.
Вот она, перед нами, долгожданная добыча.
Покрытая шерстью грудь содрогается, комья грязи разлетаются из-под копыт, но шаг за шагом зверь отступает. Он уже почти на краю обрыва, мы подошли так близко, что можем разглядеть его всего, в мельчайших подробностях.
Зверь полон страха и ярости.
Он вдруг поворачивает ко мне свою большую голову, и я, стоя в нескольких шагах, гляжу как завороженный в его зрачки.
Там отражаются наши факелы, наши лица, мое лицо…
Я опускаю свой факел, бросаю его себе под ноги. Топчу, пока не гаснет последняя искра…
Дедушка Пузан, ошеломленный, глядит на меня, утратив дар речи.
Умник глядит тоже; улыбается, бросает факел и растаптывает его.
За ним — Молния. Буйволенок — тоже. Потом и остальные, один за другим, гасят факелы.
Только дедушка Пузан поднимает свой высоко к небу. Мы готовы к вспышке ярости, к бешеным воплям. Но учитель стоит неподвижно, не сводя глаз с большого носорога.
Вокруг — полная тишина. Старик вздыхает и тоже роняет факел. Последние искры гаснут, все погружается в темноту. Только луна едва освещает лежащую внизу долину. Теперь, когда погас пугавший его огонь, большой носорог накинется на нас, и…