Сергей Евгеньевич Вольф
1
Кое-кто утверждает, что я иногда ляпаю глупости. «Особенно, — говорят, — когда ты о чем-нибудь спрашиваешь». Поэтому, конечно, когда я говорю — я просто говорю, а вот когда я спрашиваю, то иногда спрашиваю, вернее, начинаю спрашивать так: «Может быть, — говорю, — я спрошу глупость, но…» — и так далее…
На днях смотрю, дед мой чего-то бурчит, напевает, возится со своим зимним рыболовным ящиком: леску вытащил, стал ее через всю комнату (пока лапы с мамой нет) туда-сюда натягивать, крякать, смеяться… Мне велел стоять не шевелясь…
— Это, братец ты мой, ноль один лесочка, — говорит. — Из ФРГ. Хотя и сделана в Италии, но патент-то феэргешный, соображай…
Тут-то я его и спросил, он даже подпрыгнул от неожиданности и про феэргешную леску забыл…
— Дед, — говорю, — может, я, конечно, глупость спрошу, но все-таки…
— Что все-таки? — говорит. Это он еще леску тянул и напевал «Смело мы в бой пойдем…».
— Все-таки, — говорю, — забавно. Вот нам постоянно твердят — и в школе, и где хочешь, что, мол, наша учеба — это и есть наш труд, так?
— Ну, так, — говорит. — Семнадцать метров! Та-ак. Думаю, на одну удочку хватит. Та-ак. Ну и что? А ты думаешь, ваша учеба не труд, а развлечение, так? Только жвачку жевать на уроках и дома, да?
— Нет, — сказал я. — Я так именно что не думаю. А думаю, что учеба — это и есть наш труд…
— Скоро ты наконец спросишь?! — заорал он на меня.
— Вот я и хотел спросить, — сказал я. — Если мы, дети, трудимся — почему у нас один выходной, а у вас, взрослых — и суббота, и воскресенье?!
— Я-то вообще на пенсии, — сказал дед, широко раскрыв глаза. Мне показалось — он побледнел. Потом добавил: — Учишься ты неплохо, но я не знал, что ты такая балда.
— Ну что ты, дед, — сказал я.
— Вот тебе семьдесят копеек, — говорит, — сходи, пожалуйста, в аптеку, купи пять штук валидолу.
— Дед, тебе плохо?! — Я даже напугался.
— Иди, дорогой, иди. Проветрись. Мне хорошо.
— Зачем так много, пять штук?
— Бери только в металлической упаковке, в стеклянной мне не надо.
— Пять штук?!
— Три мне, две тебе.
— Да мне не плохо.
— Куриная твоя голова. Мне не таблетки нужны, а баночки металлические, для рыбалки, для скользящего грузила-кормушки.
— Де-ед! — заорал я. — И мне баночка причитается? А?! Ты берешь меня на рыбалку, на зимнюю, да?!
— Иди, — сказал он. — Беру, беру. Иди ты к лешему. Без металлических не возвращайся.
…Я носился по городу часа два, искал эти несчастные длинненькие баночки с винтовой крышкой и еле нашел, но летал по аптекам как птица, — такое было у меня лихое настроение, веселое: молодец дед, сдержал-таки свое слово, едем, вернее, еду впервые в жизни на зимнюю рыбалку, блеск!
Когда я вернулся домой с баночками (дед даже расцвел!), я обомлел: валенки с галошами моего размера, ватные брюки, какой-то драный тулупчик, большие варежки на меху, шерстяные перчатки с двумя обрезанными пальчиками на каждой (наживку насаживать), черпачок — кусочки льда из лунки вылавливать, ящик для удочек и рыбы, сами удочки — все тайком от меня достал для меня мой дед. Вам бы такого деда!
Я поцеловал его в лысину.
2
Сейчас, пожалуй, самое время рассказать вам о моем дружке, Гоше «Позвольте пролезть». «Позвольте пролезть» — это Гошанино прозвище. Несколько укороченное, правда: когда Гошаня в трамвае или автобусе пробивается к выходу, он, разумеется, говорит «пожалуйста, позвольте пролезть», но это для прозвища длинновато. Так что просто «Позвольте пролезть».
Свой эксперимент с пролезанием он проводит довольно часто, когда куда-нибудь едет, а чаще всего — специально. Садится в трамвай в часы пик и — поехало… В последнем случае он обязательно надевает свитер, а не курточку, или, если зимой, — два, чтобы пуговицы не летели.
Гошаня у нас хоккеист. Он не то чтобы играет за класс или даже за ЖЭК на площадке возле дома, не-е, бери выше — он игрок детской команды СКА. Его там необыкновенно ценят: у него феноменальная для детей скорость, крутой бросок и щелчок с любой позиции; куда пойдет шайба, он чует, как гончая зайца, ну и, само собой, пас у него дикий: выводит партнера на завершающий бросок — не промахнешься!
Наш Гошаня «Позвольте пролезть» — мелковат по объему, масса не тянет, и, когда шайба находится в куче игроков (и сам Гошаня в этой куче), его частенько затирают, сминают прямо, так что ему не удается выкарабкаться наружу с шайбой, и он раньше часто жаловался на отсутствие у него высшей универсальности. Тогда-то он и придумал свой эксперимент, для тренировки. Выберет какой-нибудь вид транспорта, где народу погуще, проберется в серединку между выходами и тогда говорит себе: ладно, мол, передохну, а на площади Мира выйду. Выбираться он начинает в тот момент, когда дверь на нужной остановке уже открыта. Тогда, зажатый со всех сторон, он набирает (так сказать, в душе) максимальную скорость и: «Позвольте пролезть» — мчится к выходу, ловко извиваясь и работая корпусом и локтями.
Иногда спросишь у него:
— Ну, Гошаня, как сегодня?
— Четыре — шесть, — говорит.
Это значит, что из шести попыток он четыре раза успевал выскочить из транспорта наружу, а два раза — не успевал.
Или скажет:
— Отлично! Сегодня семь — семь. Сто процентов!
«Ха-ха! — скажете вы. — На площадке-то, на льду, куча игроков ведет себя активно и держит форварда, а в автобусе — не так, там все же наоборот — позволяют пробраться».
Ну, нет! Это неверно! Гошаня выбирает такие ситуации, когда люди стоят в транспорте плотно: хотят дать пролезть, да не получается, и все же Гошаня чаще всего проходит сквозь толпу, как нож сквозь масло. Сомнения сомнениями, но играть он стал вовсе потрясающе: если на площадке куча мала, а в середине и Гошаня, и шайба, — скорее всего именно он выберется целым и невредимым наружу, да еще и с шайбой… Бросок — гол! Он как-то раз признался мне, что часто во время игры (если куча мала и он в серединке) он тоже веско говорит (это только мы, болельщики, не слышим): «Позвольте-ка пролезть», и почти всегда его слушаются. Вроде бы не хотят, а слушаются. Магия слов. Выбрался — бросок — гол!
Честно говоря, с Гошаней я подружился случайно: у него фантастически неровная успеваемость, и меня прикрепили к нему по литературе, потому что я, видите ли, в ней знаток. В общем-то, не на самом деле, а просто в школе так считают… Раньше я к Гошане никак не относился, ну, шикарный форвард — и ладно. А тут вдруг смотрю — дело посложнее. Он пришел ко мне как-то заниматься литературой, и они сразу же с дедом друг в друга вцепились.
Дед ему говорит:
— Ну, как тебе Наташа Ростова?
Я напрягся, думаю, что же он такое скажет, какую именно вспомнит строчку из учебника, если вообще вспомнит, а Гошаня говорит деду:
— Если честно, если без шуток — то очень она толковый человек, ну, девушка. Приятная, я бы сказал. Даже больше. Какая-то у нее душа… круглая.
— Что-о?! — сказал я.
Дед говорит Гошане:
— Что же ты так на уроке не скажешь?
А Гошаня:
— Ну, этого маловато. Для ответа. А как все — я не знаю. Я вроде бы с Наташей, ну, знаком, что ли… А тут — надо ее разбирать, да?
Потом уже я его натаскивал на грамотный ответ, а он говорит мне:
— Какой еще там «образ»?! Вот у нас в классе Лариска Пумпель. Симпатичная, ведь так? А если вдуматься, она же той Наташе и в подметки не годится. А про образ я не знаю.
По языку у него была тройка, довольно-таки странная: все слова он писал чаще всего правильно, но с запятыми — полный завал, беда. Ни одной почему-то не умел ставить, как я его ни уговаривал. С точками было полегче, но, в общем, та же картина. Как-то раз он попросил меня проверить, правильно ли он написал ответ в хоккейной анкете, грамотно ли. Была какая-то городская анкета среди клубных детских команд. Гошаня показал мне анкету с ответами ребят из его клуба, и на вопрос, за что ты любишь хоккей, там были такие ответы: «За то, что я помогаю своей команде», «Хоккей — игра настоящих мужчин», «За то, что это смелая коллективная игра», «За мужество» и так далее. Гошаня ответил так: «Я люблю эту игру за то, что могу хотя бы один раз за матч начать и закончить то, что задумал, тютелька в тютельку».
— Поставь, пожалуйста, мне запятые, если они нужны, а точку я уже сам поставил, — сказал мне Гошаня. Я посмотрел — все запятые стояли правильно, на месте.
С дедом о литературе они говорили часами, так что у меня никак не получалось вклиниться в их беседу со своими целями.
Сядут, расставят шахматы и — давай о литературе. Оказалось, что роман Флобера о бедной мадам Бовари Гошаня уже прочел. Да что там! — он читал почти все романы Федора Михайловича Достоевского, разве что неважно их помнил, потому что прочел их чуть ли не во втором классе, а то и в первом. Когда дед в пятницу сказал мне, что именно в ближайшее воскресенье он берет меня на подледный лов, я буквально завизжал от радости, а дед, когда я успокоился, добавил, что не взять ли нам с собой «Позвольте пролезть».
— Не знаю, — сказал я, — он вроде бы не рыбак-зимник, ему и одеться-то тепло не во что.
— Нарисуем, — сказал дед.
— Да и вообще — у него хоккейный матч скорее всего, — говорю.
— Да, наверное, — вздохнув, сказал дед. — Жаль паренька. Матушка его вечно в командировках, а отца нет.
— Как это?! — Я удивился.
— Ну, нет. Исчез, — сказал дед.
Вот те на, подумал я, а я ничего и не знаю. Впрочем, подружились мы с ним недавно, я у Гошани и дома-то ни разу не был.
3
В субботу, не успел я прийти домой, я уже из прихожей усек, что дома — баталия и речь, конечно, идет обо мне.
— Чтобы он утонул?!! Не позволю! Сумасшедшие! — Это был голос мамы.
Потом деда:
— Я, видите ли, двадцать пять лет не тону, а Лешка сразу, да?
— Он глуп еще.
— Неплохо ты думаешь о своем единственном сыне.
Я вошел в комнату, но на меня никто не обратил ни малейшего внимания, и я спокойно сел в уголке — послушать, как развернутся события, как — не в смысле финала, его-то я знал заранее, а буквально — как они будут разворачиваться, в какой форме, так сказать — с каким на этот раз рисунком.
Все были в сборе. Ну, дед само собой. Во-первых, мой молчаливый папаня. Он, собственно, просто мой папаня ну и, конечно, любимый муж моей мамы. Деду он по крови никто. Они с дедом просто друзья. Обыкновенные добрые друзья. Частенько, когда мама выступает вдруг с какой-нибудь громкой идеей, оба они, и дед, и папаня, подожмут губы, выпучат глаза и посмотрят друг на друга секундочку, понимающе друг другу кивая: мол, ага, все ясно. Папаня вовсе не сын деда, это именно моя мама — дедова любимая дочурка.
— Когда же тогда он будет делать уроки, а?! — крикнула она весело, понимая, что довод веский.
Я слушал все это спокойно, давно зная, что маме надо просто освоиться с новым положением, «разрядиться», если это положение ее напрягло, даже, пожалуй, именно в форме баталии выяснить то, что ей еще не ясно, но бедняга дед за сто лет жизни с мамой этого так и не понял.
Он смотрел на нее, как злой и испуганный лев на рогатую козу.
— Какие уроки?! Какие такие уроки?!! — крикнул он. — Он что, Люля, по-твоему, плохо сейчас учится?!
— Ну будет плохо!
— С какой это стати?!
— Из-за вашей подводной рыбалки — будь она неладна!
— Он что же, по-твоему, ничего, кроме уроков, не делает?! А марки, а его нелепые бальные танцы, гитара и прочее?!
— Ну и что? Где мысль?
— А тут и мысль, что, когда будет ездить со мной на рыбалку, в чем-то другом он себя ограничит!
Это был уже умный дедов довод.
— Ты-то сам что об этом думаешь? — заметив меня, сказала, почти сдаваясь, мама.
— Ограничу, — сказал я.
Мама улетела на кухню.
— Оба больные, — покрикивала она из кухни. — И муж не пойми что: молчит.
Папаня хихикнул.
Мама снова влетела в комнату и кинула мне на колени свой старый мохеровый шарфик.
— Я тебе простужусь! — крикнула она мне. — Что это еще за бальные танцы? — спросила она у меня. — Первый раз слышу. Ходишь на танцы?!
— Это я в запальчивости, — сказал дед. — Никуда он не ходит. Просто собирался. На рыбалку будет ходить вместо танцев. Здоровый парень — пусть на свежем воздухе продышится, пока молод.
Баталия кончилась. Учуяв это, позволил себе выступить и папа.
— Конечно, Люля, пусть мальчик ездит, — сказал он. — Мы хоть по воскресеньям выспимся. А то этот (это про меня) с утра засаживает пленки со своими рок-ансамблями, а ты, дед, вечно что-то из фанеры выпиливаешь. Почему именно по воскресеньям, если не уехал на рыбалку, — непонятно.
— Это совпадение, — сказал дед.
— Ладно, — сказала мама. — Обед на плите. Пошли-ка, папа, в кино — надоело дома.
Когда они ушли, дед сказал:
— Это все потому, что твоя мать — театральная актриса. Всю жизнь играет. Думаешь, она живет по-всамделишному, когда закатывает сцены? Она их разыгрывает, хотя и думает, что просто живет.
— А ты-то, раз это понимаешь, — сказал я, — чего каждый раз волнуешься?
— Молчи, — сказал он. — Начинаем сборы на рыбалку. А сначала — лекция. Общий курс.
4
И все же я тороплюсь раньше, чем изложить общий дедов курс подледного рыболовства, рассказать вам об одном обстоятельстве, очень, мне кажется, важном в моей незатейливой жизни.
С этим человеком я познакомился, а вернее, просто видел его трижды недалеко от моего дома, в Юсуповом саду. В первый раз я не удивился, чего это он тут делает, вдали от родных мест (он сказал, что живет где-то у бывшего Комендантского аэродрома). Но когда я встретил его второй и третий раз, уже не летом, а осенью и зимой, в том же Юсуповом и почти на той же скамейке, — я удивился; спрашивать, конечно, не стал, как-то неудобно было. Потом-то я узнал, что у него был свой резон приезжать издалека к нам в Юсупов, но поначалу, когда он что-то говорил (не все, конечно), то говорил как-то неясно: вроде бы что-то сообщает, но что-то и скрывает, утаивает, — получалось как в тумане. Я, правда, предположил, что это, наверное, тот самый случай, когда человек будто бы хочет чем-то поделиться, а всю правду говорить не намерен, стесняется.
Вообще сначала все как-то нелепо выглядело; лето, жара, я сижу в саду, просто так забежал, в тенечке посидеть, сижу, балуюсь жвачкой, а какой-то человек спрашивает у меня, нет ли у меня учебника по математике для пятого класса. Это летом-то, за два месяца до школы! И главное, — учебник у меня есть, есть: я как раз шел к нашей отстающей Танечке Беленькой, и учебник был — именно для пятого класса.
Он, по-моему, не очень-то и удивился, что учебник у меня есть. В этот момент и позже я рассмотрел его: было ему лет под сорок или чуть меньше, кругленький такой, хотя выше среднего роста, слегка лысенький, с глазами иногда добрыми, а то какими-то чужими, безразличными; вообще он был похож на бывшего спортсмена.