Он начал листать учебник, не глядя похлопав меня по плечу (благодарил, что ли?), потом нашел какую-то задачку и стал решать ее, черкая веточкой по земле.
— Как зовут? — мягко спросил он, уставившись в землю.
— Алеша, — сказал я.
— Меня Игорь Николаевич.
Он тихонечко шевелил губами, шепча иксы и игреки. Задачку он начал решать, я заметил, вполне правильно, но потом его поволокло куда-то не в ту степь, и он безнадежно увяз в вариантах.
— Не так, — сказал я ему. — Да не так же! Вот так. Ну!
Он ухватил мою мысль, обрадовался, как маленький, подсказке — буквально вцепился и задачку все-таки решил.
Мимо нас прошли, весело болтая о жизни, две девчушки лет по пяти, и оказалось, что одну из них зовут Наталия Викторовна, а другую — Вера Ивановна. Смех!
— Что ж, — сказал он, помолчав, — эксперимент удался.
Раз уж он говорил это мне, я спросил:
— Какой именно?
— Да шутка, вообще-то. Когда задачка после твоей подсказки стала получаться, а потом и вовсе получилась, я вдруг вспомнил некоторых ребят из моего класса — и лица, и фамилии. Тех, кого позабыл. Я на днях захотел всех вспомнить, так только человек пятнадцать и вспомнил. Жизнь — сложная штука. — И неожиданно спросил: — Кем мечтаешь стать?
Я задумался. Не потому, что не знал, — уж здесь-то я все знал, что к чему, — просто опять подумал, что не люблю я такие вопросы. Сам-то по себе это нормальный вопрос, но уж больно взрослые любят его задавать, будто больше и спрашивать не о чем, а я так даже думаю, что именно потому, что и на самом деле им спрашивать не о чем — просто заполняют паузу от неловкости или чтобы нам подыграть. А чего нам подыгрывать-то? Не маленькие.
— Если не хочешь говорить — не надо: дело деликатное.
— Да нет… — сказал я.
— Я серьезно, — сказал он. — Некоторые мечтают втихомолку, тайно. Правда, я не случайно спросил, я, например, никем не мечтал стать, никем, представляешь? Может быть, тут-то собака…
Я не заметил, как вдруг сказал ему:
— Я тоже. Я никем не мечтаю стать.
— Прости, ты серьезно?
— Вполне. Я только о том и думаю иногда, что, может, это ненормально…
— Во-во! — вставил он.
— Иногда мне кажется, что это ненормально, а иногда — нормально. — Разговорился я вдруг — не остановить. — Мне просто жить нравится: ходить, бегать, смотреть, читать… Ну, сами понимаете. А иногда я вдруг думаю: может, это от лени, может, я просто душевно ленивый человек, вот ведь что настораживает, понимаете?
И чего это меня разнесло откровенничать?!
А он сказал вдруг такое, что просто пристукнуло меня по голове обухом! Он сказал:
— По-моему, тебе следует стать писателем. Все задатки налицо.
— Но… почему?!.
— Не знаю. По ощущению твоего характера. Или показалось.
— Что же получается: будто писатели — это те, кто никем не мечтал стать?! Может быть, просто лентяи?!
— Глупости. Многие из них мечтали стать черт-те кем, а писателями становились потом. Это у них потом проклевывалось. Кстати, скажи-ка, а можно мечтать стать писателем?
— Ну, конечно.
— Да ты не подумав ляпнул! Можно разве мечтать стать другом птиц? По-моему, нельзя. Тут надо не мечтать, а быть. Ну чего, скажи ты мне, мечтать, если просто следует взять в руки молоток, гвозди, дощечки и соорудить кормушки?!
— Верно. Но это просто.
— Ну разумеется. Но все же, вместо того чтобы мечтать стать писателем, лучше сесть и написать рассказ.
— И что же — ба-бах! — и ты уже писатель?!
— Ну конечно нет! Для себя ты, может быть, и писатель, а для людей — нет. Некоторые ведь считают себя инженерами, а не правы: профессия есть, а сути инженерской нет. Понял?
— Это-то ясно, но все равно как бы получается, что писателем стать очень просто.
— Да нет же! Очень трудно. Это я просто коряво объяснил. Станешь ты им или нет — никогда заранее не известно. Вот, например, мечтаешь ты стать судомехаником. Пожалуйста. Мечтай, но учись, долго учись, а жизнь покажет, стал ты им, ну, толковым, или нет.
— Ну да! А писателем быть — учиться не надо?!
— Тьфу ты! Просто мечтать не надо. Надо им стать. Стать и учиться им быть. И мечтать, чтобы быть хорошим писателем. И учиться этому каждый день, каждый час, каждую минуту.
— Да ну, — сказал я. — Совсем вы меня запутали, дядя Игорь.
Оба мы рассмеялись, а он сказал: «Видишь, — говорит, — а имя мое запомнил, приятно. А я, — говорит, — Алеша (и этим он вдруг поломал весь наш разговор), ищу, вернее, пытаюсь встретить одного человека, я его восемь лет не видел — интересно, узнаю я его или нет? И каким он стал?»
— Да, это бывает, — сказал я ерунду, лишь бы что-нибудь сказать.
— Главное, я просто могу зайти к этому человеку, адрес его я знаю, — сказал он. — Но мне хочется его именно встретить. А вдруг я его видел, и не раз, но не узнал, а?!
Этим он меня вовсе сбил с толку; позже я догадался, что это и был тот случай, когда человек хочет чем-то поделиться, но не до конца, стесняется.
Да, пожалуй, и вообще я кое-что здесь поднапутал. Да, точно. Об этом человеке, которого он ищет, он сказал мне уже во вторую нашу случайную встречу в Юсуповом саду. А свой телефон он дал мне уже зимой, в третью встречу.
А летом, когда он задачку решил и мы говорили про то, что я никем не мечтаю стать, он прервал нашу болтовню неожиданно, встал вдруг резко, похлопал меня по плечу и, бросив: «Пока», быстро пошел к выходу из сада.
Шагов через пять он обернулся и сказал:
— Да-а, а рассказ напиши. Чем черт не шутит.
Шагов через пятнадцать он снова остановился и почти прокричал:
— Сразу никому не показывай рассказ. Пусть лежит где-нибудь. Валяется. И забудь о нем на время. Забудь, что ты писатель. Просто живи на свете. Писатель — это посерьезнее, чем просто профессия.
И быстро ушел.
5
— Ловят зимой, — начал дед, — и на жерлицы (щука), и на донки (налим), но эта ловля не для меня, скучновато: заряжаешь снасть, уходишь, ждешь, проверяешь… Вздор!
Итак, ловят (и я ловлю) на блесну — это раз. Длинное зимнее удилище, короче короткого спиннинга, катушка, жилка, ну, леска и блесна. Зимняя. Подымаешь блесну резко, как можно выше, вверх, после она свободно планирует в воде ко дну. Кто надо — ее хватает.
Второй способ. Короткая удочка, катушка, на конце лески — грузик, выше два-три крючка на поводочках, с насадкой (тесто, мотыль, червячок, опарыш). Груз на дно, поплавок чуть погружаешь под воду, чтобы не вмерзал в ледок на морозе. Поплавочек — тюк-тюк-тюк — задергался, или вбок пошел, или вниз — поклевка, подсекай!
Третий способ. Та же удочка-малышка, на конце лески — мормышечка, часто две, вторая поменьше и несколько выше первой. Поплавка нет, есть кивок на конце удочки. Подымаешь медленно мормышку с насадкой ото дна вверх, кивок кивнул — поклевка, подсекай! Понял?
— В общих чертах, — сказал я.
— Иначе и быть не может. Толком поймешь на практике. Давай наладим тебе пару удочек.
Кое-как с его помощью я оснастил для себя удочку с поплавком и удочку с кивком и парой мормышек.
После этого дед сказал:
— Где валидол? Давай две баночки.
Я принес. Он отвинтил обе крышки, высыпал на ладонь все таблетки и вышвырнул их в форточку.
— Зачем, дед? — я удивился.
— Птицам, — сказал дед. — На сердце — тьфу-тьфу — не жалуюсь.
Дальше мы занялись непонятной ерундой. Дед взял себе и дал мне иголку и молоток, и мы искололи наши баночки мелкими дырками, очень маленькими, со всех сторон, и дно и крышечку тоже.
— Теперь смотри, — сказал дед, взял неоснащенную удочку и вдел жилку сначала в дно, насквозь длинной части баночки, потом пропустил жилку через середину крышечки и завинтил ее.
— Понял? Баночка скользит по жилке туда-сюда. Понял, для чего?
— Ни фига не понял.
— Береги русский язык! — прикрикнул он. — Баночка — это скользящий груз. Потом, на льду, мы насыплем для тяжести туда дроби и напихаем вареной кашки, гороху, валерианочки капнем, маслица подсолнечного. Понял?
— Не-а. Если это груз, то где поплавок или кивок?
Он явно обрадовался моей, с его точки зрения, глупости:
— А вот тут-то как раз и не надо. Не надо! Ловим на течении! Дивная снасть. Скоро поймешь. Теперь смотри. Вот полметра жилки потоньше, ноль пятнадцать, привязываем ее к основной, та-ак… Закрепляем груз-дробинку на основной жилке выше поводка, чтобы баночка не соскальзывала. Понял? Видишь, на конце поводка крючок, а чуть выше поводок с крючком, а еще выше — поводок с малюхасенькой мормышечкой? Представь себе теперь, что мы удочку наживили, каждый крючок, опускаем теперь поводок в лунку вместе со скользящей баночкой-грузом, что будет? Соскользнет баночка?
— Нет.
— Почему?
— Дробинка мешает.
— Гений! Сняли катушку с тормоза, что будет?
— Банка потянет все вниз, катушка закрутится…
— И…
— Ну, до дна банка дойдет.
— Ну и… Не забывай, под водой довольно сильное течение.
— Наверное, так, — сказал я. — Груз-баночка ляжет на дно, а поводок вытянет течением и будет побалтывать на струе…
— Гений! Груз-баночка будет давить на дробинку, а дальше — ни-ни! А вся жилка до конца удочки натянется. Дальше что? Струя слегка будет вымывать из баночки мельчайшие частички прикормки, этакую весьма вкусную муть, муть пойдет по струе, по той самой, на которой болтается поводок… Рыбочка унюхает эту струю и поплывет по ней еде навстречу, до нашего поводка с насадками. Ну и клюнет! Подсекай! Как мы узнаем, что поклевка?
— Не знаю. Она дернет, а ей груз-банка мешает.
— Балда! Во-первых, струя толкает банку навстречу рыбе, а главное — груз-то наш скользящий, рыба жилку как бы сквозь груз продергивает, и мы просто рукой чувствуем удар.
— Понятно, — сказал я. — Теперь ясно, почему и поплавок не нужен, и кивок тоже.
— Гений, — сказал дед. — Ну, все. Утром едем на Ладожское озеро. Подъем в пять утра, ящик свой соберешь сегодня, а одежду толково подогнать, еду с собой на лед, термос — это все утром.
Потом пошло-поехало — начались звонки: дед звонил, ему звонили… У него полно знакомого старичья, хотя и молодые есть. Перезваниваются, договариваются или, если не вместе на лед ездили, — обсуждения, советы, вопросы: где ловил, на что ловил, какой ветер, толщина льда, результат какой — особая такая жизнь.
В этот вечер опять: бойкие, веселые разговоры, он звонит, ему звонят… Один разговор, правда, довольно странный получился.
Звонок.
— Слушаю, — говорит дед. — Привет. Да… Нет… Не знаю… На залив. Или на Ладогу. Может, и на Круглое — не знаю… Посмотрим… Звони, если хочешь… Утром решу… А может, и не поеду (Вот те на!…) Да нет, утром не звони… Да вроде приболел… Там видно будет… Ну, пока.
Покраснел чего-то, трубку повесил, стал напевать, носиться по квартире…
— Что, дед? Не едем, что ли, дед? — спросил я.
— Едем, едем. Отстань.
— Что-нибудь случилось?
— Отстань. Ничего не случилось.
Во дела!
Потом папа с мамой вернулись из кино. Веселые. Детектив какой-то посмотрели.
6
Терпеть не могу, когда в транспорте полно народу, толпища. Не то что «Позвольте пролезть» — ему-то это нравится. Я, честно говоря, много читаю, всю жизнь, и вдруг я вспомнил, что нелюбовь к этому ощущению — ну, когда тесно и пихаются, — испытывали именно пожилые герои книг. Мне даже тошно стало. А с другой стороны, если любишь зимнюю рыбалку и поехать можешь только в воскресенье — то и помалкивай. Вон дед — вполне веселый, хотя поехал-то он в выходной наверняка ради меня, у него каждый день выходной — пенсия.
Сначала непривычно было идти рано утром на метро в валенках, тулупе, ушанке, да еще с ящиком через плечо. К тому же коловорот тащил я, из уважения к деду.
На вокзале, возле третьего вагона нашей электрички деда ухватили его дружки — и старые, и молодые. «Привет! Привет!» А он чего-то стал отбиваться, меня со всеми знакомить и сказал, что мы пройдем вперед, в другой вагон, дескать, я новичок и надо по дороге меня поднатаскать, а не ля-ля разводить. Но нас все-таки затащили в третий вагон.
Электричка подергалась и тронулась, и народу было вовсе не много, все-таки было еще рановато, и в вагоне сидели в основном только рыболовы, группками.
В нашей группке было человек семь — все чего-то покрикивали, улыбались, смеялись, пооткрывали ящики и стали показывать друг другу мормышки, кивочки, леску… Некоторые, кто не успел, что ли, принялись завтракать. Дед был веселый, тыкал в меня пальцем и говорил, что я первый раз еду, но, будьте уверены, он еще всем покажет. Длинный дядька с лошадиным симпатичным лицом, которого все почему-то звали Ляля, порылся на груди под тулупом, достал поролоновую полоску с мормышками, одну из них оторвал и протянул мне, — маленькая такая, кругленькая, блестит, с крючочком.
— Бери, — сказал Ляля. — На плотву действует безотказно.
Я растерялся, взял потом мормышку и сказал, что половлю и отдам, спасибо.
— Глупый, — сказал дед. — Это же подарок.
Все стали хохотать над моей неопытностью, электричка сбросила скорость, дед — я заметил — чего-то вдруг помрачнел…
На первой остановке в вагон ввалилась новая группка рыболовов, двое из нее заторопились к нам, и наши заорали от восторга, а после стали вежливо трясти руку одному из этих двоих — маленькому старичку.
Этот старичок, смешной такой, голубоглазый, красноморденький, с длинными почему-то волосами из-под шапки, молча улыбался от ушей до ушей и сел не на скамейку, хотя свободное место было, а брякнулся прямо на свой ящик, у окна, между скамейками, где как раз сидели я и дед. Дед был чего-то мрачный, нервный…
— Ну что, темнила! — сказал старичок деду каким-то скрипучим, но очень мелодичным голоском. — «Заболел. Недомогаю. Не знаю. Не поеду». А поехал, а? Чего это ты?!
— Так и было, так и было, — забормотал дед.
Старичок снял шапку, и я обомлел — это была старушка. Самая обыкновенная старушка. Ну дела!
— Твой мальчик? — ткнув в меня пальцем, спросила старушка у деда. Дед кивнул. — Я заметила, вы похожи.
Все захохотали, а старушка протянула мне руку и сказала:
— Я — Айседора Павловна, а ты?
— Алеша, — сказал я и мощно тряхнул ее лапку.
— В первый раз? — спросила она у меня. — Да я догадалась. Твой дедуля мне про тебя рассказывал. Хочешь конфетку?
— А вы жвачку хотите? — спросил я.
— Ага, давай! — сказала Айседора, и мы поменялись. Дед тихонечко улыбнулся.
— А тебе, Василий, — сказала Айседора деду, — я нынче конфету не дам. За небрежный тон по телефону.
— Ну вас, — сказал ей дед. — Показали бы лучше новый кивок, а то все уши прожужжали. — Дед расслабился.
Они стали возиться со своим кивком. Ляля с лошадиным лицом наклонился ко мне и сказал шепотом:
— Айседора и твой дед уже лет пять дружат — не разлей вода.
Я кивнул и призадумался: а чего же тогда, если дружат, Айседора ни разу не была у нас в гостях, а? И тут же вдруг — трам-тарарам, сообразил, догадался: а вдруг у Айседоры старый грозный муж, и она дружит с дедом только на льду. Вот ведь глупость!
— А где твой птенец? — спросил дед у Айседоры, а я тут же подумал, что дед, наверное, сначала именно передо мной стеснялся за Айседору и их дружбу, перед кем же еще?
— Мой птенчик спит, — сказала Айседора. — После приедет.