Тимка осторожно привстал и свободным концом одеяла прикрыл Костика до пояса. Потом снова сел на шероховатые доски и, снова обхватив руками голые ноги, уткнулся подбородком в колени. Неизвестно, долго ли он просидел бы так, задумчивый и грустный, но вот позади него, на дачном участке за высоким забором, кто-то запел. И Тимка сразу встрепенулся, поднял голову, выпрямился.
Он знал — пела она, соседская девчонка, утром обидевшая Костика. Пела еле слышно, так слаб и нежен был голос, но Тимка все-то, все понимал, до последнего словца.
Как хорошо, что Костик крепко спал, и Тимке никто не мешал слушать!
Пропал Тимка
Сначала Костик открыл левый глаз. Открыл и увидел горящие желтком половицы, расчерченные на квадраты. Интересно, кто это за ночь так разрисовал полы? Тут он открыл правый глаз. И теперь увидел распахнутую настежь дверь на веранду, переплет рамы, тоже старательно покрашенный горячим желтком, и сразу все понял… Солнце! Оно разрисовало полы, опалило их жаром. Оно, веселое и доброе, заглядывало в дверь, выманивало Костика в сад.
Неужели они с Тимкой так долго спали? Костик приподнял голову. У противоположной стены, в углу, стояла раскладушка. Но Тимки на ней не было. Вот тебе и на!
И тут Костик вспомнил про будильник. Наверно, он поднял с постели Тимку. Не зря же брат так старательно заводил вечером часы.
Спрыгнув с широкого надежного топчана, Костик побежал на солнечную веранду, шлепая подошвами босых ног по скользким теплым квадратам.
На пороге, в дверях, Костик на миг остановился, прикрыл ладонью глаза.
— Тимка! — позвал Костик негромко, обиженно. — Ты где?
Никакого ответа. В узенькую щелку между пальцами Костик оглядел веранду. Вокруг все было по-вчерашнему: на спинке старенького стула вкось висело полотенце, на полу вверх подошвами валялись Костины сандалии, на столе скучала пустая фарфоровая чашка, из которой они с Тимкой по очереди пили перед сном молоко.
Неожиданно у самого Костиного уха прожужжала оса. Полетала-полетала по веранде и опустилась на торопливо тикающий будильник.
«А времени-то… всего-навсего тридцать пять седьмого, — удивился Костик. — Я еще так рано тут ни разочка не просыпался».
С будильника оса перелетела на край стола и егозливо заползала по хлебным крошкам.
«Ишь ты, наянка! Кто тебя просил сюда залетать?»— рассердился Костик. Схватил с пола сандалию. И только на цыпочках подкрался к углу стола и только замахнулся, а длиннущая полосатая оса сразу и взвилась к потолку. Бросив сандалию, Костик погладил дремавшего на стуле котенка и пошел в сад.
Сразу же за яблоней возвышался турник — два столба с перекладиной из обрезка водопроводной трубы (сам Тимка соорудил эту букву «П» на второй день после приезда). Но и здесь ни души.
Костик повертел головой туда-сюда. Пожал плечами. Неужели этот Тимка сквозь землю провалился?
А уж через минуту Костик стоял по ту сторону калитки и обозревал из-под руки просеку, так напоминавшую центральную улицу совхоза. Ведь Тимка мог познакомиться с каким-нибудь здешним парнем и гонять с ним футбольный мяч.
Но на просеке не было ни одного мальчишки. Скорой походкой мимо проходили взрослые. Одни спешили к трамвайной остановке — им надо было ехать в город на работу, другие же шли от трамвая к реке. Ниже бабушкиной дачи, километра через три, по берегу Волги расположились дома отдыха и пионерские лагеря.
Чуть ли не рысцой к трамваю пробежала, обдавая Костика запахом духов, худенькая девушка в припудренном мелом комбинезоне.
Навстречу девушке широко, по-мужски прошагала сгорбленная старуха, со всех сторон обвешанная порожними плетенками для ягод.
«Сразу видно, торговка», — неприязненно подумал Костик, провожая взглядом старуху.
Потом мимо Костика прошла молодая мать с годовалым малышом на руках. Женщина то и дело оглядывалась и звала отставшую от нее дочь — лет четырех девчонку. В грязном измятом платьице, вся раскосмаченная, та совсем не торопилась, обсасывая льдистого петушка на палочке. И вот мать, выведенная из терпения, обернулась да как гаркнула на всю просеку:
— Ты, Солоха, прибавь шагу!
Костик снова поднял руку и еще раз внимательно оглядел улицу. Вдруг перед ним остановился сухопарый старик с белой пышной бородой. Остановился и участливо спросил:
— Молодой человек, вы что-то потеряли?
— Да, потерял, — кивнул Костик и чуть не заплакал. В этот миг он почувствовал себя круглым сиротой. Но Костик тотчас вспомнил, как мама учила его быть всегда вежливым со взрослыми, и он добавил — Здравствуйте, пожалуйста!
— Здравствуйте, здравствуйте! — заулыбался старик, и пышная борода его заволновалась, затопорщилась. — Кого же ты, голубчик, потерял?
— Тимку, — сказал, горестно вздыхая, Костик.
— А кто этот Тимка?
— Да брат мой! Вот кто.
— Ты брата потерял? — теперь у старика и брови пришли в движение. Как это ни странно, но брови у него в отличие от бороды были жгуче-черные. И вот эти жгуче-черные брови полезли теперь на лоб. — Он что, совсем маленький, братик твой?
— Не-ет, не маленький. Он, скажу вам, в два раза выше меня.
— Оч-чень странно, молодой человек! Как же твой брат… такой большой и вдруг — потерялся?
— А он может! У Тимки память зимой отшибло. Катался на лыжах и в буерак съерашился. Вот была потеха!.. Он, знаете ли, отправился вчера на рынок и заблудился. Мы ведь нездешние, мы на целине живем. А сюда к бабушке гостить на лето приехали. И вот мой Тимка вчера совсем было потерялся на рынке. Хотите верьте, хотите нет, а это сущая правда!
Костик понимал, что он отчаянно заврался, но уж ничего не мог с собой поделать.
— А еще с Тимкой был такой случай, — снова начал Костик, но старик его перебил:
— Но позвольте, позвольте, молодой человек! А как же ваша бабушка?.. Как она реагирует на все эти странности вашего старшего брата?
Костик пожал плечами.
— Бабушка! Что бабушка? Она старый человек. Она никак не реагирует. Мы с Тимкой сейчас одни. А бабушка в Ульяновск уехала. Там без нее Люба совсем может пропасть.
— Люба? Какая еще Люба? — Старик достал из кармана пиджака платок и вытер виски.
— Люба — племянница бабушки. Она, знаете ли… Бабушка так сказала: «Когда у женщины появляется первый ребенок, ей всегда одной трудно бывает».
— А-а, вон оно что, — нетерпеливо проговорил старик и поглядел на часы. — С женщинами такое… случается. Прошу прощения: мне надо спешить в клинику. А своему… этому Тимке… когда он найдется, скажите от меня: «Не будьте легкомысленны, сударь! На вашей ответственности судьба брата». Поняли?
— Ну конечно, все понял! — ответил Костик. — Мы с вами так хорошо поговорили.
Потрепав Костика влажной рукой по голове, бородатый старик бодро зашагал в сторону тармвая. Он шел прямо, будто проглотил шест, и размахивал тощим скрипучим портфелем.
Про усы
«Ой! А я забыл сказать «до свиданья!» — подумал Костик, закрывая за собой калитку. — Если в другой раз увижу старичка, непременно попрошу извинения».
И тут его озарила догадка. Теперь все ясно. Теперь-то Костик знал, где надо искать обманщика Тимку!
— Накрою его сейчас! Как миленького накрою! — шептал Костик, осмотрительно, с оглядкой пробираясь между деревьями в сторону колодца. Прохладные трепещущие листики щекотали шею, уши, а он знай себе крался, пригибаясь к земле.
В колодец на веревке они опускали старую пузатую кошелку со всякими продуктами. В колодце было холодно, как в погребе со льдом. Вчера вместе с другими продуктами в кошелку поставили и поллитровую стеклянную банку со сметаной — густой-густой, желтой-желтой. Тимка даже отведать не дал Костику сметаны. А Костик так просил, так ластился к брату: «Ну, дай хоть чайную ложечку, одну только ложечку!» Но старший брат был непреклонен. «Ты же знаешь, денег у нас в обрез. Экономить надо, — глядя на Костика, ворчал Тимка. — На дорогу сколько ушло рублей? Забыл? А на бабушкины гроши нечего рассчитывать… А нынче у нас и без сметаны еды вдоволь. А завтра вот… Завтра другое дело. На завтрак получишь и сметану с творогом. А теперь стихни!»
И Костику пришлось «стихнуть».
«Как это я раньше не догадался? — думал Костик. — И ведь знал, что Тимка не меньше меня любит сметану… Поди, один сейчас всю сметану стрескал. А потом… а потом на соседского кота свалит».
Остановился у высокой тонкой березки с прозрачными светлыми кругляшками-листочками. Прижался голым плечом к ее стволу, кипенно-белому, в шероховато-черных наростах. Поддернул повыше трусы и, затая дыхание, глянул на зеленую с пятачок полянку.
Вот и старый колодец с приподнятой чуть-чуть над срубом крышкой, свинцово-грифельной, тяжелой. Этот колодец рыл еще дедушка Никита, красный партизан и чапаевец. На городской квартире перед бабушкиным комодом и сейчас висит давняя-давняя фотография. На фотографии этой дедушка сидит рядом с Чапаевым. И оба такие молодые-молодые. Только у Чапаева усы, а у дедушки пышный вихор над головой.
Два года назад, когда Костик с мамой приезжали в Самарск, у дедушки никакого вихра на голове уже не было. Просто она у него была вся голая…
Тимки у колодца не было.
Ну, куда? Куда он мог исчезнуть? Уж лучше пусть бы всю сметану уничтожил, только бы не пропадал!
Ясно, к колодцу он не подходил. Крышку сам Костик подпирал обломком кирпича. Это бабушка наказывала так делать: на день деревянную крышку опускать наглухо, а на ночь чуть приоткрывать.
«Кумекаешь, для чего? — спросила Костика бабушка за день до отъезда. — В жару крышка плотненько должна лежать на твориле: пусть вся мать-прохлада остается в колодце. А в сумерках крышечку не забывайте приподнимать. А то водица… студеная и свежая, что роса поутру, задохнется. И срубом станет припахивать».
Она, бабушка, умная. Мно-огое она знает. Не зря прожила семьдесят с хвостиком.
Раздумывая вперемежку то о дедушке, умершем этой зимой, то о бабушке, такой заботливой и доброй, Костик раза два вздохнул, почесал о ствол березы пятку.
«Эх, плохо ж мне тут без мамы и бабушки! — подумал Костик. — Вчера все утро голодал по милости Тимки, и нынче вот… Пойду-ка посмотрю красную смородину. Дни жаркие стоят, пора и смородине спеть».
Кусты красной смородины росли в другом конце участка — у оврага, рядом с дровяным сараишком детского сада. И Костик понуро побрел по тропинке к оврагу.
Смородина все еще не спела. Все кусты были увешаны гроздьями полупрозрачных бусинок-икринок. Лишь кое-где на самом солнцепеке бусины налились жидким розоватым сиропом.
Но Костик все же не утерпел и сорвал одну гроздь. От нестерпимо острой вяясущей кислоты у него свело скулы, а из глаз выкатились слезинки. Он мотнул головой, прижав к подбородку ладони, морщился и поругивал про себя Тимку.
За детсадовским сарайчиком кто-то рубил дрова. «Тяп! Тяп!» — гулко разносилось по оврагу.
Над обрывом глухого оврага, начинавшегося в нескольких шагах от Костика, стояли вперемежку с вековыми тополями такие же старые клены, дубы, липы. В непроглядной дремучей листве гомонили грачи со своими птенцами. На зорьке здесь соловьи рассыпали хрустальные трели. Случалось, подолгу куковала горемычная кукушка, будто жаловалась кому-то на свою одинокую жизнь. И часто под вечер надоедливо трещали легкомысленные сороки-сплетницы.
А за сараишком все тяпали и тяпали. «Тетя Мотя дрова колет… Пойду-ка ее спрошу… Может, она знает, куда делся Тимка?» — подумал Костик.
Он не стал обходить смородиновые кусты, а полез прямо в заросли. Раздвинул листья, сунул в чащобу голову и обмер.
Напротив его, протяни руку — и коснешься, сидела в развилке куста крошечная серая птаха с выгоревшей зеленой грудкой. Сидела себе спокойно и чистила о сучок носик.
Костик перестал дышать. Но птаха уже насторожилась. Миг-другой смотрела на Костика огненно-черной блестящей песчинкой, а потом по-мышиному пискнула и куда-то исчезла.
«Не полезу туда, — решил Костик. — И кусты царапаются, и у птички гнездо, может, где-то рядом».
Обойдя смородинник, он перемахнул через низкий заборчик и направился к сараю. Завернул за угол и, не удержавшись, радостно закричал:
— Ти-имка! Ты чего тут делаешь?
Тимка с размаху воткнул в чурбак топор, выпрямился. С напускной ворчливостью сказал:
— Пирожные ем! Разве не видишь?
— Пирожные? Какие пирожные?.. Ты же дрова колешь! — засмеялся Костик. — А я-то тебя, пропадущего, ищу-ищу!
— Ну, а зачем тогда спрашиваешь, если видишь? — подолом ковбойки Тимка вытер лицо, мокрое, запунцовевшее.
— Тебя тетя Мотя просила… дров наколоть?
— Нет, не просила.
— А зачем же ты сам?
— А ты на ус себе вчера ничего не намотал? Когда мы с тетей Мотей разговаривали?
Костик растерялся.
— На ус? А чего я должен наматывать?
— А вот чего: не женское дело — дрова колоть. — Не глядя на брата, Тимка поплевал на ладони и снова взялся за топор. — Я тут последнюю пару чурбашков расколю, а ты в сарай… Приметил, какую кучу накрошил? Вот в сарай и таскай полешки. Да смотри рядком складывай! Чтобы порядочек был!
— Это я в два счета!
«Какой же я… Если бы Тимка узнал, что я о нем подумал, когда к колодцу крался…» — корил себя Костик, собирая сухие, звонкие поленья.
Провожая взглядом брата, потащившего в сарай охапку дров, Тимка не сдержался и улыбнулся. Улыбнулся щедро, во все лицо.
„Здравствуйте, мальчики!“
В полдень — в самую жарищу — Тимка с Костиком пололи картошку.
Рачительная бабушка еще с весны обо всем позаботилась. В одном месте посеяла морковь, в другом посадила грядку лука, в третьем — картофель.
Тимка долго возился в чуланчике возле душевой, где стояли в углу лопата, грабли, ржавое ведерко с известкой, а на гвозде висел старый дедушкин плащ. Заденешь за этот плащ рукой, и он гремит, словно железо.
— Ни одной мотыги. Как в землю провалились! — сказал Тимка, выходя из чуланчика. — Придется, Костик руками дергать траву.
Костик не боялся работы. В прошлом году все школьники не раз и не два ходили на совхозные бахчи. Но ходили на прополку они всегда рано, по холодку, а в самый полдень отдыхали. В такой же зной только бы купаться в Волге или в душевой. И он сказал:
— А давай, Тимка, завтра поутру…
Но Тимка сразу же перебил:
— А ты что? Раскис, как девчонка? Да тут и работенки-то всего на полчаса!
— Я раскис? Потеха! — Костик презрительно усмехнулся. — Если хочешь знать, так я… я тебя в два счета…
— Ну, пошли тогда! — сдался Тимка.
Он шагами размерил картофельный участок. Вбил на меже колышек.
— Смотри, Константин: себе я отмерил в два раза больше. Смотри, чтобы потом не хныкать. — Тимка весело глянул на понурого брата. — Объявляется соревнование: кто первый закончит прополку, получит к чаю три медовых пряника. Кто отстанет — обойдется и одним.
Придирчиво оглядел Костик ряды картофельных клубней, осыпанные белыми звездочками непахучих цветов. Погрозил Тимке пальцем.
— Хитрый, Митрий! Где же у тебя больше? Больше-то как раз у меня!
— Не возражаю: давай поменяемся. Ты пропалывай мою полоску, а я твою, — этак спокойненько сказал Тимка. — Но заранее предупреждаю: не видать тебе, парень, как своих ушей, трех медовых пряников!
Дрогнули у Костика уголки пересохших губ. Вместо глаз — узенькие косящие щелки. Секунда раздумья, и вот он уже машет руками.
— Проваливай, проваливай! С тобой и пошутить нельзя!
Боясь, как бы Тимка его не опередил, Костик старался изо всех сил. Выдергивал с корнями кустики молочая, пырея и бросал их на тропку. Но вот с вьюнком-березкой расправляться было посложнее. Сорняк опутывал всю картофельную ботву, и тут уж поневоле приходилось подолгу возиться.
Рядом с Костиком резвился Мишка. Котенок забавлялся с лодочкой, вырезанной Костиком из толстого куска сосновой коры. Он хватал ее зубами за острый нос и, припав на мохнатые передние лапы, сердито урчал, недобро сверкая горящими глазами. Наверно, Мишка репетировал, представляя себе настоящую схватку с живой мышью.
Вдруг возле котенка тяжело шлепнулся навзничь золотисто-зеленый жук, будто отлитый из бронзы. Вначале Мишка страшно перепугался. Он пружинисто отпрыгнул в сторону, изогнул колесом спину и весь ощетинился. Серые пушинки на его загривке стояли дыбом, серебристо переливались.