* * *
Фамилия Козодоя была Козодоев. Но все ребята звали его Козодой. Он жил в соседнем с Катиным дворе. И Катя раньше была с ним в детском саду в одной группе.
В эту зиму Козодой вдруг начал кидаться снежками. Никогда не кидался и вдруг начал. Идет Катя в булочную — уже ждет ее Козодой с готовым снежком.
— Дурак! — кричит ему Катя.
А на обратном пути Козодой подкарауливает снова.
Однажды увидел Катю в форточке и тоже кинул. Катя спряталась за окно, а снежок влетел в комнату и разбился на паркете. От него растеклась грязная вода.
— В меня, между прочим, снежками не кидаются, — сказала тогда мама.
— А я-то при чем! — обиделась Катя.
— Как знать, — улыбнулся папа.
Катя шла с Дориным из школы. Им ведь по дороге. И вдруг прямо о Катину шапку ударился крепкий снежок. Ударился и сбил шапку набок.
На углу стоял Козодой и готовил еще два снежка.
— Козодоище! — хотела крикнуть Катя.
Но Дорин вдруг втянул голову в плечи, будто в него, а не в Катю целился Козодой, и сказал:
— Пошли быстрее, лучше не связываться.
* * *
— А теперь ты должна пригласить Леву к себе, — сказала Катина мама.
— Почему должна?
— Это долг вежливости. Если ты была в гостях, то обязательно должна пригласить к себе хозяев.
В субботу был Катин день рождения.
На день рождения пришли Катины двоюродные сестры Маша и Даша. И пришел Дорин.
Дорин подарил большую книгу «Искусство вышивки».
Катя повела всех к себе в комнату и показала камни, которые ей подарил дядя, геолог.
— Смотрите, смотрите, — говорила она, — это ирризирующий шпат. Повернешь так — камень как камень, а вот так, — во, видите, как он сразу внутри засветился.
Дорин взял этот ирризирующий шпат, покрутил его, положил на место.
— На картине художника Куинджи «Лунная ночь на Днепре», — сказал он, — вот там вода светится по-настоящему.
И девочки все замолчали, потому что они еще не видели этой картины Куинджи.
Потом в комнату пришел папа. Он принес керосиновую лампу, погасил свет и стал показывать разных зверей и людей на стене. Он держал руки перед горящей лампочкой, сжимал и разводил пальцы, а на стене звери разевали пасть, два петуха наскакивали друг на друга, а старик Мокей смешно хватал себя за бороду и кланялся зрителям.
Потом все пили лимонад и ели разную еду, которую целый день готовила мама.
Потом разговаривали со скворцом Петькой. Он был в хорошем настроении и кричал: «Красота! Красота!» Но когда на него перестали обращать внимание, он вдруг подпрыгнул в клетке и сказал ясным голосом тунеядца Ляпина:
— Морда, дай порубать скворушке.
И все смутились, а Катин папа сразу накрыл клетку покрывалом, чтобы Петька подумал, что наступила ночь и заснул.
Все стали играть в игру «хлоп-хлоп, топ-топ». И Катин папа играл, и мама тоже. А Дорин вдруг сказал, что сделает сейчас стойку на руках, как тот пионервожатый.
Его отговаривали, но он все равно пытался встать на руки у стены, но не встал, а растянулся поперек комнаты и стал изображать умирающего, и все смеялись, и он тоже.
Потом пошли на улицу. Сначала посадили сестер Машу и Дашу в троллейбус. Мама вернулась домой мыть посуду. А Катя с папой пошли провожать Дорина. Папа сказал, что он на минутку отлучится в магазин, а потом их догонит.
И только он отошел, как сразу подскочил к ним Козодой.
— Ты, — сказал он Дорину, — иди сюда.
— Не ходи — испугалась Катя и взяла Дорина за руку.
Но Дорин сжался, втянул голову в плечи, как в прошлый раз, и поплелся за Козодоем. Они скрылись в парадной.
Катя оглянулась, не догоняет ли их папа. Папа их не догонял. Тогда она тоже вошла в парадную.
В парадной, прижавшись в угол, стоял Дорин, а перед ним махал кулаками Козодой.
— Придешь сюда? — спрашивал Козодой и замахивался.
Дорин каждый раз вздрагивал, но молчал.
Вдруг он увидел Катю и сказал тихо:
— Больше не приду.
Козодой тоже увидел Катю и закричал обрадованно:
— Только приди! Приди попробуй!
И сбил с Дорина шапку.
Дорин молча нагнулся за шапкой. Козодой вдруг обхватил его голову и начал пригибать к полу.
А Катя подскочила к ним, схватила доринскую шапку и стала колотить этой шапкой Козодоя по спине. Но Козодою это было не больно, он все больше пригибал Дорина за голову к полу, и они оба громко кряхтели.
И тут вдруг Катя увидела красное большое ухо, которое торчало у Козодоя из-под шапки. Она вцепилась в это ухо изо всех сил и стала его дергать в разные стороны.
Козодой завизжал диким голосом, шапка ого тоже упала на пол, он выпустил Дорина и все визжал и дергал головой вслед за ухом. Катя от этого визга никак не могла выпустить ухо, а все тянула его, тянула, и сама тоже кричала. А Дорин вдруг громко заплакал, хотя ему-то теперь уж плакать было поздно.
В парадной стоял страшный крик, но никто по-прежнему не входил. Потом вбежал человек, и оказалось, что это Катин отец.
Катя сразу выпустила Козодоево ухо. Козодой схватил свою шапку и выскочил на улицу, А Дорин продолжал еще всхлипывать.
— Ну что, в милицию идти или домой? — спросил Катин папа.
— Домой, — сказала Катя. Дорин ничего не сказал. Он отряхивал свою шапку.
Папа поправил на Дорине пальто, и они вышли на улицу.
— Молчать будете или рассказывать? — спросил папа на улице.
— Молчать, — сказал Дорин.
И так они молча дошли до его дома.
Только папа иногда улыбался своим мыслям, но такая уж была у него привычка.
* * *
Лучшая Катина подруга Нина болела свинкой. Она недавно начала болеть, а Катя слышала, что свинкой болеют долго. Катя решила не говорить ей о переселении к Дорину. Зачем ее волновать, пусть скорее поправляется.
Встречаться с Ниной не разрешали — ведь свинка заразная. Катя звонила, и дверь открывала Нинина мама. Катя передавала приветы от себя и от класса, а Нинина мама — от Нины.
Иногда Кате с Ниной удавалось поговорить через окно.
— Здравствуй, — махала Нина рукой за двумя стеклами на своем третьем этаже.
— Здравствуй, — отвечала ей Катя, приминая снег.
Потом они смотрели друг на друга и улыбались.
Потом они расходились.
Нина махала рукой, Катя ей отвечала. Нина ложилась в постель выздоравливать, а Катя шла домой.
* * *
— Пойдемте в Русский музей картины смотреть, — сказала Катя в воскресенье утром.
— Очень хорошо, — сказала мама, — давно хотела вам предложить.
Папа быстро побрился, и они поехали в музей.
В музейной раздевалке было много людей. Все они торопились раздеваться и уходили вдаль по коридору. А некоторые сразу бежали в зал с вывеской «Буфет».
Музей начинался со второго этажа, и Катя с родителями поднялась по широкой лестнице.
На всех стенах висели картины. Некоторые картины были даже нарисованы на потолке.
Люди останавливались у разных картин, — кому на какую нравилось смотреть, а некоторые рассматривали картины, сидя посредине зала на диванчиках с бархатным верхом.
Катя не знала, какая картина ей нравится больше, и поэтому крутила головой во все стороны.
Вдруг в одном зале она даже вздрогнула, такая это была большая картина и столько людей на ней переживало разные ужасы. Все бежали куда-то в одну сторону, со страхом озираясь, а сзади, над всеми, над падающими домами и статуями, даже над небом, светилось ужасное пламя. Картина называлась «Последний день Помпеи».
— Это город, который погиб от извержения вулкана, — шепнула мама.
В центре картины, в толпе, стоял художник. Этот художник, оказывается, и был автором картины — художником Брюлловым. Он хотя и жил через сотни лет после того бедствия, но так сильно представлял себе ужас тех людей, что поместил себя среди них.
Рядом висели разные портреты, и Катя несколько раз хотела к ним подойти, но снова возвращалась к Помпее.
Вдруг она увидела Дорина.
Дорин писал что-то в блокноте. Вот он отошел от очередной картины, подошел к другой, прочитал внизу надпись, что хотел изобразить художник, полистал блокнот, поставил птичку в каком-то списке, мимоходом взглянул на картину и пошел к следующей.
Следующей была Помпея. Про нее он тоже прочитал, тоже взглянул мельком, тоже поставил птичку и пошел дальше.
Так он обошел все картины в этом зале и увидел Катю.
— Здравствуй, — сказал он ей. — Здравствуйте, — сказал он Катиным родителям.
— Смотри, какая картина — показала Катя на Помпею.
— Картина художника Брюллова, написана маслом, — Дорин взглянул в блокнот, — в тысяча восемьсот тридцать третьем году. Изображает…
— Все точно, — сказал Катин папа и улыбнулся.
— Выставка детских рисунков. Когда же мы пойдем на выставку детских рисунков? — спросила мама.
На многих дверях висели стрелки «К выставке детских рисунков».
И они пошли по этим стрелкам, как летом в игре на местности.
— Я тоже пойду с вами, — сказал Дорин, — сегодняшнее задание я выполнил.
— Какое задание? — спросила Катя.
— Как какое? По знакомству с русской живописью. Культурному человеку необходимо знать живопись.
В длинном коридоре висели детские рисунки. Сначала художники были совсем маленькие — младшего детсадного возраста. Такие рисунки Катя тоже могла бы нарисовать, только не знала, что их можно отдать на выставку.
На одном рисунке два человечка, составленные из кружков и палочек, вели за руку третьего. Рисунок назывался «Мы идем в детский сад».
Дорин не стал смотреть на эти детсадовские рисунки, он вообще ни на что смотреть не стал, а сел на стул и начал проверять список в блокноте.
Дальше по коридору висели рисунки школьников: «Первое мая», «Мы — космонавты» и разные другие.
И вдруг один рисунок показался Кате очень знакомым. Она и не видела его никогда, а все равно девочка, которая была там нарисована, кого-то напоминала. На рисунке было только одно девочкино лицо — и больше ничего.
Папа посмотрел на этот рисунок, потом на Катю, потом на надпись и сказал:
— Ого!
Мама тоже прочитала и тихо сказала:
— Отойдем, люди увидят.
И взяла Катю за руку.
И тут Катя рассмотрела подпись под этим рисунком: «Иван Козодоев. Портрет Кати Е.».
Она даже в сторону отбежала и стала оглядываться, не заметил ли кто. Никто не замечал. И еще ей показалось, что обязательно где-нибудь здесь за людьми прячется Козодой. Но Козодоя тоже не было видно.
Рядом с ее портретом висели два рисунка, тоже козодоевских, она боялась теперь подойти туда близко и смотрела издалека. На одном был нарисован их двор. Катя даже свое окно нашла на втором этаже, а на другом рисунке — герои книжки писателя Сахарнова Рам и Рум — смешные механические человечки.
Кате все казалось, что Козодой где-то здесь прячется за людьми, и она не переставала оглядываться.
А Дорин сидел по-прежнему на стуле и проверял список в блокноте.
Они шли из музея и молчали. Потом мама заговорила про тучи на небе, Дорин про школу, а Катя боялась, вдруг начнется разговор про ее портрет. Но разговор такой не начался.
* * *
Катя любила читать стихи. Стихотворение про осень и про вечер она еще в начале года прочитала, когда выдали учебники. А теперь Василиса Аркадьевна задала это стихотворение выучить. Но не полностью, а только ту половину, где про осень. А Кате больше нравилась другая половина — про вечер. Она решила выучить обе половины вместе и долго учила дома.
— Все уроки сделала? — спросил Дорин на другой день перед занятиями, — сейчас проверим.
И Катя рассказала ему стихотворение.
— Зачем ты про вечер учила? Не задавали ведь? — удивился Дорин.
— Понравилось, и выучила. Я про вечер больше люблю.
— Это ты рассмешила! Учить нужно то, что задано. Думаешь, почему я отличник? Я делаю только что задано. А ты говоришь — люблю. Одно любишь, значит, другое — не любишь, одно, значит, выучишь, а другое — нет. Так отличником никогда не станешь. Мало ли что кому нравится.
Катя ему ничего не ответила.
Потом пришла Василиса Аркадьевна.
— Кузьмичев, — вызвала она.
Кузьмичев спутал все строчки, и Василиса Аркадьевна начала хмуриться.
— Зеленова, — вызвала она.
Зеленова сказала, что стихотворение она читала, и ей все ясно, что хотел выразить в нем автор, а выучить она не успела, потому что мама забыла ключ от квартиры.
Василиса Аркадьевна посадила ее, не дослушав, и стала искать в классном журнале, кого бы еще вызвать.
Катя всегда чувствовала, когда ее хотят спросить. То ли сердце не так начинало биться, или еще что происходило неясное, но она всегда знала: вот сейчас скажут: «Ермолова».
— Ермолова, — сказала Василиса Аркадьевна.
Катя вышла к столу и начала стихотворение. И вдруг забыла строчку про осень.
Ей подсказывали, ей рисовали пальцами в воздухе, но она никак не могла вспомнить эту строчку, и без нее стихотворение не говорилось, не могло продолжаться дальше, забывалось все.
— Медленно ты, Ермолова, исправляешься, — сказала Василиса Аркадьевна. И поглядела на Катю и на Дорина одновременно.
— Я дальше знаю, про вечер. Я учила, — сказала Катя.
— Не оправдывайся, — поморщилась Василиса Аркадьевна, — придется поставить тебе двойку.
— Она учила, я ее проверял, — вступился Дорин.
— Значит, плохо проверял.
И только Катя взяла свой дневник со свежей еще двойкой, только села на свое место, как сразу вспомнила ту строчку про осень и дальше все вспомнила. Но было уже поздно, Василиса Аркадьевна стала рассказывать новый материал, а стихотворение задала повторить к следующему разу. И на Катю больше она не глядела.
* * *
На улице Катя увидела спину. Спин, конечно, на улице много, как и животов, и голов, но эта спина при виде Кати сразу спряталась в подворотню.
Катя прошла мимо подворотни — спины уже не было. Потом Кате захотелось оглянуться. Сама не могла объяснить почему, а очень потянуло ее оглянуться. Оглянулась и сразу наткнулась глазами на Козодоя. Козодой стоял на краю панели у столба и смотрел прямо на Катю. Увидел, что она тоже смотрит, вздрогнул, будто хотел спрятаться за столб, но не спрятался, а остался стоять на месте, не отводя от Кати глаз.
И Катя убежала от него в ателье «Шейте сами». В ателье было пусто — одни закройщицы у столика, и Катя, постояв рядом с телефоном-автоматом две минуты, вышла на улицу. Козодоя она больше не увидела.
* * *
Кате пришла посылка из Ферганы. На извещении сначала стояли имя и отчество Катиного папы, а потом в скобках ясно было написано: «для Кати».
В Фергане жил сейчас Катин дядя, геолог. Наверно, это от него посылка.
— Не нужно ей никаких посылок, — сказала Катина мама, — пусть исправляет двойку.
Но потом мама сжалилась или папа ее уговорил, и она отпустила Катю на почту вместе с папой.
Это был маленький фанерный ящичек. Катя взяла его осторожно — вдруг тяжелый.
Но ящик оказался неожиданно легким. В верхней крышке были просверлены четыре дырки.
Катин папа принес клещи с кухни, и через минуту крышка была откинута.
— Зачем нам вата? — удивилась мама, заглянув в посылку.
Она сняла один слой ваты, потом еще слой, и вдруг показалось что-то костяное, круглое, темное.
— Черепаха! Черепаха! — крикнула Катя.
Черепаху положили на стол. Это была маленькая черепашка с твердым красивым панцирем. Головы и ног у нее не было видно. Вероятно, она спала.
Но вдруг панцирь вздрогнул, приподнялся, и из-под него показалась нога, обтянутая коричневой кожей, потом еще нога, потом голова на длинной, тоже коричневой шее.