На перемене ребята окружили Митьку и стали его дразнить. Особенно усердствовал Петька-Огурец.
– Митька-Богомол! Митька-Богомол! – как заведённый, тараторил он, приплясывая вокруг Лесника.
– Заткнись! – посоветовал Митька.
Но Огурец ещё больше стал кривляться. Он разевал свой широкий рот, тряс вытянутой головой, на которой росли жёсткие коричневые волосы.
– Умора! – голосил он. – Бог тундру создал… Ой, держите меня-я!
Митька развернулся и треснул Огурца по громадному оттопыренному уху. Ухо сначала побелело, как снег, потом стало наливаться кровью.
– Ты чего это, Богомол? – всхлипнул Петька. – Гляди, как врежу.
Митька, не дав ему договорить, влепил ещё одну затрещину. Огурец заморгал, слёзы горошинами покатились из глаз, губы задрожали и разъехались к ушам.
– Погоди-и, – на весь класс заголосил он. – Тебе сейчас бу-удее-ет…
Повернулся и побежал в учительскую.
Следующий урок был история. Этот предмет вёл директор школы – Сан Саныч. Митька с удовлетворением посматривал на красное ухо Огурца, но в сердце притаилась тревога. И точно, Сан Саныч сказал:
– Какая сегодня тебя муха укусила?
– Пускай не дразнится… – буркнул Митька.
– А зачем кулаки в ход пускаешь?
– Ябеда он – вот кто!
Сан Саныч нахмурился.
– Дерзок ты, однако, – сказал он. – Две двойки по географии. Драка. После уроков зайдёшь ко мне.
– Будешь знать, как драться, Богомол! – тихонько злорадствовал за спиной Огурец. – Сан Саныч тебе пропишет…
– Огурец – подлец! – негромко сказал Стёпка и глухо бухнул кулаком в Петькину спину. Петька икнул и сразу прикусил язык. На Тритона-Харитона он ябедничать не решился.
7. ЧЁРТОВА СВАДЬБА
Прошло два дня. Митька обозлился на ребят и ни с кем не разговаривал. Стёпка звал в футбол играть. Митька отказывался. И Тритон-Харитон перестал звать. А погонять мяч по зелёному лугу хотелось…
Заканчивался последний урок. Сан Саныч рассказывал об искусственных спутниках и разных планетах. Митька беспокойно вертелся за партой, поглядывал на дверь. Что-то долго нет звонка. Как только урок кончится, нужно быстрее улизнуть. Главное – проскочить мимо Сан Саныча…
В коридоре чуть слышно звякнуло. Это сторожиха тётя Матрёна взяла с табуретки звонок. Сан Саныч взглянул на часы и захлопнул журнал. Митька, избегая его взгляда, нагнул голову к самой парте.
– Ты передал матери? – спросил директор.
Митька кивнул.
– Почему она не пришла?
– Кто её знает… Дела.
После драки с Огурцом директор велел Митьке сказать матери, чтобы она пришла в школу. Митька матери ничего не говорил, всё тянул, надеясь, что Сан Саныч забудет.
А он не забыл. Уже второй раз напоминает.
– Да вы не волнуйтесь – придёт… – глядя в сторону, произнёс Митька.
Сан Саныч посмотрел на него и сказал:
– Виляешь, дружок… Вот что, без матери можешь в школу не приходить.
– И не приду, – под нос пробурчал Митька. Но Сан Саныч услышал.
– Хочешь, чтобы я сам к тебе домой пришёл? – спросил он.
– Днём дома никого не бывает, – сказал Митька. – Мать в лесу, а я…
– А ты? – заинтересовался Сан Саныч. – Где ты бываешь?
Митька угрюмо посмотрел на длинного директора, промолчал.
– Не пойму я тебя, дружок, – сказал Сан Саныч. – Мудришь.
– Можно идти? – спросил Митька.
– Жду мать… Слышишь?
Митька вышел на улицу. У забора стояли ребята и договаривались со Стёпкой насчёт футбола.
– Через два часа приду, – говорил Тритон-Харитон. – Раньше ничего не выйдет.
Митька, небрежно помахивая раскрытым портфелем, прошёл мимо.
– Лесник, – окликнул Стёпка, – будешь в футбол?
– Неохота, – сказал Митька. Он остановился и стал застёгивать портфель.
– Мне сегодня нельзя, а ребята поиграть хотят… Возьми ты мяч, ну?
– Можно, – помолчав для приличия, сказал Митька я повернулся к ребятам. – Быстрее обедайте… Не то уйду.
Мальчишки разошлись по домам.
Митька и Стёпка шагали рядом, молчали.
– Зря ты, Лесник, в бутылку лезешь, – наконец сказал Тритон-Харитон.
Митька ничего не ответил. Он ни одного слова не сказал до самого Стёпкиного дома. Взял мяч и направился к калитке.
– Если я не приду, – вслед ему крикнул Стёпка, – отдай мяч Серёге Воробьёву.
– Не бойся, не пропадёт твой мяч, – не оборачиваясь, ответил Митька.
– Я не боюсь, – сказал Стёпка и скрылся в сенях.
Игра без Тритона-Харитона не ладилась. Команды спорили после каждого забитого гола. Капитанов никто не слушался. Один раз чуть было не подрались из-за штрафного мяча. А Стёпка всё не приходил…
По домам разошлись в сумерках. Опять на небе не видно звёзд и луна куда-то запряталась. Даже отсюда, с Козьего Луга, слышно, как ветер раскачивает деревья. Они скрипят и противно стонут. Но, когда Митька вступил в рощу, берёзы замолчали, будто нарочно притаились. И в этом молчании была какая-то насторожённость. Придорожные кусты бросали на тропинку густую тень. В тени что-то шевелилось, двигалось взад-вперёд.
Митька не оглядывался, он был уверен, что по меньшей мере десять леших крадутся за ним. Откуда-то издалека, с реки, донёсся тихий всплеск. И Митьке почудилось, что это водяной вынырнул из омута. Треснул над головой сучок. Уж не леший ли хочет прыгнуть Митьке на плечи? А что это внизу белое разлеглось на тропинке? Митька остановился и сразу услышал ночные шорохи: жалобный писк, невидимый взмах больших крыльев, царапанье острых когтей о кору. Это всё не страшно. Это птицы ворошатся в гнёздах. Не спуская глаз с белого предмета, Митька двинулся дальше. Что это такое? В лицо дунул ветер, и белый предмет зашевелился и, шурша, продвинулся навстречу. Это была газета.
Не успел Митька дух перевести, как позади послышалось: «Топ-топ-топ!» Митька на всякий случай перекрестился и, втянув голову в плечи, припустил во весь дух по тропинке. Только бы в берёзу не врезаться!
«Топ-топ-топ!» – догоняли сзади.
Митька ещё сильнее заработал ногами.
– Лесник! – услышал он приглушённый Стёпкин голос. – Погоди-и!
«А может быть, это не Стёпка? – подумал Митька. – Может быть, это леший орёт Стёпкиным голосом?»
– Постой ты! – крикнул Стёпка. – Я ногу наколол.
Митька остановился.
– Это ты? – сердито спросил он. – Топает, будто какая жирафа…
Тритон-Харитон молча шлёпнулся на землю и, задрав ногу к самому носу, стал осматривать её.
– Гад, – сказал он. – Сучок! Пока тебя догонял… Ну и драпал ты, как на соревнованиях! Думал, разбойники?
– Холодно стало… Дай, думаю, разогреюсь,
– Ты же в футбол играл? Разогрелся.
– Какая это была игра! – сказал Митька. – Жилили всё время… Чего это у тебя за пазухой? – спросил он.
– Силок смастерил… Потому играть не пришёл. – Стёпка встал и притопнул пяткой. – Кажется, вытащил… – Он посмотрел на приятеля, улыбнулся: – Будет у нас, Лесник, филин! Я знаю, где он, ушастая образина, хоронится.
– Где? – заинтересовался Митька.
– На старой мельнице. Мышами промышляет. Надо накрыть, пока ещё не совсем стемнело, а то ночью может глаза выцарапать.
– А как мы его в потёмках увидим?
– Увидим, – сказал Стёпка. – У филина глазищи в темноте, как фонари, светят.
Митька стал чесать нос. Он не знал, что делать. На мельницу идти не хотелось – страшновато. А не пойдёшь, – Тритон-Харитон сразу догадается, что струсил. Потом, если откажешься филина ловить, то Стёпка возьмёт повернётся, да и уйдёт домой, а ему, Митьке, ещё добрую версту одному шагать…
– А филин… не кусается? – спросил Митька.
– У него и зубов-то нет! – засмеялся Стёпка, – Птица. Один клюв, как у ястреба, да ещё когти.
– Пошли, – без особого воодушевления согласился Митька. – А вообще-то он и клювом может долбануть – будь здоров!
Когда подошли к мельнице, из-за лохматых облаков, наконец, выглянула луна. Круглая и яркая. Сразу посветлело. Листья на берёзах стали отчётливыми, а сосновые иглы засияли. По чёрной, как расплавленный вар, воде пробежали серебристые блики. На берег косо упала густая неровная тень от плотины. На дырявой крыше малахитом засияла дранка. Вблизи мельница была не так таинственна, как издали. Где-то далеко внизу билась в глубоком мельничном колодце вода. Она плескалась, глухо ворчала. Стёпка отодвинул хлёсткие упругие ветви и ступил на первую перекосившуюся ступеньку.
– Ой, там свет! – воскликнул Митька, стоявший сзади.
Стёпка спрыгнул и попятился от крыльца.
– Врёшь!
– Гляди.
Сквозь щель между брёвнами пробивался тоненький неровный лучик. Стёпка потянул за клок старой пакли и щель стала шире. Донеслось приглушённое невнятное бормотание. Не сговариваясь, мальчики напролом сквозь кусты метнулись к Митькиному дому. Первым остановился Стёпка. Митька пробежал ещё немного и тоже остановился.
– Куда это ты разогнался? – спросил Тритон-Харитон, тяжело дыша.
Митька подошёл к нему.
– Ты сам припустил ой-ёй! – возразил он. Митька ощущал, как толкалось в его плечо Стёпкино сердце. А своё бухало где-то в пятках.
– Интересно, откуда там взялся свет? – сказал Стёпка. – Померещилось…
– Там живут черти и водяной, – прошептал Митька. – Бежим подальше, а то они нас заколдуют.
С мельницы вдруг послышалось тихое пение, непонятное, жуткое. И луна, словно испугавшись, снова нырнула за плотное облако. Стало темно. В этой темноте исчезли Стёпка, мельница, река.
– Стёпка, это точно черти! – Митька поймал приятеля за рукав. – У них свадьба.
– Черти не поют, – хрипло прошептал Стёпка. – Поют русалки… и, как их, сирены. Я читал.
– А русалки, думаешь, ерунда? – сказал Митька. – Они тоже не дай бог.
Из рваного облака выплыла луна. И опять чёрные тени уползли, рассеялись.
– Погляжу, – сказал Стёпка, не двигаясь с места.
– Заколдуют! – припугнул Митька.
– Ерунда.
– Не лезь ты лучше туда, слышишь?
– Пусти!
Стёпка вырвал свою руку из цепких Митькиных пальцев, опустился на колени и пополз. Лохматая Стёпкина голова пропала в высокой траве и снова вынырнула у самого крыльца. Согнувшись почти пополам, он поднялся на крыльцо и приник к дверной щели. Митька, взведённый, как пружина, стоял ни жив ни мёртв. Он ожидал, что дверь сейчас распахнётся и на пороге, облитый лунным светом, появится бородатый водяной. Он протянет свою клешню и схватит Тритона-Харитона.
Но дверь не отворялась и Стёпку никто не хватал клешнёй. Стёпка повернул голову и поманил к себе Митьку. Тот отрицательно покачал головой и отодвинулся под тень дуба. Тогда Тритон-Харитон встал и спокойно подошёл к приятелю.
– Не черти это, – сказал он, – и не русалки… Там твоя мамка.
– Мамка?! – Митька обалдело уставился на Стёпку. – Чего она там делает?
– Иди погляди…
Ошеломлённый Митька смотрел на Стёпку, и губы .его беззвучно шевелились.
– Что ты бормочешь? – спросил Стёпка.
Митька сглотнул слюну, зачем-то подёргал себя за ухо и сипло сказал:
– Брехун ты, Тритон-Харитон… Моя мамка дома.
– Да ты не бойсь. – Стёпка за руку потащил Митьку к мельнице. – Погляди сам, какой я брехун.
Пение прекратилось. Теперь доносились пронзительные завывания. Ребята подкрались к окну, неплотно закрытому ставней, заглянули в узкую щель. Сначала Митька ничего не понял. Какие-то чёрные тени метались по голым бревенчатым стенам, потолку. В углах чадили длинные тонкие свечи. Посередине сидел (Митька даже глаза протёр, – не примерещилось ли?) знакомый рыбак. Он вытянул руки вверх и, задрав бородёнку, глядел в потолок. Вокруг него, заламывая над головой руки, ползали на коленях люди в чёрном. Они разевали рты, взвизгивали. Среди них была мать. Она елозила коленями по своему чёрному кружевному платку, вся тряслась, и тяжёлая, растрёпанная коса её волочилась по полу. Красивое лицо матери уродливо исказилось, в вытаращенных глазах – безумие.
У Митьки всё поплыло перед глазами. Рыбак, с задранной в потолок бородой, вдруг опрокинулся, завертелся. Люди в чёрном закувыркались. Чёрная коса матери превратилась в огромную змею. Митька, зажмурив глаза, оттолкнулся руками от стены и упал в мокрую траву,
– Лесник! – приподнял его за плечи Стёпка. – Ты сковырнулся? Знаешь, что они делают?
Митька не слышал. Он всё ещё видел большие безумные глаза матери…
– Мама! – тоненько крикнул Митька. – Мамоч-ка-а-а!
Он вскочил с травы и изо всей силы стукнул кулаком в ставень. В ребро ладони впилась заноза, но он даже не почувствовал боли. Уткнулся носом в траву и навзрыд заплакал.
– Мить, ну чего ты? – горячо задышал в затылок Стёпка. – Брось ты, Мить…
– Она… – всхлипывал Митька. – Она умрёт? Да?
– Не-е, не умрёт, – сказал Стёпка. – Они так богу молятся. Это трясуны-сектанты. Я читал. И папа рассказывал. Они ещё хуже чертей.
Митька вытер кулаком слёзы и шёпотом спросил:
– И моя мама хуже чертей? Да?
Стёпка растерянно заморгал, посмотрел в щель.
– А чего она, как шальная, прыгает!
– Она не прыгает! – вцепился в его рубаху Митька. – Врёшь! Врёшь ты, всё, Тритон-Харитон! Там нет моей мамки!
– Ты что, ослеп? – удивился Стёпка. – Иди ещё раз погляди.
– Это вовсе не мамка моя?
– А кто же?
– Это… это не знаю кто! Это всё чужие!
– Скажет тоже – чужие! – усмехнулся Стёпка. – Мамка это твоя,
– Замолчи, а то в рожу дам! – заорал Митька и, ломая кусты, об ветви царапая лицо, бросился бежать вдоль берега. Его рубаха белым пятном мелькнула на мосту и сразу пропала, растворилась в чернильной тени дома.
Стёпка немного постоял у окна, за которым всё ещё бесились трясуны-сектанты, и тоже подошёл к мостику. Поравнявшись с Митькиным домом, негромко окликнул:
– Лесник!
Было слышно, как за спиной тревожно вполголоса переговаривались высокие ели да на смутно белеющем посередине огорода пугале трепетала ветошь.
– Эй, Митька!
Никакого ответа. Тишина.
– Лови сам филина, – негромко сказал Стёпка и, вытащив из-за пазухи разобранный силок, швырнул в воронье пугало, крестом растопырившее руки-палки.
8. ОДИНОЧЕСТВО
– О чём думаешь? – утром сказала мать. – В школу опоздаешь, горе моё луковое.
Митька взял с лавки портфель и направился к двери.
– Книжки на столе забыл, – напомнила мать. – Что с тобой нынче?
«Сказать, что ли?» – подумал Митька. Но опять ничего не сказал. Не потому, что боялся матери. После того, как он вечером увидел мать на старой мельнице, он всю ночь не спал. Слышал, как она вернулась, как тихонько разделась и легла спать. Ему ничего не хотелось спрашивать, знать. Он лежал на печке и смотрел в потолок. Ему было страшно. Когда перед глазами возникала картина моления, он стонал, скрипел зубами, стараясь отогнать мрачные образы. Он ещё не решил, как будет относиться к матери. Он замкнулся в себе и молча страдал.
– Ты, часом, не заболел, сынок? – спросила мать.
– Здоровый я.
– Молчишь… Обидела?
– Вот ещё!
Митька потоптался на пороге и, не глядя на мать, спросил:
– Книжка тут у меня библиотечная на полке лежала… Куда заховала?
– Не помню, сынок. – Мать отвела глаза в сторону. – Ты больше не приноси домой книжки… Ну их.
– Не приносить? – опешил Митька. – А что же я читать буду?
– Другие книжки… Хорошие.
– Библию?! – крикнул Митька. – Не буду я твои книжки читать! Верни мою… или давай тогда деньги… В десятикратном размере надо платить.
– Где я возьму?
Митька толкнул плечом дверь и вышел. В школу он не пойдёт. Вера Павловна прогонит. А потом, он уроки не выучил. Даже в портфель не заглядывал. На речке тоже делать нечего. Чего доброго, рыбака повстречает… Вот так рыбак! Колдун…
Митька и не заметил, как вышел к околице села. Свернув с тропинки, направился к Козьему Лугу. Он бросил портфель на траву, сел на него. Сзади к нему подобрался белолобый телёнок и, шумно вздохнув над ухом, боднул в плечо.
Митька встал, поднял портфель и отправился в село. Долго бродил по улицам, старательно обходя школу. Зашёл в сельмаг, потолкался среди людей. Посидел на крыльце, надеясь, что подойдёт дед Андрон. Но дед не шёл: рано.
Митька услышал, как в школе прозвенел последний звонок. Спрятался за забором. Ребята, гогоча, словно гуси, быстрыми ручейками разбежались по улицам. К своему дому с полевой сумкой на плече прошествовал Тритон-Харитон. Митька хотел его окликнуть, но, вспомнив про мельницу, прикусил язык. Подождал, пока Стёпка не свернул в свой переулок, а потом взял да и пошёл в школу. Коридор непривычно пустой. За дверями не слышно голосов, скрипа парт. На полу валяются бумажки, раздавленный мел.