— Что вы, мистер Холмс! В порядочном доме на такие вещи не принято обращать внимания, тем более упоминать их. Дворецкий же об этом никому не проронил слова, кроме меня. У меня прислуга старой школы.
— Превосходно, сэр. Не могу ли я взять у вас эти камни на некоторое время? Я привезу их ровно через неделю в полной неприкосновенности, когда вернется ваш племянник. Только я просил бы вас не посвящать его во все и не говорить ему, что вы передали мне камни.
Мы очень тепло распрощались, и тот же кучер доставил нас на Бейкер-стрит.
С утра следующего дня Холмс исчез и пропадал до позднего вечера. Опять утром он отправился, по его словам, в библиотеку, еще через пару дней он пригласил меня с собой.
Мы оказались в кабинете профессора Фуллера. Черноволосый с проседью, всклокоченный, с горящими глазами, он произвел на меня впечатление демона. Холмс изложил ему суть дела, которое его интересовало. Профессор взглянул на принесенные камни и тут же сказал:
— Нет никакого сомнения, что это метеориты. Они — ваши?
— Нет, к сожалению, профессор, они нам не принадлежат, я принес их только для того, чтобы вы их осмотрели. Нас интересуют надписи на них.
— Надписи? А кто вам сказал, что это надписи?
Холмс осторожно пояснил, что это лишь подозревается владельцем камней,
— Конечно, конечно, — сказал профессор, — неосведомленные люди вольны в таких подозрениях. Некогда это имело даже трагические последствия. В «падающие звезды» передовая наука долго не верила, отвергая такое явление самым решительным образом, относя такие камни к продуктам вулканической деятельности. Самой ярой противницей метеоритов была Парижская академия наук. Их прославленный химик Бертолле объявил падение метеоритов легендой, которую нельзя объяснить не только физикой, но и ничем разумным вообще. Какой-то невероятный парадокс: наука опровергает, а суеверия приближают нас к познанию истины!
Холмс слушал очень внимательно. Я же позволил себе замечание.
— Простите, профессор, такое утверждение что-то трудно усваивается нашим разумом.
— И все-таки это имеет место, мистер Ватсон! Все началось с того, что петербургский академик Паллас, путешествуя по Сибири, обнаружил в глухой енисейской деревне неподъемную глыбу железа, найденную на вершине какой-то горы отставным казаком. Как и зачем она туда попала, никому не было ясно. Но академик приложил неимоверные усилия, чтобы эта глыба была доставлена в Петербург. Там ее поместили в кунсткамеру для всеобщего обозрения. Вряд ли она сохранилась бы в Сибири до приезда туда Палласа, если бы не одно обстоятельство. Нашедший железо казак хотел использовать его в своем хозяйстве, но это ему не удалось. Он с огромным трудом отделил от глыбы кусок, который ковался превосходно, не требуя нагрева. Однако изготовленные из него изделия были слишком мягки. Кузнецы хорошо знают, как придать твердость металлу путем закалки. Но это железо закалки не принимало и оставалось мягким после того, как его раскаленным опускали в воду. Таким образом, железо было признано для поделок непригодным, что и спасло всю глыбу.
В Петербурге ею был очень заинтересован приехавший туда немецкий ученый Хладни, широко известный своими работами по акустике. В 1794 году им была выпущена в свет книга о метеоритах, которая и стала тогда объектом ожесточенных нападок со стороны французских ученых. Однако именно эту книгу и можно считать первыми началами метеоритики — немыслимой ранее науки. Вам, наверно, известно предание о том, как английский король Ричард Львиное Сердце, организатор крестовых походов, заключив мир с Саладином, вступил в состязание по добротности своего оружия. Саладин тогда подкинул в воздух шелковый платок и подставил под него свою саблю. Попав на острый клинок, платок распался на две половинки. Мечом Ричарда достигнуть такого эффекта не удалось. А ведь не только меч короля, но и вообще мечи крестоносцев славились как замечательное оружие. У них не было той остроты, что у арабских клинков, но по крепости они были необычайны, а именно это и требовалось в боях, где удары обрушивались на панцири и кольчуги. Металловеды и химики нашего времени долго и безрезультатно старались раскрыть секрет мечей крестоносцев, а помогли им в этом старые хроники. Оказывается, мечи эти изготавливались в испанском городе Толедо и в Северной Италии. Но искусство изготовления было не па первом плане, главное было в материале, который использовали. Это, как выяснилось, было метеоритное железо. Металл, посланный самим небом! Разве такое не вдохновляло крестоносное войско?
— Простите, профессор, — опять остановил я увлекшегося ученого, — нам не совсем ясно это. Выходит, что никакой крепости у мечей крестоносцев не было, достигался только психологический эффект: воодушевление воинов, суеверно считавших, что само небо за них, раз посылает им свой металл?
— Нет, нет, мистер Ватсон, я уже сказал вам, что они отличались необычайной прочностью. А вот в чем причина этого, выяснилось значительно позже. Дело в том, что «небесный металл» на самом деле не железо, а природный сплав его с никелем. А никакой другой элемент, введенный в сталь, не сообщит ей такой вязкости, как никель. Вы можете, конечно, недоумевать: как же так — сибирский кузнец признал небесный металл непригодным, а задолго до него, оказывается, из него изготавливали великолепное оружие! Совсем не исключено, что здесь суеверие оказало какое-то положительное влияние. Сибирский кузнец не представлял себе, откуда взялся этот металл, а оружейники знали, что у них в руках металл, «посланный небом». Они не просто закаливали его после нагрева, а долго томили в горне, где железо науглероживалось. После этого оно отлично принимало поверхностную закалку, оставляя прочной, вязкой сердцевину изделия.
Ваш первый камень как раз образец такого железа.
— Простите, профессор, — вмешался на этот раз Холмс, — вы сообщаете нам крайне интересные сведения, и мы в высшей степени благодарим вас за них, но почему вы сказали только о первом камне?
— Потому, дорогой Холмс, что метеориты подразделяются главным образом на железные и каменные. Второй экземпляр — образец каменного метеорита. Вас, наверное, интересует, как я так сразу и безоговорочно определил, что ваши камни — метеориты? Для занимающегося метеоритикой столько лет, как я, это не составит груда. Возьмите лупу и всмотритесь в эти включения — мелкие шарики, желваки. Их называют хондрами (от греческого «хондрос» — зерно). Каким путем они образовались, я, пожалуй, не сумею вам ответить — ученые много спорят по этому поводу. Но они — характерные признаки для метеоритов. Ни в одной земной породе их не обнаруживают. Встречаются изредка такие метеориты, в которых не присутствуют хондры. Их так и называют — ахондриты. Но если вы их увидели, то можете не сомневаться — перед вами метеорит.
Вдохновенность, с которой вел свой рассказ профессор Фуллер, передавалась и нам. Однако я отдавал себе отчет в том, что Холмс, очевидно, не затем посетил этого энтузиаста, чтобы слушать популярную лекцию. Профессор между тем продолжал:
— Ученые, занимающиеся метеоритами, знают друг друга, находясь даже в разных странах и континентах. Они извещают друг друга о находках и своих исследованиях. Обширные публикации на эту тему привели к тому, что, образно говоря, каждый зарегистрированный метеорит мы, что называется, «знаем в лицо».
— Вот как раз это, — сказал Холмс, — представляет для нас особый интерес. Я побывал в лаборатории профессора Тредвелла, и там мне по крошкам от каменного метеорита произвели полный анализ состава. Вот его запись.
Фуллер внимательно вгляделся в поданный листок, а потом попросил своего сотрудника принести ему какие-то папки. В них оказалась целая картотека. Он долго перебирал ее, потом позвал к себе еще двоих сотрудников и, протягивая им запись анализа, принесенного Холмсом, торжествующе сказал:
— Вот, полюбуйтесь! Осколок знаменитого Оханского метеорита. Давайте немедленно проведем обследование и запротоколируем всё.
Они очень долго рассматривали метеорит, измеряли его, нюхали, разглядывали включения, все аккуратно записывая. Потом профессор обратился к ним.
— Мистер Холмс, не согласитесь ли вы переговорить с владельцем этого камня, мы очень заинтересованы в приобретении его в нашу собственность. Это требуется британской науке. О цене, я полагаю, мы с владельцем, при его согласии, договоримся.
— Я сообщу владельцу ваше предложение, — сказал Холмс, — но как это он воспримет, я не могу и предположить. Он не относится к лицам, нуждающимся в средствах. О результатах переговоров я во всяком случае, профессор, поставлю вас в известность. Но не скажете ли нам, что такое Оханский метеорит?
— Охотно, охотно! Его падение зарегистрировано тридцатого августа тысяча восемьсот восемьдесят седьмого года. По месту падения, как это принято в метеоритике, он и получил название — по городу Оханску, в России, в Пермской губернии. Он развалился на несколько осколков, создав целый каменный дождь, который переполошил всех в округе. Некоторые осколки были доставлены в Петербург в Академию наук, а много их осталось у местных землевладельцев или даже крестьян, которые приписывали им целебную силу. Некоторые обломки попали за границу и были проданы их владельцами. Такой обломок есть и у нас. Идентичность химического анализа, столь предусмотрительно принесенного вами, не позволяет в этом сомневаться. Метеорит был крупный и представляет для науки немалый интерес. Очень было бы хорошо собрать все его обломки.
— Позвольте, профессор, задать вам еще один вопрос. Меня интересуют записи, сделанные на камне. Вот видите, их?
— Ах вот вы о чем! Я могу вам сказать, что все это заблуждение. Никаких записей ни на одном из этих камней нет, хотя, конечно, не исключено, что где-нибудь и кто-нибудь иногда мог использовать такой материал. Эти извилистые линии не однажды воспринимались как какие-то записи, что приводило к весьма драматическим последствиям. Библейское предание об избиении младенцев по повелению царя Ирода, полагаю, вам хорошо известно. Падение метеоритов наблюдалось уже тысячелетие, несмотря на то что недавняя наука считала это абсурдом. В одной из древних китайских летописей рассказано о том, что с неба упала звезда, превратившись в камень, на котором было написано о скорой смерти императора. Тот такого пророчества не потерпел и, подобно Ироду, приказал всех жителей местности, где видели падающую звезду, умертвить, а сам камень уничтожить. На родине Оханского метеорита, правда задолго до его падения, произошло нечто подобное. В окрестностях Москвы упал метеорит, и люди «увидели» на нем какую-то запись. Толкователи «расшифровали», что она предсказывает скорую гибель государства. Царствующий тогда Иван Грозный был разгневан до крайности и скор на расправу. Толкователей подвергли жестокой каре, а камень разбили на куски. Всему виной в таких случаях были регмаглипты. Так называют ученые следы на поверхности метеорита, оставленные частицами атмосферы, когда он, раскаленный, проходит через нее. Глядя на них, создается впечатление, что метеорит был сжат какой-то гигантской рукой, оставившей на нем вмятины. Но в воздухе часто случается, что метеорит раскалывается на несколько кусочков. Место раскола вроде как «свежая поверхность», на нее частицы действуют не с момента вхождения метеорита в атмосферу, а несколько позже. Соответственно этому и регмаглипты на такой поверхности менее оплавлены, они более резки и отчетливы, создают впечатление каких-то начертаний, записей на плоскости. Эти следы очень много говорят метеоритоведам. По ним можно установить, как происходит полет, сколько времени, когда произошел раскол, получить много других сведений. Непосвященный же, а тем более суеверный человек принимает подчас регмаглипты на поверхности раскола (как мы говорим — торцовой) за неведомые таинственные письмена.
Горячо поблагодарив профессора Фуллера за интересный рассказ, мы с ним распрощались. Холмс попросил у него разрешение взять с собой на некоторое время протокол обследования камня, обещая вернуть его в самом непродолжительном времени. Профессор согласился и, прощаясь, еще раз напомнил Холмсу, чтобы он переговорил с владельцем камней о возможности их продажи.
Аккуратно завернув камни, Холмс сказал мне, что из незамедлительно следует доставить лорду Беверли, и, наняв кеб, уехал. Я же отправился домой и стал его ожидать.
Вернулся он к вечеру. Я не стал задавать ему лишних вопросов, но он сам сказал мне:
— Вот, дорогой Ватсон, доля правды в утверждениях профессора Фуллера все же есть.
— Я вас не понимаю. Что значит — «доля правды»? Профессор Фуллер — большой ученый, прославленный метеоритовед, обладающий великолепными знаниями. Он, можно сказать, энтузиаст своего дела, просто одержимый. Как мы с вами, дилетанты, можем ставить под сомнение хоть что-то из того, что он нам сообщил?
— Я не о том, Ватсон. Я имею в виду его замечание по поводу того, что случается иногда, что суеверия и предрассудки скорее подвигают к установлению истины, чем наука. В нашем случае аристократический предрассудок лорда Беверли по поводу замеченной татуировки заставил его обратиться ко мне. Не было бы этого «великосветского чванства», все прошло бы, как задумано, аккуратно, без треволнений. Мы с ним договорились: завтра к середине дня он пришлет за нами коляску. Племянник известил его, что к утру будет дома вместе с профессором Бержье. Мы имеем возможность познакомиться с ними. А камни я отвез, и лорд поместил их в свой шкаф, где они находились ранее.
Коляска оказалась у нашего дома в точно назначенное время. Когда мы выехали за город, то я заметил, что за нами следует какой-то кеб, и обратил на него внимание Холмса. Тот посмотрел на него пристально и сказал, что вряд ли есть основание для тревоги, это, по всей вероятности, кто-то из проживающих в той же местности. Я все же оглядывался на неотступно следующий за нами экипаж. Когда мы подъезжали к усадьбе лорда Беверли, кеб исчез из вида, и я несколько успокоился.
Лорд Беверли, как и прежде, встретил нас у входа и тепло приветствовал. В гостиной, куда он нас проводил, находилось еще двое. Труда не составляло определить, кто из них сэр Эрнст, а кто — профессор Бержье. Будучи представлены лордом, мы расселись вокруг стола, сделали несколько обычных, ничего не значащих замечаний, после чего перевели тему на красоты Индии, с которыми, как заверил Холмс, мне пришлось соприкоснуться. Бержье, человек плотно сложенный, лет сорока пяти, как я определил, оказался словоохотливыми. Он вспоминал многие забавные случаи из индийской жизни, с ним происходившие. Манеры его отличались изящной небрежностью. Я поддерживал этот разговор, Холмс изредка вставлял какое-нибудь замечание. Молодой сэр Эрнст был красив и, я бы сказал, щеголеват. Со своей, стороны он также участвовал в беседе, что-нибудь поправлял или уточнял. Создалась атмосфера непринужденности, в которой только старый лорд, придерживался присущей ему сдержанности.
— Мы ознакомились, — вдруг сказал Холмс, — с коллекцией лорда Беверли. Она великолепна. Особенно те ее образцы, что доставлены вами. За эти священные камни вам, я думаю, пришлось уплатить немалую сумму?
— Пустяки, — ответил Бержье, — они действительно недешевы, поскольку редки и своеобразны, но за них, я полагаю, следует платить и дороже, так как истинная, их цена гораздо выше.
— Вы имеете в виду начертанные на них письмена?
— Вы угадали. Для ученого-ориенталиста они бесценный клад, хотя непосвященные и не замечают этого.
— Очень интересно. Удалось ли вам хоть что-нибудь прочесть по этим письменам?
— Очень немного! Записи короткие и слабо выражены, а дело мы имеем, можно сказать, с палеоязыком. Это какое-то ответвление древнего санскрита. Необходимы поиски добавочных сведений, розыск таких же камней, а это, согласитесь, очень сложная задача. Я своим камнем располагаю уже пятнадцать лет, но я бился над ним безуспешно очень долго. Если бы не счастливая встреча с сэром Эрнстом, у которого также оказался подобный камень, я вряд ли чего-нибудь достиг.