ОТ АВТОРА
Вряд ли кто будет оспаривать, что самая крепкая дружба — дружба фронтовая. А если на долю поколения не выпало этих тяжелых невзгод, если жизнь людей протекала пусть не безмятежно, но и без необходимости идти непосредственно в бой, какая дружба в таком случае долговечнее?
Могут за долгую жизнь выветриться из памяти образы сослуживцев, даже тех, с кем ходил в экспедицию, но не забудется тот, с кем в юные свои годы сидел за партой. По прошествии многих лет солидные мужчины и женщины, многое повидавшие на своем веку, встречаются друг с другом, и у них не поворачивается язык обращаться к собеседнику по имени и отчеству, как принято в приличном обществе. Причина в том, что в прошлом они — школьные друзья.
Как-то собралась такая компания за праздничным столом. Люди разных профессий, живущие на немалых друг от друга расстояниях. Общим было только то, что когда-то все они были школьными товарищами. В беседе был затронут вопрос, что? побудило каждого избрать свою специальность. Так как всё это были люди старшего поколения, которые в юности своей не знали телевизора, всё им поясняющего, рассказывающего и рекомендующего, что? им читать, что? смотреть и какие песни петь, то оказалось, что на их выбор больше всего повлияло чтение художественной литературы.
Один сказал:
— Я стал железнодорожником по той причине, что в раннем детстве гостил у своего дяди — путейца. Паровоз, проходивший мимо его окон, казался мне живым существом. Мне хотелось его похлопать, как коня. Он и сейчас мне кажется таким, в отличие от локомотивов другого типа. А потом я увлекся романом Жюля Верна «Клодиус Бомбарнак» о российской Закаспийской железной дороге. После этого мои симпатии определились навсегда.
Другой поддержал:
— Я, пожалуй, покривил бы душой, сказав, что к изучению реактивного движения меня привело знакомство с трудами Циолковского. В раннем моем возрасте они были мне мало понятны, их я стал изучать потом, а началось все с увлечения тем же Жюлем Верном, его романами о путешествии к Луне. Между прочим, я сам Циолковский писал, что его труды вдохновлены этими произведениями.
Все согласились, что научная фантастика, увлекая сюжетностью, многих побудила к серьезным размышлениям и повлияла на выбор профессии.
— Я не исключение, — сказал один из собеседников, — на меня также повлияла научная фантастика. Но советского автора — Александра Беляева. В наши школьные годы неотразимое впечатление производили его романы и повести: «Голова профессора Доуэля», «Человек-амфибия», «Ни жизнь, ни смерть», «Изобретения профессора Вагнера». Именно они и побудили меня к изучению биологии.
— Как ни странно, — сказал еще один, — но палеонтологией я увлекся тоже после чтения фантастического романа. Это «Затерянный мир» Конан Дойла. Я сразу поверил в возможность сохранения в природе видов животных, считавшихся полностью вымершими. А когда узнал, что кистеперую рыбу, которую считали прародительницей всего живого на земле, вдруг купили на базаре, мой выбор был решен. Сначала — «Плутония» Обручева, а затем и обращение к серьезным трудам по палеонтологии.
Всех изумил химик, заявивший, что на выбор им своей профессии повлиял тот же автор — Артур Конан Дойл. Вполне резонно товарищи сообщили ему, что не находят в произведениях Конан Дойла ничего имеющего отношение к химии. У него есть исторические романы и повести, морские рассказы, фантастические произведения — вроде «Маракотовой бездны» или же те, что связаны с именем профессора Челленджера, в частности тот же «Затерянный мир». Есть у него повесть «Современный алхимик», иначе «Открытие Раффллза Хоу», но и там химии чуть-чуть. Чем прежде всего прославился Конан Дойл, так это своими «Приключениями Шерлока Холмса».
— Именно их я и имею в виду, — сказал химик.
— Ну, знаешь, дорогой друг, — сказали ему, — нас не удивило бы, если бы ты стал криминалистом, судебным медиком, работником уголовного розыска, просто милиционером, наконец, но… химиком — в это трудно поверить!
— Это из-за вашей неосведомленности, — парировал химик. — Если вы помните, друг Холмса доктор Ватсон, его биограф, при первой встрече с ним никак не мог понять, чем тот занимается. Он был потрясен заявлением Холмса, что тому совершенно безразлично: вращается ли Земля вокруг Солнца или наоборот, так как для его работы это — ненужные сведения. Тогда он и составил для себя некий «Аттестат», в котором отметил знания Холмса. В астрономии, философии, литературе у него значится — «никаких». В то же время в области ботаники отмечается знание свойств белладонны, опиума и ядов вообще. А в графе «химия» значится — «глубокие знания». В записях Ватсона о некоторых расследованиях Холмса фигурирует химическая подоплека, но в большинстве случаев — как привходящее обстоятельство. Мой отец был переводчиком. По роду своей службы он довольно часто бывал в Англии. Языком владел превосходно, и ему приходилось поддерживать светский разговор, касаясь вопросов английской литературы. Обсуждалось, естественно, творчество Шекспира, Свифта, Теккерея, Байрона, Диккенса, но касались и более «легких» авторов — Джекобса, Джерома, Уэллса, Конан Дойла. В одной из бесед англичанин сказал моему отцу, что не все, касающееся Шерлока Холмса, опубликовано. Ватсон якобы, разбирая свой архив, выделил цикл рассказов о Холмсе, в которых химические аспекты выступают на первый план. Отец отнесся к этому сообщению с недоверием. Тогда англичанин предложил ему ознакомиться с такими рассказами и принес их ему на прочтение. Отец был изумлен и выразил своему собеседнику горячую благодарность. Так как искусством перевода отец владел в совершенстве, то он и перевел их на русский язык. Я не могу дать гарантии, что это не подделка, не розыгрыш англичанина, ибо никаких документов, естественно, нет. Подлинные это записки Ватсона или нет, для меня не имело значения, докапываться до истины я не собирался — пусть этим занимаются литературоведы и биографы Конан Дойла. Но кто из нас в юношестве не читал Шерлока Холмса с живейшим интересом? Я воспринял этот отцовский перевод как прямое продолжение «Приключений Шерлока Холмса». Как ни странно, именно эти рассказы и пробудили у меня интерес к химии.
Заметив, что друзья смотрят на него с недоверием, химик улыбнулся и сказал:
— Вы полагаете, что я рассказал вам занятную басню, но поверьте, мне нет никакого смысла обманывать вас. Если эти записки вас заинтересовали, я в следующий раз принесу их. Но попрошу обращаться с ними бережно, ибо это — память труда моего отца.
Через какое-то время «записки» были пересланы нам для прочтения. Не будем их ни хвалить, ни хаять. Пусть юный читатель сам с ними ознакомится.
МЫ — МОРСКИЕ ОФИЦЕРЫ
Как-то ранним утром миссис Хадсон постучала в мою дверь и сообщила, что пришел какой-то джентльмен. Было очень рано, и я спросил:
— Может быть, не ко мне, а к мистеру Холмсу?
— Нет, нет, доктор, он спрашивает именно вас и уже ожидает в гостиной.
Накинув халат, я вышел к ожидавшему. Тот поклонился и сказал, что Шерлоком Холмсом ему поручено передать мне саквояж и от меня требуется расписка в его получении. Это меня несколько озадачило. Я не видел своего друга с середины минувшего дня. Он ушел и до сего времени не возвращался. Меня это не особенно тревожило, ибо Холмс часто исчезал надолго по своим делам, и я к такому образу его действий привык. Но что означала эта передача от него? Вскрыв саквояж, я увидел в нем морскую форму. Удивленно я поднял глаза на незнакомца и спросил, не ошибся ли он. Посланец был в темной накидке с капюшоном, прикрывавшим лицо. Услышав вопрос, он ответил:
— Нисколько, сэр. Только я полагаю, что в вашей расписке надобность не столь очевидна.
С этими словами он откинул капюшон, и я увидел лицо улыбавшегося Холмса. Для меня его перевоплощения не были новостью, но, по правде сказать, всегда были неожиданными, заставали меня врасплох.
Холмс снял накидку и предстал передо мной в форме офицера флота Его Величества. Улыбаясь, он попросил меня облачиться в костюм, принесенный в саквояже. Ничего не понимая, я выполнил его просьбу, отметив, что форма в точности соответствует моему росту и объему.
— Оставайтесь в ней, — сказал Холмс, — мы с вами сейчас позавтракаем, и я вкратце сообщу вам, что все это значит.
Вскоре мы сидели за столом, и Холмс вводил меня в курс дела,
— Видите ли, дорогой Ватсон, меня срочно захотел видеть мой брат Майкрофт. По пустякам такое не случается. Я был у него, и он попросил моего участия в деле, совершенно для меня необычном. Вы еще не смотрели сегодняшних газет?
Я достал газеты и кинул на них беглый взгляд.
— Все это не то, — сказал Холмс, — вот смотрите: небольшая заметка, но дело очень серьезное.
Я прочел: «Вчера на рейде потерпел аварию противолодочный крейсер «Портсмут». Имеются человеческие жертвы».
— Это сказано очень мягко, — нахмурился Холмс, — и то лишь по той причине, что событие невозможно скрыть. Сообщают об аварии, тогда как корабль затонул после происшедшего на нем взрыва. Майкрофт хочет, чтобы я подключился к расследованию, которое уже ведут офицеры флота. По совести говоря, я пока не вижу, сколь смогу оказаться полезным. Это не моя сфера деятельности. Следов на воде не остается. Военные разведка и контрразведка в таких вопросах более компетентны, но Майкрофт доверяет моей способности замечать детали, пропущенные другими, и я не смог уклониться. Хотя еще раз говорю, что здесь подозревается диверсия, о которой флотским офицерам и армейской разведке должно быть известно куда больше, чем мне. Но так или иначе, я согласился на условиях, что я — всего лишь консультант, а делом занимается сам флот. Меня свели с несколькими офицерами и, дабы не возбуждать каких-либо подозрений, мне предложили побывать на месте катастрофы в форме офицера флота. Я высказал пожелание, чтобы и вы, милейший Ватсон, сопутствовали мне в этой экспедиции. Надеюсь, у вас нет возражений?
Я тут же выразил свое согласие,
— Для вас я выбрал форму корабельного врача, что соответствует вашей профессии, и вы в ней, как я заметил, довольно импозантно выглядите. То, что она пришлась вам так впору, у вас, я полагаю, не должно вызвать удивления: я, живя с вами столько времени вместе, очень хорошо знаю ваши размеры.
Не без некоторого удовольствия я про себя отметил, что форма на мне сидит лучше, чем на моем друге. Это, конечно, было естественно, ибо военная форма (хотя в данном случае и не армейская, а флотская) для меня когда-то была обыденной и я не совсем еще отвык от нее.
— Запомните, доктор, — сказал Холмс, — что на время вам следует забыть свое имя. Вы сейчас — корабельный врач, сэр Уилкс, а я — сэр Хейли. Мы с вами: отправимся в порт. Там нас будут ожидать. У вас есть, такая же накидка, как у меня. Мы выйдем в них, чтобы не привлекать лишнего внимания к своей новой форме.
Позавтракав, мы вышли на Бейкер-стрит и, подозвав кеб, поехали в порт. Погода была на редкость солнечной, и, удалившись от дома, мы освободились от накидок. В порту, нас встретил подтянутый морской офицер, представившийся мне, как и следовало ожидать, — Смит. Он сказал, что катер уже готов, и мы тут же спустились к нему. Через некоторое время наш катер приблизился к месту происшествия. Под ярким солнцем небольшое судно стояло там на якоре. Катер подошел вплотную, и мы поднялись на борт судна. После короткого приветствия командир информировал Смита, что судно ведет работы по обследованию корпуса затонувшего корабля. Смит захотел побеседовать с уже спускавшимся перед этим под воду водолазом. Широкогрудый моряк выступил вперед и сказал, что он последним поднялся на борт и может сообщить все, что видел.
По его словам, корпус судна был поврежден взрывом на самом корабле. Никаких признаков внешнего удара не обнаружил.
— В каком месте пробоина? — поинтересовался Смит.
— Я полагаю, сэр, — ответил водолаз, — в непосредственной близости от расположения крюйт-камеры.
— А какие плавающие предметы были вами подобраны?
— Это, — сказал командир судна, — проделано, было прежде всего пришедшим на место происшествия миноносцем «Стремительный» и противолодочным крейсером «Ливерпуль».
— Сюда уже направлены суда для подъема «Портсмута». Они хорошо оснащены и укомплектованы. Через пару дней всю картину можно будет видеть уже непосредственно на свету, — сказал Смит, — хотя у меня и нет сомнений в наблюдениях водолаза.
Мы взошли на катер и направились к миноносцу «Стремительный». Капитан немедленно проводил нас в свою каюту. Холмс обратился к нему и спросил, что наблюдала его команда и что она подобрала, прибыв на место аварии.
— Все три корабля, сэр, — ответил капитан, — вели непрерывное наблюдение за поверхностью моря и были в повышенной боевой готовности. Ожидали появления подводной лодки, но ничего не обнаруживалось. Переговаривались сигналами. В семнадцать ноль семь увидели на «Портсмуте» взрыв и сразу устремились к судну. Когда подошли, «Портсмут» уже погружался. Шлюпки стали собирать людей живых и погибших. Подошел и «Ливерпуль», делал то же самое. Тело капитана Никольса подобрали мы. «Стремительный» вернулся на свою позицию, всех пострадавших и тела отправили шлюпками и катером на берег.
— Много ли было живых? — спросил Смит.
— Всего пятеро, сэр, но все в таком состоянии, что разговаривать с ними было невозможно. Удачливей всех, я полагаю, оказался марсовый матрос. В момент взрыва мачта, на которой он был, переломилась, и его выбросило далеко в море, но он был оглушен и, если бы мы не подошли, определенно бы утонул.
— Где он сейчас?
— Полагаю, что в госпитале.
— А эта подводная лодка, — спросил Смит, — не могла ли она вас все-таки обмануть, капитан?
— Нет, сэр, такого я не думаю. Наблюдение велось очень тщательно и непрерывно. Погода тому благоприятствовала. И, кроме того, море прослушивалось гидрофонами, никакого шума работающего двигателя отмечено не было.
— А что вы скажете о погибшем капитане Никольсе? — спросил Холмс.
— Я много лет знаю его, сэр, как исключительно честного, опытнейшего моряка. Порядок и дисциплина на корабле под его командованием всегда ставились в пример другим капитанам.
— Благодарю вас, капитан, — сказал Холмс, — не пройдем ли мы с вами в крюйт-камеру вашего корабля?
В этом помещении Холмс осмотрел все очень пристально, попросил вскрыть некоторые картузы с порохом. Он обратился ко мне:
— Отберите, пожалуйста, пробы этого пороха, Уилкс, и плотно упакуйте их.
Я немедленно выполнил указание, набрав длинные полосы пороха, похожие на макароны, завернул их в бумагу и сделал на ней надпись, проставив дату и время отбора. Смит спросил Холмса, интересует ли его что-нибудь еще. Тот сказал, что больше задерживаться, на «Стремительном» не имеет смысла.
Поблагодарив еще раз капитана, мы спустились в свой катер.
— Я полагаю, Смит, что нам следует сейчас навестить и «Ливерпуль».
Смит молча, кивнул, и наш катер отправился к другим кораблям.
Чтобы не задерживать читателя, скажу, что встреча там была почти такая, как на «Стремительном». Людей «Портсмута» крейсер «Ливерпуль» не подбирал, так как «Стремительный» подоспел раньше и успел все сделать до его прихода. На вопрос Смита о Никольсе капитан крейсера ответил с жаром:
— Полагаю, сэр, что без ведома капитана Никольса на судне не могло оказаться никого из посторонних, даже крыса не прошмыгнула бы!
Холмс и здесь изъявил желание посетить крюйт-камеру. Он пристально поглядел на матросов, ее охранявших, а в помещении осмотрел все, как мне показалось, даже с большим вниманием, чем на «Стремительном». И также попросил меня отобрать пробы пороха. Я опять запаковал «макароны» в пакет, сделал соответствующую, запись и положил в саквояж.